И ужас сдавил меня как удав, нет как бетонная плита, упавшая сверху и отнявшая у меня способность сопротивляться, и даже просто двинуться. Я уперся взглядом в металлического зверя, который уже напал на меня, который становился с каждой секундой всё злее и кровожадней. Потом голова вдруг возвращала меня в реальность и уже не зверя видел я, а машину, мигающую мне фарами, бешено, громко и непрерывно сигналящую. Она летела прямо в середину нашего бензовоза, в котором под завязку пять тонн бензина. И даже при том оцепенении тела и мозга я отчетливо увидел взрыв страшный, рвущий всё и всех нас на куски и на мелкие пылающие, летящие в небо наши пальцы, носы,  зубы, уши и скелеты, на которых ещё дымилась догорающая кожа.

Оцепенение не давало мне повернуть руль и, что самое ужасное, я не мог сбросить газ. Нога вдавила педаль до упора и мы сближались с этим зеленым монстром на колесах со скоростью пятьсот километров в час, хотя торчащий перед глазами спидометр держал стрелку на цифре восемьдесят. До удара лоб в лоб оставалось секунд двадцать. Не больше. Страх мой уже давно превратился в холодную, бездонную черную небыль. Оттуда, из небытия, я в упор разглядывал нашу с дядей Васей смерть. Она была зеленая, ободранная, с фарами, светящими днем ярко как ночью. Только косили  они светом в разные стороны. Колеса грузовика  вырывали из земли  куски белого цвета, улетавшие как ядра из пушки назад в степь. Он летел вперед с той же скоростью самолета, как и наш бензовоз. И даже не пытался избежать удара, столкновения, взрыва. За пару секунд до краха мне даже услышалось как кто-то невидимый в том грузовике громче обоих моторов и ураганного от скорости ветра дико и свирепо захохотал. Оставалась секунда. И я закрыл глаза, сжал руль до боли в пальцах, поднялся и наклонился к стеклу, не убирая ноги с вдавленного в пол акселератора. Выхода не было. Не было и голоса, чтобы издать предсмертный крик. Не осталось ничего. Ни надежды на чудо, ни сил для страха. И я исчез. Пропал. Меня не стало и вокруг не стало ничего.

Очнулся я, видно, через минуту, не больше. Осмотрелся: лежу головой на боку дяди Васи. Руль стоит ровно, работает движок, под колёсами шуршит и потрескивает солончак, нога моя не давит газ до упора, а лежит на педали и бензовоз медленно едет. Я вскочил, убедился,  что с дороги не вылетел, посмотрел на капот. Он был целый, нетронутыми висели на креплениях и зеркала. Остановился. Открыл дверь. Пальцы болели, дрожали руки, немела правая нога и почему-то стучало в висках. Я вылез как больной радикулитом из кабины, сделал два шага и испуганно посмотрел назад. Туда, откуда ехал. Там не было никого и ничего. Даже соленая пыль мёртво лежала на грунте, нетронутая, слежавшаяся.

Я зашел с другой стороны, открыл дверь и с трудом растолкал дядю Васю.

– А!?– сказал он и протер глаза. – Ты чего остановился?.. Ехать надо. До темна должны добраться.

– Грузовик был, – я старался говорить без дрожи в голосе. Но получалось плохо. – Он на таран шел. Лоб в лоб. Здоровенный. Как наш, только с кузовом. Старый, краска облезлая. Шел в меня прямо. А я свернуть не могу. Руль не крутился. И скорость не сбрасывалась. Ногу как будто вдавил кто-то в педаль. А тот тоже не свернул. Потом я ничего не помню. Как остановился – не знаю. Вышел, а никого нигде нет. Грузовика того нет. Следов тоже.

– Счас, – дядя вышел из кабины, обошел машину, разглядывая её как впервые увиденную редкую старинную монету. Ничего непонятного не увидел.

Потом пошел на дорогу с моей стороны, сел на корточки и стал долго изучать следы. Поднялся.

-Все старые. Свежих нет.

-Но грузовик же был. Настоящий. Я же его как сейчас вот тебя видел. И запомнил его даже, когда он от нас за три метра был. Вот сюда шел.

