118-я стрелковая дивизия, недавно прибывшая с переформирования после боёв под Тирасполем и Яссами и проделавшая большой марш из Молдавии в Польшу, была сразу переброшена на Сандо-мирский плацдарм. Её полки вели ожесточённые бои с отчаянно сопротивлявшимися немцами, то и дело отбивая контратаки и переходя в наступление. Потери в наступлении были большими, в стрелковых батальонах уже оставалось немного больше половины списочного состава. Резервы таяли. Маршевые роты в дивизию хотя и подходили, но сразу же направлялись в бой.
Поздно вечером лейтенанта Колесникова вызвали в политотдел дивизии. Наконец-то закончилось его затянувшееся после госпиталя вынужденное пребывание в офицерском резерве, закончились постоянные перемещения то в учебный батальон, то в гаубичную батарею и нескончаемые дежурства по штабу.
Только недавно отбили немцев, переправившихся через Вислу и пытавшихся отрезать наш плацдарм от переправ. Ожесточённые бои шли два дня, 13 и 14 августа 1944 года. Сводный батальон резерва, где Колесников временно был замполитом, несколько раз ходил в атаки, четырежды попадал под огонь немецкой тяжёлой артиллерии и отбил атаку роты «пантер», бивших прямой наводкой по их окопам.
Помогли штурмовики «Ил-2» и «катюши», нанёсшие массированный удар по наступающим танкам и пехоте. Немцев отбросили за Вислу, мало кто из них ушёл.
Зам начальника политотдела дивизии, седой как лунь подполковник Ямщиков, знавший его ещё с Калининского фронта, сказал:
– Ну что, Колесников, кончились твои «посиделки». Идёшь в 527-й полк, к майору Крюкову – у него замполит во втором батальоне, капитан Мостовой, выбыл вчера по ранению. Повезёшь с собой партбилеты, отдашь на месте парторгу полка, капитану Зеленину. Сейчас возьми предписание – и на переправу. Там колонна с боеприпасами через час в полк пойдёт, с ней и доберёшься. Мы сами завтра-послезавтра тоже на плацдарм перебазируемся… Всё, лейтенант, давай. Не подведи…
Лейтенант хорошо помнил капитана Мостового по встречам на совещаниях, последний раз виделись в местечке Луковец под Львовом, ещё в июле. Жаль, хороший мужик, ладно хоть живой остался.
Ямщиков пожал руку на прощание и отвернулся к телефону.
Лейтенант, прихватив вещмешок, шинель и полевую сумку, наскоро попрощался со знакомыми штабными офицерами и побежал на переправу через Вислу.
Там уже стояла колонна «студебеккеров», гружённых боеприпасами и готовых к отправке. Через полчаса они уже медленно двигались по прогибающейся под колёсами понтонной переправе. Хотя немцев отогнали довольно далеко, переправы ещё были в зоне действия огня немецкой дальнобойной артиллерии с флангов, и столбы воды то и дело взлетали на реке. Дня не проходило, чтобы сапёрам не приходилось сращивать настил и менять понтоны. Над переправой барражировали наши истребители, время от времени вступая в бои с немецкими пикирующими бомбардировщиками «Ю-88», пытавшимися днём и ночью прорваться к переправам под прикрытием «мессершмиттов» и «фокке-вульфов».
По обоим берегам почти колесо к колесу стояли зенитки – целый лес стволов, задранных в небо. Днём переправы закрывались дымом, машины и танки едва ползли. По серой и мутной Висле сверху густо плыли трупы наших и немецких солдат, вздувшиеся лошадиные туши, а также снарядные ящики и прочий хлам, – немцы беспрерывно пытались блокировать плацдарм.
Сапёры на лодках всё это вылавливали, не давая подплыть к бонам заграждения. Поток машин, танков, самоходок, обозных фур и пехотных колонн не прекращался ни днём, ни ночью – с плацдарма готовилось наступление, накапливались силы, которых прожорливый фронт требовал ещё и ещё.
За колонной пристроились две самоходки СУ-76, шедшие из ремонта, дальше шла колонна «студеров» с зачехлёнными приземистыми длинноствольными противотанковыми 100-миллиметровыми пушками. У солдат, сидевших на снарядных ящиках, на рукавах гимнастерок были нашиты чёрные ромбы со окрещёнными стволами – отличительный знак противотанкистов.
