Озеровский бросил быстрый взгляд на коллегу: никак не мог привыкнуть к резкости интонаций в речи отставного матроса и к тому, как тот стремительно меняет направление разговора.

– На данный момент мы имеем достаточно материала для раздумий. И для некоторых выводов. Взять, к примеру, такой факт. Нормальный преступник, я акцентирую ваше внимание, Демьян Федорович, на слове «нормальный». Так вот, нормальный преступник по своей сути есть аналитик. Иначе ему никак нельзя, потому как на кону стоят жизнь и свобода. Он обязательно тщательно продумывает пути ухода с места преступления. Все варианты! Даже дилетант. Желание сохранить жизнь и свободу после совершенного преступления – нормально для преступника. А посему Канегиссер, как человек далеко не глупый, перед тем как прийти в комиссариат, должен был как минимум продумать пути отступления. Вы сами только что сказали, у него имелось десять дней для этого. Целых десять дней! Изучить местность. Проверить проходные дворы, наличие замков на воротах. И так далее. Причем Канегиссер должен был осознавать, что времени у него будет мало. Практически в обрез. По причине преследования. При этом, заметьте, в данной ситуации самым идеальным вариантом скрыться от погони был следующий: не стремиться изо всех сил на Миллионную, как поступил убийца, а, покинув здание комиссариата, спокойно свернуть под арку, на Морскую, всего сто шагов, а оттуда на Невский и смешаться с толпой. Там бы его сам черт не нашел! Однако преступник упорно стремится именно на Миллионную, пересекая всю пустую, открытую Дворцовую площадь. Растерялся, потому и выбрал самый неудобный путь для бегства? Нет. – Озеровский уверенно тряхнул головой. Теперь его голос звучал крепко, на удивление Доронину. – Почему нет? Да потому, что студент заранее избрал именно данный путь отхода, потому-то и взял напрокат велосипед. На Невском, и с велосипедом? Крайне приметно. Ладно, допустим, Канегиссер дилетант и действительно плохо спланировал уход. Решил, что уйти по Миллионной, на велосипеде, проще. Но он и далее поступает нелогично. Вместо того чтобы, свернув на Миллионную, тут же спрятаться в ближайшем подъезде или подворотне, а оттуда, воспользовавшись вторым выходом, проскочить через проходные дворы на соседнюю улицу, убийца сломя голову несется на своем велосипеде по практически пустой Миллионной, словно иных вариантов у него нет. В результате Канегиссер становится идеальной мишенью для преследователей. Опять случайность? Далее: так и не воспользовавшись проходными дворами, потеряв драгоценное время, преступник, теперь наконец понимая, что его догоняют, бросает велосипед и, по совершенно дикой случайности, вбегает именно в тот дом, в тот единственный дом на Миллионной, в котором черный выход заколочен еще со времен господина Керенского. Я проверил. Все дома, что стоят рядом с данным строением, имеют открытый второй выход. Все! Кроме интересующего нас дома! – Озеровский развел руками. – У господина Канегиссера сегодня был на удивление невезучий день! Если не считать того, что он все-таки выполнил намеченное. А в остальном… Невольно напрашивается вопрос: что это? Критинизм? Или нечто иное?

Следователь протянул руку, указал на протокол допроса.

– Или вот еще. Убийца в своих показаниях утверждает, будто его задержали на лестнице. Но не уточняет – где? В каком месте? – Доронин заметил, как голос Озеровского, приводя доводы и аргументы, все более и более набирает силу. Ненадолго, – тут же заметил Демьян Федорович. Выплеснется, опять станет вроде мыши. – Чекисты, которые его арестовали, заявляют, будто ближе к выходу на чердак, точнее, на самом чердаке. Жильцы же дома твердят в один голос о том, что преступника задержали на лестнице, ближе к нижним этажам. Вам не кажется, что это очень странное несовпадение в показаниях?

– И кому верить? – Чекист поскреб твердыми ногтями пальцев по заросшему затылку.