И я показал место на капоте, куда точно врезался грузовик, после чего сознание из меня ушло.

Дядя мой долго смотрел назад, на ровную белесую полупустыню. Потом еще раз оглядел машину, дорогу и долго внимательно смотрел на меня.

– Ехать можешь? – спросил он и закурил.

– Смогу, – подумав, тихо ответил я. – А что это было?

Дядя курил, глядел на небо, думал.

– А хрен его знает.– сказал он наконец, потягиваясь. – Может, и было. Может, не было. Степь. Пустыня почти. Дикие места. Там чудеса, там леший бродит, русалка сидит где-то там. Ветвей тут нету.

  Он похлопал меня по плечу.

– Живые же мы? Живые. Чего ещё нам надо? Ничего. Поехали что ли?

– Ну! – я взбодрился, выпятил грудь. – Чего стоять? Постояли уже.

  Ещё раз против желания оглянулся на голую пустынную степь и полез в кабину. Дядя зевнул и начал удобно пристраиваться справа. Наверное, не выспался ещё.

Я завел машину, плюнул как дядя Вася в окно. И поехал.  Туда, где раньше было глубокое дно древнего моря, а сейчас осталась от него только соль. То ли соль моря, то ли соль земли.

  Я даже не заметил, что дядя мой снова заснул. Но уже тихим, спокойным сном. Что-то хорошее снилось ему. Он изредка улыбался, даже хихикал легонько, а иногда отчетливо говорил отдельные слова и целые фразы. Не очень внятно произносил, но я всё угадывал. Особенно мне  понравился его ответ кому-то из начальников МТС – «Ты вслепую мотор разберешь? Во! А я запросто». Страх мой от пережитого фантастического ужаса, которым накрыл меня летящий на наш бензовоз грузовик, спрятался в самую глубину сознания и запомнился, похоже, на всю жизнь. Но зато его уже не было на воле и он меня не терзал. Даже если бы сейчас он появился снова, я точно знал, что буду делать. Я заверну руль вправо до отказа на полном ходу метров за тридцать до крушения и он не успеет меня поймать.

Так вот и ехал я по белой, накрахмаленной, хрустящей простыне, накинутой природой на бесконечное ложе степи, на котором как дома отдыхают ночи, ветры, свет звезд и луны. Ещё я вспоминал верблюдов, друзей моих шерстяных, фламинго ослепительных и добродушных пеликанов, Шынгыса, умеющего косить траву камчой. Снова перед глазами моими как настоящий возник прямо в воздухе бесконечный простор сливающегося с небом Арала, а в начале этого простора увиделся опасный и чудесный изумрудный остров Барса-Кельмес. А потом привиделись мне все промелькнувшие под колёсами дороги. Серые, бурые, песчаные и каменистые, узкие и широкие, с травой по краям и кривыми корявыми кустами арчи, саксаула и неизвестными тонкими ветками, одиноко желтеющими на всеобщем фоне пожухших трав и мечущихся над всем этим строгим пространством маленьких птичек с рыжими грудками и перламутровыми быстрыми крыльями. Эти воспоминания производили в моём уме и в душе тепло и любовь к огромной, недоступной целиком для познания жизни, летящей со мной рядом, мимо меня и где-то так далеко, куда не дотягивалось даже воображение.

Утонувший на время в чувствах своих и переживаниях грустных, да радостных, я не сразу заметил, что проехал  ещё девяносто километров  и машина моя оказалась посреди безразмерного белого поля, украшенного разноцветными искорками, подпрыгивающими над его поверхностью. Я сбросил скорость, включил нейтральную и покатился по хрустящей поверхности до тех пор, пока не закончилась инерция.

– Дядь Вась!  Приехали. Вот оно, самое глубокое дно древнего моря. Вот она,  соль!

  Дядя вскинул голову, посмотрел в окно и мгновенно закрыл глаза ладонью. Картина мира, в который мы въехали, была по-настоящему ослепительной.