Сержант, сидевший рядом с Колесниковым в кабине, почтительно сказал:
– ИПТАП [10] пошёл. Отчаянные ребята – танки на прямой наводке лупят. Насквозь «тигру» прошибают. Но долго не живут.
– А кто на передке-то долго живёт? Оттуда, брат, две дороги – или в Наркомздрав, или в Наркомзем, – откликнулся шофёр.
Лейтенант не стал прерывать разговора, сделав вид, что дремлет, – такие разговоры ему, по долгу службы, нужно было пресекать, хотя сам он был с шофёром вполне согласен. Он находился на «передке» уже третий год, несколько раз за это время был ранен. И не один раз видел, как хороших бойцов за такие разговоры отдавали под трибунал и загоняли в штрафную роту. И хорошо знал, что после атаки от ещё недавно полной роты в живых остаётся в лучшем случае больше половины старого состава, а пополнение – сгорает как солома. А ему выпадает горькая участь писать «похоронки».
Колонна медленно вползла на берег, регулировщики сноровисто разогнали машины по направлениям. Лейтенанта подбросили прямо к штабным блиндажам полка. Судя по добротности и глубине, они были построены ещё немцами. Тарахтел трофейный движок, и в блиндажах было светло от ламп.
Молодой, но уже с сединой, майор Коростелёв, начальник политотдела 527-го стрелкового полка, бегло проверил документы и предписание. На карте показал дислокацию полка и батальонов, прочитал вслух последние политдонесения.
– Вот смотри, у соседей в 220-м гвардейском полку комроты лейтенант Бурба с двенадцатью солдатами, оставшимися от роты, отбил три атаки и продержался до вечера. В утренней танковой атаке подорвал лично один танк и бросился со связкой гранат под гусеницы другого. То же сделал и рядовой его роты Хлюстин. Обоих к Герою представили, посмертно. Отчаянно дерутся люди, себя не жалеют.
Потом вдруг поинтересовался:
– Непонятно, Колесников, воюешь вроде давно, училище политическое вон закончил, а для лейтенанта вроде как и староват, под сорок уже. Кем до войны-то был?
– В милиции служил, на Дальнем Востоке, в Благовещенске. Зам начальника РОВД, две «шпалы» носил, майор.
– А как на фронт попал?
– Да как обычно – добровольцем, в сорок втором году. Формировались в Сибири. Начал сержантом в разведке, подо Ржевом, на Калининском фронте. Там и ранили в первый раз. По выздоровлении – курсы политсостава, потом – политруком разведроты 91-й особой разведывательной бригады. Потом опять ранило, после вот в училище послали. Оттуда – на Третий Украинский фронт.
– Ну, раз так – батальон потянешь. Комбат-два майор Ремняк – мужик опытный, с сорок первого на фронте. Народ там разный, много – из ранее оккупированных местностей. Есть и из партизан. Но дерутся нормально, настроение боевое. Вчера вот две контратаки танков отбили. Уже, было, первую линию окопов фрицы прорвали, до рукопашной дело дошло. Но выбили мы их из окопов и с полкилометра ещё гнали… Танков и самоходок у немца здесь много, «пантеры» в основном, в лоб их взять трудно, да и пехота попалась настырная – панцергренадеры, вроде. Но наложили их немало, завтра на поле сам увидишь. Да и танки почти все пожгли иптаповцы, хоть и самих повыбило. Соседи наши тоже хорошо продвинулись, так что гоним гадов… Заявлений в партию много, да не всем и билеты сможем вручить. Гибнут люди. Заметь, Колесников, лучшие гибнут.
Коростелёв помолчал немного.
– Сейчас скажи дежурному, чтоб покормили, и в блиндаже рядом до утра отдохнёшь.
И передал лейтенанту карту и пакет для комбата.
– Сегодня уже поздно, пойдёшь завтра с рассветом. С тобой в батальон пойдёт взвод из пополнения, две повозки с боеприпасами, да артиллеристы из ремонта «сорокапятку» повезут. Дорога известная, вроде бы близко, но малыми группами, особенно по ночам, не ходим – сплошной обороны пока нет, только опорные пункты. Наступаем, окопы нормальные рыть некогда, вот немцы и шастают – разведчики, да ещё недобитки всякие к себе пробираются. Связь режут, мотоциклистов перехватывают. Вчера повозки с ранеными обстреляли. Так что бдительности в дороге не теряй. Захвати газеты и почту в батальон – возьмёшь у дежурного. Ночью в батальон подойдёт маршевая рота и два взвода танков. Подвезут боеприпасы, два боекомплекта. Утром, при поддержке полковой артиллерии, – вперёд. Так комбату на словах передай – приказ на наступление пока пишут.