– Никому, – неожиданно отозвался следователь. – Привыкайте. В нашей профессии никому нельзя верить на слово. Все, о чем вам в дальнейшем сообщат потерпевшие, свидетели, сами преступники, нужно проверять и перепроверять. Причем не один раз, и опять же никому не доверяя. Такова специфика. Касаемо дела… Исходя из своего личного опыта, могу заявить: верить преступнику можно только исключительно по горячим следам. Как только приходит в чувство, – Озеровский покачал головой, – все! Начинается ложь во имя спасения. А потому не совсем, но более-менее доверять стоит первому протоколу допроса. Потому, как во втором начнут появляться новые, непонятные детали. Вот, смотрите. – Аристарх Викентьевич снова взял со стола один из листов. – Цитирую протокол второго допроса. Опять же со слов Канегиссера: «Ворвавшись в комнату, я схватил с вешалки пальто и, переодевшись в него, выбежал на лестницу и стал отстреливаться от пытавшихся взять меня преследователей. В это время по лифту была подана шинель, которую я взял, и, надев шинель поверх пальто, начал спускаться вниз, надеясь в шинели незаметно проскочить на улицу и скрыться». Откуда взялась шинель?

– Ее поднял в лифте Сингайло. – Доронин кивнул головой на документ. – Чтобы сопляк принял шинель за одного из них и расстрелял весь барабан.

– А зачем убийца ее надел? Неужели думал, будто Сингайло настолько глуп, что не узнает своей шинели? – веско заметил следователь. – Но и это еще не все. Ладно, предположим, так оно и было на лестнице. Но я попрошу вернуться чуть назад. В данных, вторых, показаниях отсутствует логика. Следите за моей мыслью. Построчно. «Ворвавшись в комнату, я схватил с вешалки пальто и, переодевшись в него, выбежал на лестницу и стал отстреливаться от пытавшихся взять меня преследователей. В это время по лифту была подана шинель, которую я взял…». – Озеровский провел указательным пальцем по строкам. – Здесь отсутствует время. Временные рамки. В показаниях Канегиссера все слилось. Исходя из них, получается, убийца в течение короткого времени взбегает по черной лестнице, врывается в незнакомую квартиру, снимает с вешалки пальто, надевает его на себя, пробегает сквозь всю квартиру, выбегает на площадку парадной лестницы и тут же вступает в перестрелку с преследователями. Вам ничего не показалось странным?

– Да вроде, как…

– Странным, Демьян Федорович, является то, что убийцу к тому времени преследователи уже ждали на парадной лестнице. Берем протокол допроса Сингайло. Если помните, он заявил следующее: когда они услышали выстрелы, то есть услышали перестрелку между Фроловым, Шматко и убийцей, то решили поднять на лифте пустую шинель, чтобы Канегиссер разрядил в нее остаток патронов, приняв шинель за сотрудника ЧК. Встает вопрос: как Фролов, Шматко и Сингайло смогли догадаться, что убийца решит воспользоваться именно парадным ходом? Получается, они никого у «черного» хода не оставили. У того хода, в который вбежал убийца. Откуда такая небрежность? Вторая неувязка. Фролов утверждает, будто они задержали Канегиссера, когда тот спускался в шинели Сингайло. Но встает вопрос…

Озеровский замолчал, давая матросу возможность найти ответ самостоятельно. И тот нашел:

– Если Фролов и Шматко стреляли в Канегиссера, то как он смог спуститься вниз, минуя их?

– Именно!

После минутной паузы Доронин не сдержался, вспылил:

– А, собственно, какая нам разница, как и где схватили этого Канегиссера? Внизу. Наверху… Главное – поймали!

– С одной стороны, я с вами согласен. Действительно, какая разница, где был задержан убийца? Перепутали, с кем не бывает.

– Вот!

– Только, Демьян Федорович, повторюсь: меня иное беспокоит. Откуда Фролов и Шматко знали, что Канегиссер выбежит на парадную лестницу, а не воспользуется вторично «черным» ходом? Опять же идиотское переодевание. Оно мне покоя не дает. Зачем? К чему? Полная бессмыслица.

– У страха глаза велики, – заметил матрос.

– И потому, вместо того чтобы уходить по крышам, решил разыграть спектакль перед дураками-чекистами? – едко отреагировал Озеровский, впрочем, тут же прикусил язык: – Простите.

Но Доронин только махнул рукой.

– Бросьте.! И правда, ерунда какая-то получается, – матрос с силой опустил руку на шею, убив надоедливого комара. – Ну, с враньем наших понятно. Скорее всего, труханули, а после наприписывали себе подвигов. А вот с какого рожна студенту врать? Ведь и так ясно: он – убийца. Свидетелей столько, лучше и не придумать. – Аристарх Викентьевич отметил, как матрос уверенно употребил слово «свидетелей». Два дня заучивал. – И однако тоже врет! – Чекист в упор посмотрел на коллегу. – Действительно, как-то не то: сначала одел пальто, после давай переодеваться в шинель.