Я вышел из кабины и осторожно пошел вперед. Мне казалось, что слой соли  хрупкий, как ранний ледок на Тоболе. Из головы вылетело напрочь, что сюда я влетел на бензовозе, в котором плескалось пять тонн бензина, да и машина сама побольше двух тонн весила. Дядя мой вышел на твердь соляную уже с мешком и монтировкой.

– Ого! – изумился я. – Руками что, не поднимем мы соль по кусочкам?

– А попробуй! Пальцы только не сломай, – дядя Вася нашел место, где соль отливала голубизной вперемешку с тоненькими извилистыми желтыми прожилками. Он бросил рядом мешок и толстый отрезок шпагата. – Ну, чего стоишь? Ковыряй.

Я попробовал продавить пласт пальцами, потом попрыгал на этом месте, после чего пяткой, укрытой толстотой резиновой подошвой кеды, колотил по тому же месту раз двадцать. Соль даже не пошевелилась ни одним своим зернышком.

– Ну, тогда иди, помогай. Складывать будешь в мешок.– Дядя мой как ломом взмахнул монтировкой и с возгласом «Кхэ-эх!» вонзил её в поверхность. Острый конец железяки увесистой ушел под пласт сантиметров на пять- семь. Он ковырнул этот пласт, протолкнув монтировку с наклоном поглубже и подальше. Потом потянул на себя. Соль издала трескучий звук ломающейся льдины и отделилась от поверхности, оставив под собой рытвину черного цвета. Она перевернулась, блестя  кристаллами, и легла у моих ног. Кусок выковырнулся большой. Полметра в длину и довольно широкий. Дядя Вася достал из кармана коробок спичек и поставил его на короткое ребро впритык к этому куску.

– Высота коробка ровно пять сантиметров. Значит толщина пласта на сантиметр больше. Хороший пласт мы нашли. Вот гляди. Если соль голубоватая и вот с такими ниточками желтыми в середине, то она самая лечебная. Лечит все болезни.

– Ну да? Прямо  все подряд? В ней что, соли простой нет, а одни лекарства, какие только бывают? – не поверил я. Решил, что опять дядя шутит. Любитель он этого дела

  Дядя Вася посерьёзнел, посмотрел на меня с оттенком жалости и заключил:

– Вот ты, шкет, вроде умный. Книжки читаешь. А вот ты слышал про Мёртвое море? Народ со всего мира туда прётся. Там и грязи, и соль. Вот такая же! Вернее, та, которая у тебя под ногами, такая точно по составу как в Мёртвом море. Своя. Наша, казахстанская.  На вот бесплатно, бери сколько влезет. И черт знает куда мотаться нет нужды.

– А мы чёрт знает куда и мотаемся. Она же не во Владимировке лежит, соль эта! Тысячу с лишним километров отбарабанили как-никак. Не все ж сюда доберутся! – Я попробовал поднять пласт. Он оказался для меня неподъёмным. – А как ей вообще лечатся и почему она действует как лекарство?

– Вот приедем, баба Фрося тебе и расскажет всё. И полечит тебе что-нибудь.

Она компрессы из неё делает, в корыто её сыплет сколько надо, разводит водой. Это получается лечебная ванна. Соль морская, мертвая, высохшая, во- первых, как насос всю дрянь из тела высасывает. А во-вторых, имеет в себе все витамины и всякие удобрения для организма. Не знаю, как правильно сказать. Гадость она высасывает, а витамины с удобрениями, наоборот, из соли в тело переходят. Во! Ей и умываются, и растираются мокрым солёным полотенцем, компрессы на всё ставят, это я говорил. Раны заживают моментально, ожоги сходят сразу, гнойники, внутренние хвори всякие пропадают бесследно. И дышать такой солью полезно. Сердце выздоравливает, лёгкие и всё другое. Так что, это волшебное лекарство.  А наша соль, которая здесь, перед Каспием, не хуже. Может даже и получше будет.

После научной своей речи дядя Вася поморщился. Тут вышло так, что ни одного матюга ему некуда было воткнуть. Но он это перенес геройски, наковырял ещё кусков пять, разбил их монтировкой на средних размеров пластины, которые я аккуратно, один к одному, сложил в мешок. Дядя его завязал, вскинул на плечо и отнес в машину. Между кабиной и цистерной пристроил.