Лейтенант козырнул и вышел из блиндажа. Несмотря на ночь, фронт жил своей беспокойной жизнью – где-то постреливали пулемёты, размеренно била из-за Вислы наша корпусная артиллерия, в небе гудели ночные бомбардировщики. Он нашёл дежурного по штабу, передал распоряжения, поужинал и, положив под голову вещмешок, вздремнул на нарах.
Дневальный разбудил лейтенанта через три часа. Возле склада уже выстраивалось в две шеренги пополнение, стояли две повозки и упряжка с «сорокапяткой». Зевающие артиллеристы сидели на зарядном ящике. Кони, опустив головы в торбы с овсом, с хрустом жевали и звенели удилами.
Пополнение было частью из маршевиков[11][12] (их можно было отличить по новому обмундированию, противогазам и ботинкам с обмотками) и бывалых солдат, выписанных из медсанбата, разношёрстно одетых и в трофейных сапогах. Каски были только у маршевиков. Лейтенант коротко объяснил задачу, назначил помощником старшину Ибатуллина. Проверили оружие, патроны. На повозке были два ручных пулемёта ДП, ротный миномёт, разобранный «максим», несколько ящиков с автоматами ППШ в смазке. На другой – цинки с патронами и ящики с гранатами. Себе Колесников, по совету старшины, прихватил ППШ и три недавно появившихся в войсках секторных магазина-«рожка» на тридцать патронов, затолкав их за голенища на немецкий манер. «Рожок» был удобнее, ловчее: диски от ППШ набивать было канительно – пружина часто вылетала, – хотя семидесяти патронов хватало надолго.
На рассвете маленькая колонна тронулась в путь по разбитой гусеницами и колёсами грейдерной дороге, огибая воронки. Путь был недалёкий – километра четыре. На карте значились две рощи (от которых мало что осталось) и ручей. Кругом были следы недавно прошедших боёв – стояли подбитые и сгоревшие немецкие танки, было несколько наших вдребезги разбитых «тридцатьчетвёрок» – остальное, пригодное к бою, железо уже уволокли на тягачах ремонтники. Вдали окапывалась батарея гаубиц.
Судя по тому, как густо стояли немецкие танки и бронетранспортёры, они попали под удар штурмовиков и противотанковых пушек «иптаповцев». Пушки, разбитые и раздавленные гусеницами, виднелись в неглубоких окопчиках. Наших солдат уже успели похоронить, немцы ещё лежали вразброс по всему полю. От танков тянуло тяжёлым запахом окалины и горелого мяса. Прямо у дороги в кювете лежал на боку немецкий полугусеничный штабной бронетранспортёр «Ганомаг», насквозь прошитый пушками штурмовика. Судя по закрытым люкам, из него никто не успел выбраться. От недалеко стоявшего штурмового орудия остались одни гусеницы и лохмотья корпуса с закопчённым крестом, – видно, сдетонировал боекомплект.
Солдаты из пополнения подавленно озирались по сторонам, глядя на трупы, слышен был только скрип колёс повозок, да что-то перекатывалось в зарядном ящике. С недалёкой передовой доносилась пулемётная стрельба, гулко ухали батальонные миномёты, – наверное, немцы опять атаковали. Начала стрелять и немецкая артиллерия, снаряды бесприцельно ложились по всему полю, поднимая фонтаны грязи и обломков. Пришлось залечь и переждать артналёт.
В небе послышался завывающий гул немецких «юнкерсов», шедших клином на бомбёжку переправ в сопровождении эскадрилий юрких «мессеров». Навстречу им кинулись наши «яки» и «Лавочкины», и в рассветном небе, покрытом мелкими облаками, завязалась ожесточённая схватка. Выли на форсаже моторы, слышался приглушённый стрёкот авиационных пушек, вспыхивали факелы падающих самолётов. «Юнкерсы», освобождаясь от бомб, разворачивались назад, отчаянно отстреливаясь из бортовых пулемётов. Несколько из них уже дымились.
– То-то, суки! Это вам не сорок первый! – радостно орали артиллеристы.