– Надел, – механически поправил сыщик, – пальто надевают.

– Какая разница! – отмахнулся матрос.

– Вот и меня беспокоит данный вопрос, – задумчиво отозвался старик. – В любом случае показания Канегиссера и Фролова совпадают в одном: как бы они ни юлили, тем не менее обе стороны подтвердили, что находились на достаточном расстоянии друг от друга. – Доронин завороженно наблюдал за следователем: вот так, спокойно и рассудительно высказать свою мысль он точно никогда не сможет. А Озеровский продолжал излагать: – Теперь давайте пофантазируем. Представим ситуацию на Миллионной с учетом показаний чекистов, Канегиссера и нашего жизненного опыта. Итак, убийца вбегает в черный ход, устремляется по лестнице наверх. Вбегает в квартиру, пробегает сквозь нее, хватает первую попавшуюся одежду, по ходу натягивает на себя, выбегает в парадное. Одновременно все четверо преследователей концентрируются у парадного входа. По непонятной причине они полностью игнорируют черный ход, по которому убийца вбежал в дом. Хотя, по логике вещей, должны были как раз сосредоточить свое внимание сначала именно на нем, и только после, для подстраховки, на парадном. Однако преследователи поступают вне логики. Идем дальше. Чекисты…

– Товарищи чекисты! – тут же поправил матрос.

– Простите, – поперхнулся Озеровский, – забылся… Товарищи чекисты подошли к входу в подъезд. Несколько минут решали, кто войдет первым. – «Точно, – мысленно отметил Демьян Федорович, – я бы тоже хрен кинулся незнамо куды». – Вошли. Причем вошли осторожно. – «Точно, – снова отметил Доронин, – если бы были смелыми, не ждали бы Сеньку». А Озеровский словно прочитал мысли матроса и продолжил: – Товарищ Геллер со второй группой чекистов прибыли на место задержания преступника спустя десять минут. Данный факт подтверждают Фролов, Сингайло и сам Геллер. Как ни крути, у убийцы имелось достаточное количество времени для того, чтобы скрыться. И через неохраняемый черный ход, и по крышам. Однако вместо этого, по непонятной причине, он выбирает маскарад. Но это не спасает. Далее. Фролов в своих показаниях утверждает, будто преследуемый стрелял. А они со Шматко делали только предупредительные выстрелы. Канегиссер же утверждает совершенно противоположное, будто стреляли в него.

Доронин неожиданно резко вскинулся:

– А сетка и лифтовая шахта? Как с ними быть? Я в таких домах хаживал. Знаю. Там перестрелку очень тяжело устроить. Противника не видно: весь обзор сетка закрывает. Для того чтобы попасть, нужно выйти на открытое место, а это – самому пулю получить.

Ай да матрос… Озеровский мысленно вторично поаплодировал Доронину. Тонко схватил.

– Кто-то из них лжет, – снова, как и начинал, тихо закончил мысль Аристарх Викентьевич, не поднимая головы, – либо Канегиссер, либо наши чекисты. Хотя не исключен и третий вариант. Врут все.

Доронин хотел грубо оборвать следователя, однако смолчал. Факты красноречиво говорили сами за себя. И самое любопытное и непонятное: зачем врал студент? Ведь он и так уже сознался в совершении покушения на председателя Петроградской ЧК. Неужели…

* * *

Варвара Николаевна вскинула руки, обвила крепкую мужскую шею, с силой притянула к себе лицо любовника, прижалась сахарными устами к потрескавшимся губам. Поцелуй затянулся. В то время как тонкие пальчики теребили длинные волнистые волосы на голове товарища Зиновьева^[5], мужские руки по-хозяйски опустились по напряженной женской спине, с силой сжали ягодицы.

– Ты что… – Товарищ Яковлева легко хлопнула по руке наглеца. – Не дай бог кто войдет! Срама не оберемся.

– У входа охрана. Не пропустит.

– А твои бабы? Жена? Для нее матросня – не помеха.