– Ну, ты, Славка, накатался уже. С вражеским грузовиком повоевал, да победил гада. Теперь садись пассажиром. Я поеду. Мало осталось. Сто километров.

Мы уселись по местам, дядя оглядел ещё раз соляной простор и сказал довольно:

– На год всем хватит того, что мы наколотили. А на тот год, живы будем – ещё наколотим.

Машина вздрогнула, малость пробуксовала на продавленном месте. Стояли-то долго. А после этого капот аж приподнялся! Так умело дорогой мой дядя взял резкий и быстрый старт. Сто километров после тысячи  пролетевших назад – это было уже не расстояние, а так. Тьфу – прогулка. Впереди было полтора часа ожидания конца маршрута и долгожданная встреча с морем, которое побольше и Арала, и Чёрного, с коровами, объедающимися деликатесным кормом, ну и, конечно, со всей нашей бригадой шоферов, пастухов, двоих мотористов, латающих мелкие и прочие ранки на движках и телах выносливых, как верблюды и лошади, наших автомобилей. Мы стремительно приближались к последнему на маршруте чуду, которое дарила

мне моя щедрая и прекрасная жизнь.

Проскочила и сгинула, как и не было её, пустошь, похоронившая под древней солью мифического моря всё живое. Мы выпрыгнули в прямом смысле, подброшенные незаметным трамплином-бугорком, на другую землю. Выглядело это так, будто в книжке с картинками просто перевернули страничку. На предыдущей рисунок был красивый, но однотонный, а на перевернутой – цветастый, пестрый, весёлый, от которого струилось вложенное художником радужное настроение. Всё вокруг нас снова стало живым. Летали птицы, которым нечего было носиться над гектарами соли, бегали грызуны разномастные от тушканчиков и полёвок до сурков и почти незаметных вдали осторожных шакалов. Росли не очень высокие, но пушистые деревья по-над дорогой и в степи, пахло снова полынью и сладостью синих цветов, растущих из большой колючей головки. Все запахи без разбора слабый встречный ветер забрасывал к нам в кабину. И они обосновались в ней как дома, не желая опять вываливаться в степь. Я смотрел по сторонам,  мысленно ловил застывших высоко беркутов, гладил их мысленно и выпускал обратно, в середину неба. Я вглядывался в маленькие голубые озерца, надеясь увидеть и в них что-нибудь чудесное вроде фламинго. Но озера крохотные, наверное, не устраивали никаких птиц. Они быстро убегали назад и разглядеть я успевал только выпрыгивающих зачем-то на свежий воздух серебристых рыбок. Они взлетали над тихой водой головой вверх и падали обратно вниз хвостом. Трава зеленела с каждым километром, меняла цвет земля. Из серой на большей части степи она превращалась в черную с коричневым оттенком и рождала какие-то совсем неизвестные травы, которых и не видел нигде. Это были тонкие былинки, плотно прижимающиеся друг к другу, а на верхушке каждой красовался розовый шарик с мелкими красными, желтыми и голубыми листиками, торчавшими как вихры первоклассников в разные стороны.

Между ними  пролезли и возвысились почти на метр смешные ветки с цветком, похожим на подсолнух. Только лепестки были короче, а сам стебель походил на бамбуковую лыжную палку. Я вертелся, выглядывал из окна назад, приподнимался и пялился на другую сторону дороги, ложась на руки дяде Васи, которому моё взбудораженное состояние не очень понравилось .Он аккуратно занёс над моим лбом руку и влепил средней тяжести щелбан.

– Сядь, шкет. Смотри вперед. Через пять минут выкатимся на Кульсары и ты сразу слева по борту увидишь Каспийское море. Оно – не Арал. Настоящее море, хотя по науке – просто огромное озеро.

Я стал вспоминать, что где-то уже читал про Каспийское озеро, которое за размеры прозвали морем. Но не вспомнил – где.