Неожиданно из облаков со снижением вывалился подбитый «Юнкерс-88». Один его мотор дымил, из пробитых баков тянулся белый шлейф бензина, закрылки и колёса были выпущены, – очевидно, хотел сесть на вынужденную. Но следом вырвался «Ла-5» и, всадив в него длинную трассирующую очередь из пушек, вновь исчез в облаках, победно взревев мотором. «Юнкере» вспыхнул, из него посыпались обломки, он по крутой дуге с воем врезался в землю. Громыхнул взрыв. Над полем повисли два парашюта.
Солдаты радостно заорали и кинулись к снижающимся парашютистам, которых несло прямо на недалёкую рощу.
И тут из рощицы послышались пулемётные и автоматные очереди. Троих солдат срезало сразу, остальные попадали на землю, защёлкали затворами, открыли беглый огонь вслепую по роще. Лейтенант сразу понял – это и есть недобитые фрицы, что остались от вчерашней атаки. Хотели, видать, отсидеться и прорваться к своим, да не успели.
– Ибатуллин! Повозки и лошадей в кювет, пушку на прямую наводку. Командира расчёта ко мне. Всем в цепь, вести огонь по роще. Осмотреться, выяснить, сколько там немцев…
Сам достал бинокль и посмотрел на рощу. Судя по вспышкам выстрелов, немцев было немного, человек пятнадцать при двух ручных пулемётах МГ-34. Фрицы были сборные – в кустах и между деревьями мелькали чёрные шлемы и куртки танкистов, пятнистые плащ-палатки и каски панцергренадеров, комбинезоны лётчиков.
Подползли усатый сержант-артиллерист и старшина Ибатуллин.
– Осколочные снаряды есть? – спросил лейтенант.
– Штук десять. Остальное – болванки бронебойные. Мы же с собой много не возим, остальное на батарее.
– В общем, так, сержант. Бей осколочными по вспышкам, гаси пулемёты. Кончатся осколочные – бей болванками, не давай им головы поднять. Окопаться они не успели, да и патронов у них маловато для боя, на себе-то много не утащишь… Ибатуллин! Берёшь пять человек, обходишь перебежками справа, я пойду в охват слева. Одно отделение на дороге двумя пулемётами пусть прижимает фрицев, патронов не жалейте. Если что – берите цинки с повозки.
Лейтенант с пятью солдатами из бывалых перебежками от воронки к воронке побежали в обход рощицы. Рассредоточились и открыли огонь из автоматов и двух карабинов. В ответ над головами запели пули. Лейтенант, целясь по вспышкам, высадил уже пару магазинов в дымную мешанину от разрывов снарядов, вставил в автомат последний, тщательно прицелился в мелькнувшую за деревом чёрную фигурку танкиста. Над правым ухом свистнула пуля, по голове потекло горячее. Скатился на дно воронки, ощупал голову – царапина, но ладонь в крови. Пуля прошла вскользь по коже, вырвала кусок из края погона, зацепила ухо. Вроде маленькая ранка, а кровила изрядно.
– Да, невесело, – подумал он. – Ещё бы немного – и хана мне. В сорок втором в шею попали, теперь вот в ухо.
Вспомнился вдруг брат жены, Костя Дрондин, водитель броневика на финской, и его матерные частушки, что привёз с той войны, с припевом: «Прощай, мама, прощай, папа, здравствуй, Кирка Кивеннапа!» Еле унёс Костя ноги из окружения под Выборгом, на ухе тоже был шрам, да и задница поморожена.
Наспех замотал голову бинтом из индивидуального пакета, поверх натянул пилотку. Выскочил из воронки и побежал к следующей, на бегу длинными очередями отстрелял последний магазин. В воронке ничком лежал убитый солдат-узбек из его группы. Запомнился по франтоватым, низко намотанным английским обмоткам. Отложил в сторону бесполезный теперь автомат, вытащил из кобуры надёжный, пристрелянный наган довоенного выпуска. Он предпочитал его пистолету ТТ и даже «парабеллуму». Привычная тяжесть в руке успокаивала.
Высунулся из воронки, огляделся.
В роще сверкали разрывы снарядов «сорокапятки», летели щепки, слышались стоны и крики, огонь немцев заметно поутих. Пулемётов уже не было слышно. С другой стороны рощи огонь усилился, по звуку – наши автоматы.
О проекте
О подписке