– Сара? Не сунется… – самоуверенно ощерился председатель Совета комиссаров Союза коммун Северной области, прижимая к себе тугое тело руководителя ПетроЧК. – Да не ерничай! – ладонь правой руки продолжала сжимать женские бедра, в то время как левая поползла к груди. – Ну, Варенька, – голос Зиновьева звучал глухо, с придыханием, – давай…

– Что давай?

– Давай прямо здесь…

– Ты что, с ума сошел? – Варвара Николаевна с силой оттолкнула любовника, быстрыми движениями рук принялась оправлять платье. – Нашел место. В коридоре бы еще предложил, на потеху всему Смольному.

– А что? – Григорий Евсеевич сально хихикнул. – В этом что-то есть…

– Дурачок, – ласково проговорила Яковлева, погладила заросшую твердой, колкой щетиной щеку Григория Евсеевича, – хочу красиво. В постели. При лунном свете. А не как кобели: бегом – бегом, и в стороны.

– Красиво все хотят. – Зиновьев еще раз окинул голодным взглядом фигурку Варвары Николаевны и тут же перевел разговор на более приземленные темы. – Чего пришла, если не хочешь дать? Ведь не для того, чтобы меня подразнить.

Варвара Николаевна присела на стул.

– Угадал, не для того. Студентик, что стрелял в Соломоновича, жив, паскуда. Сидит в камере. – Яковлева замолчала в ожидании реакции председателя Петроградского Совнаркома.

– Не понял. – Григорий Евсеевич, вмиг забыв о плотских утехах, вскинул голову, отчего его нечесаная анархистская прическа «под Махно» еще более растрепалась. – Как жив? Ведь его должны были убить.

– Не успели.

– Ты что, – Зиновьев прищурился, – думаешь, мой человек скурвился?

– Не знаю, – честно призналась Яковлева. – Сам он утверждает, будто стрелял, но не попал. Фролов подтвердил, что слышал выстрелы, когда со Шматко вошел в подъезд.

– Ну вот, видишь… А почему твои чекисты не смогли доделать работу? Или что, и у них кишка оказалась тонка?

– За ними увязались люди из охраны комиссариата. А тут сосед из квартиры, что напротив. Все видел. – Варвара Николаевна заломила пальцы рук, чисто по-женски, с чувством. – Кто ж мог подумать, что этот идиот перепутает двери?

– Ты должна была все предусмотреть!

– А кто предложил, чтобы он убегал именно по Миллионной? Разве не ты? Теперь расхлебываем. Хорошо, хоть успели арестовать всех из соседних квартир, в том числе и твоего человека. Иначе бы у Бокия возникли глупые вопросы.

– Будто теперь не возникнут! – вскинулся Григорий Евсеевич.

– Не возникнут, – уверенно парировала Яковлева. – Я взяла ПетроЧК под свой контроль.

– Бокий будет против.

– Плевать.

Григорий Евсеевич вскинул быстрый, острый взгляд на подругу:

– Ну, так ежели ЧК под тобой, что ж ты мне голову морочишь? Отдай приказ расстрелять мальчишку, да вся недолга.

Красивый ротик революционерки недовольно скривился:

– Ишь, какой прыткий. В том-то и дело, что не могу.

Теперь Зиновьев впился взглядом в женское лицо:

– Это еще почему?

– Потому что завтра в Питер приезжает Феликс, – четко, едва ли не по слогам произнесла Яковлева. – Лично хочет расследовать это дело.

– Твою мать… – в голос, не стесняясь, грязно выматерился председатель Совнаркома Петроградской трудовой коммуны. – И ты собираешься его дождаться? – Теперь в голосе всегда и всех подозревающего товарища Зиновьева слышались нотки истерики, что Варвару Николаевну явно развеселило. – Чего лыбишься, сука? А-а-а-а, вижу… Вижу, что-то уже придумала… – Григорий Евсеевич приблизил патлатую, немытую голову к лицу любовницы. – Смотри, смотри мне! Захочешь сдать – вместе будем на одной веревке болтаться. Стерва!

– Не городи ерунду, – зло отозвалась Варвара Николаевна в ответ. Временный руководитель ПетроЧК нервно вскинула ногу на ногу. – Невозможно сейчас расстрелять мальчишку, понятно? Бокий начал параллельное расследование. И если до приезда Феликса поставить студента к стенке, все всплывет, как дерьмо по Неве.

– Но Феликс захочет допросить Канегиссера!