А пока вспоминал, машина наша задрала нос вверх и пошла на подъём. Не такой уж крутой, правда, но к спинке меня всё же приплюснуло. Тянулся подъем с километр, а когда сила двигателя вытолкнула нас на равнину, я остолбенел. Это в путешествии моём дальнем творилось уже не раз, поэтому я как остолбенел, так и расслабился. Но зачарованный взгляд упростить не получилось. Передо мной лежал путь в мир вечного покоя и райской жизни. Казалось, что даже могущественной природе уже никогда не удастся сочинить видение более феноменальное. Так я тогда думал, потому, что больше нигде не был. Но и первые мои замечательные открытия без выездов за далёкие рубежи в загадочные и потрясающие красотой страны смогли пройтись по душе таким теплом, что душа не остыла и до сих пор. Она и сейчас волнуется, оживает, вздыхает ласково и позволяет мне растрогаться при встрече с красивым, сотворенным чьим-то вдохновением. Природы или человека-мастера.

Повсюду от берега и до горизонта вправо и прямо было море зелени. А слева до противоположного горизонта всё  светилось, синим, голубым , бирюзовым,  а на стыке неба и воды светло-фиолетовым. Кульсары, напичканный деревьями и огородами поселок, большой, спускающийся с бугра мягко и постепенно вниз, ждал нас для отчета и оформления путевого листа. Мы сделали всё довольно быстро в самом крайнем доме с синей вывеской повыше двери: «Районное отделение линейных грузоперевозок» – было красным по синему написано через трафарет. Дядя Вася вышел из конторы, помахал над головой тремя листами бумажек с печатями и штампами, сказал:– вот и хорошо. Просто замечательно. Нужные бумаги сдал, А самые главные получил. Люди хорошие. Сделали быстро.

В последний раз переведу его радостный текст в тот вид, в котором я его услышал:

-Вот! Всё теперь–..-.–!!! Просто–…–.! Те –..–.. бумажки на –..– сдал. А вот эти,-..–.-.-.-.–во все дырки, забрал. Люди, мля, –..–.–! –..-.– как быстро –..–.-.-!

  После чего мы сели в машину и поехали за угол последнего дома слева, за которым на просмоленных варом толстых столбах высотой в полметра стояли три десятикубовых серебристых цистерны. Дядя Вася слил бензин в одну из них, но не весь. Сто пятьдесят литров по счетчику, вставленному в цистерну, не долил. Оставил, как положено, на обратный путь. И мы поехали к Дяде Валере с дядей Лёней. Они ехали по другой дороге. Обогнули дно моря с солью. Набрали с прошлой поездки. Поэтому подъехали только что.

Мы пристроились рядом и стали ждать пока они спустят коров на землю.

Подошли четверо пастухов. Молодые парни в одних трусах, но с панамами на голове у каждого. Они помогли шоферам вытащить из креплений под кузовами обеих машин по четыре толстых пятиметровых доски. Потом открыли задние борта и доски разложили одна к одной от начала кузова к траве. Потом вверху и внизу стянули доски веревками, чтобы они под копытами не разъехались. И после сделанного шофера сели на траву, а пастухи запрыгнули в кузова, по двое в каждый. Они взяли первых двух коров сбоку за рога и вместе с ними пошли по пологому настилу вниз.  Коровы шли спокойно, даже с удовольствием, а вслед за ними коротким мычащим и сопящим потоком наземь сошли и остальные восемь из каждого кузова.

– Все шестнадцать, мля!–..-.–! – подвел черту один из пастухов. Они обошли

. всех животных вокруг, осмотрели ноги, бока, рога и подняли большие пальцы вверх. То есть, доехали без повреждений. Всё это делалось на ходу, потому, что коровы спокойно, не спеша, но уверенно ковыляли в сторону моря, в низину, где паслись их сёстры по роду и племени. Шли они так, будто никогда в другом месте и не жили, и всё тут им было родное и дорогое.

– Ну чё, мужики? – постучал один из пастухов себя тремя щелчками по горлу.

– Погоди, Ваня,– дядя Валера взял бумаги у дяди Лёни и пошел в контору. – До вечера подожди. Мы заночуем в Карашах. Поедем утром. Вечером тогда и «вздрогнем». А чего припасено тут у вас?