– Захочет, – утвердительно качнула головой женщина.

– И тот ему все выболтает.

– Да немного он выболтает.

– Ты… – Взгляд и без того узких глаз Григория Евсеевича прищурился. – Узнаю эту улыбку. Ты что-то уже придумала? Да-да.

– Наконец-то начал трезво мыслить.

Зиновьев положил широкую мягкую ладонь на круглое, обтянутое тканью женское колено.

– И что у тебя сейчас в голове?

Рука революционера слегка сжала коленку. Варвара Николаевна поморщилась.

– Перестань. Мне сейчас не до этого. Феликс прибудет завтра. Днем. Или ближе к вечеру. Расстрелять студента до его приезда мы не можем. Однако Канегиссер должен умереть. А посему ночью подсадим к нему «блатных».

– Каким образом? – быстро поинтересовался Зиновьев. – Убийца должен сидеть в одиночке.

– Ночью тюрьма будет переполнена. Сегодня, ближе к вечеру, состоится нападение на кооператив Военно-промышленного комитета…

– Что на Большой Московской? – уточнил Григорий Евсеевич.

– Он самый. Дом номер 13. Дадим возможность начать грабить. Всех повяжем. Произведем аресты. Заполним камеры. В том числе и ту, в которой Канегиссер. Ночью «блатные» устроят потасовку. Заточка в сердце – и все дела.

– Исполнитель есть?

– К тому часу будет.

– Ну ты и лярва… А что с тем? – Председатель Комитета революционной обороны Петрограда двусмысленно недоговорил. Но Яковлева его поняла.

– С этим проще. Расстреляют. Утром. Это мелочи. Меня сейчас волнуют Шматко и Фролов. – Женщина слегка облизнула кончиком язычка тонкую нить губ. – Предположим, Фролова завтра ранним утром отправлю с продотрядом по области. Там с ним разберутся. А вот Шматко…

– Шматко возьму на себя. Дай адрес, где он проживает.

Хозяин кабинета удовлетворенно потер ладони рук. Хоть обстоятельства складывались и не совсем так, как он рассчитывал, тем не менее главное сделано. А детали не в счет.

Яковлева почувствовала: любовник немного расслабился, ход его мыслей вернулся к началу встречи: взгляд вновь начал блуждать вокруг ее гибкого тела.

– Смотри, с огнем играешь, – хищно оскалила зубки Варвара Николаевна. – Держи себя в руках.

– А не боишься, что Феликс пронюхает о наших с тобой…

– Переживу. Я его таким не раз видела. Знаю, как успокоить.

– Но, но… – Зиновьев театрально прищурился, – я мужик ревнивый, не люблю, когда мою собственность без разрешения лапают.

– Феликс может сказать то же самое. Причем с правом первенства. – Варвара Николаевна спрятала зубки, сбросила мужскую руку с колена, поднялась, слегка выгнувшись так, чтобы ткань натянулась на груди. – К тому же, если бы не он, видел бы ты меня в Питере. Сидела бы сейчас в Москве, безвылазно. А ты тут. И письма… Тоскливо…

– Насчет права первенства можно поспорить, – отозвался Григорий Евсеевич. – А вот по поводу Москвы, пожалуй, права. Да, кстати, посмотри. – Член Реввоенсовета 7-й армии потянул со стола исписанный мелким, округлым почерком лист бумаги, сунул его в руки строптивой любовницы. – Текст обращения. Можешь почеркать. Или добавить.

Варвара Николаевна просмотрела текст.

«Всем Председателям коммун Северной области! Всем работникам Чрезвычайных Комиссий! Всем первичным партийным ячейкам! Всем! Всем! Всем! Враг проявил свою звериную сущность! Сегодня, 30 числа сего месяца, в 11 часов утра подло убит председатель ПетроЧК, член Петроградского реввоенсовета Урицкий Моисей Соломонович. Враг нанес тяжелую рану на тело пролетарской революции! И этим он раскрыл себя и свои подлые замыслы! Дело революции теперь, как никогда, в опасности! От имени и по поручению Петроградского совета приказываю: немедленно привести все силы в боевую готовность. Чрезвычайным комиссиям во главе с председателями коммун организовать повальные обыски и аресты среди буржуазии, офицерства, чиновничества и студенчества! Также подвергать обыску и аресту всех подозрительных буржуа, будь то англичан или французов…»

– Ну как?