За соседним столиком развлекал друзей Лёшка. Он был потомственным калининградцем. Его мать всю жизнь проработала вахтёршей в проходной. Лешку устроили на телефонную станцию. У него было хобби – имитация голоса. Он развлекался, включаясь в разговоры. Ему доставало удовольствие вставлять реплики в разговор. Он понимал, что с этим очень просто загреметь, но не переставал. Рассказывая об этом, всех смешил.

Говорю ему, сомневающемуся:

– Не узнаешь, а я тебя узнаю.

Или в разговоре с теоретиком, не важно о чём, порождая смятение:

– Ты, как всегда, напутал.

В пересказе выходило смешно, и Лёшка даже себя считал полезным, заставляя теории проверить.

В кафе у станции в такие дни случалось, как бы слияние эпох. Отметить событие вроде святое дело. И не рискуя на территории, а здесь рядом, за проходной встречались потоки, на территории не смешивающиеся. Здесь были и те, кому отправляться на следующей электричке в Москву и местные, «высоколобые» и рабочие. Отметить событие, окончание долгой эпопеи считалось делом святым и своего рода самодеятельностью. В то время все отчётливо понимали, что существует, так сказать, наука и жизнь, разница между словом и делом. Относились к этому, как к природным явлениям.

Случались в кафе, конечно, и пьяные откровения и, если бы их хотели на чём-то подловить, то здесь бы преуспели, но работники первого отдела были больше из своих и в этом не особенно усердствовали. В ОКБ не было уникальных секретов. Секретными были планы. Масса стендов вовлекалась в любой проект и секрет становился явным. Большинство считало для себя вечным здешний круг лиц.

Но не она. Она чувствовала себя бабочкой, пытающейся стряхнуть с себя пыльцу периферийности. По Ярославской железной дороге считалось: до Лосиноостровской ещё столица, хотя и окраинная, дальше – Подмосковье. И их городу – Калининграду Подмосковному куда до Калининграда европейского. Не догадывались ещё тогда, что именно Калининград-Подлипки зазвучит и станет местом паломничества.

Она просто так считала и при первой возможности упорхнула бабочкой в столицу из этих мест. За глаза её звали «Сайрой», и она была из техников.

Вася.

У него были седые виски, но все его звали Васей, а за глаза ещё и Мешком сказок. Он прошёл все возможные ступени. Начинал с азов вместе с другими, взрывался, горел на стендах, словом разделил коллективный начальный этап, но его коллеги выросли, а он остался жертвой всех этих передвижений и перемещений и даже, когда перешёл из проектного к Раушенбаху, думал здесь будет проще – заниматься одним общим делом, а вышло наоборот. Сюда его взяли из-за опыта. Он знал многое. Не голова, а копилка курьёзов, «тысяча мелочей».

Они жили в новом районе в домах, выстроенных методом народной стройки, и сослуживцы были соседями и по утрам встречались ещё до работы, у остановки автобуса и Вася шутил.

– Что-то тебя последнее время совсем не видно? – спрашивали его.

Вася был человеком без юмора. Чужих шуток не понимал, а когда шутил сам, все из вежливости посмеивались. Он пробовал отвечать в принятой манере.

– Езжу комбинированно, на чём придётся: самолётом, вертолётом, в танке и даже на лафете орудия. Но на лафете меня не видно, возят под чехлом…

Он начинал двигателистом, но опробовал многое. Знания накапливались. Он разбирался во многих системах и быть на их стыках Васе сам бог велел. Перед переходом в отдел он был проектантом, то есть завязывал и опекал объекты. Разрешал массу противоречий. Позволяя объектам выжить. Вместе с тем он участвовал в испытаниях, хотя это не было обязательным. Из любопытства и принципов старой закалки. Последнее время он чувствовал усталость и память стала подводить, и раз в сердцах он сказал себе: баста. Перечисляя наизусть команды, ошибся, подумал: нужно уходить. И попросился в отдел ориентации, где, по его мнению, было спокойней и не приходилось разбрасываться в русле похожих систем.

И здесь он не давал себя втянуть в коллективную горячку и выбрал себе роль челнока между подразделений, своего рода чиновника по особым поручениям ограниченной направленности. Этому были особые причины. Во-первых, он не хотел быть начальником, во-вторых, ревниво относился к своим привилегиям свободному пропуску и остальному. И ещё Вася всегда был на месте. К нему приходили советоваться. Вася знал, как сделать чтобы и комар носа не подточил. В голове его скопились тысячи случаев. Что иногда даже затрудняло анализ. Он был незаменим особенно в разборе аварийных ситуаций. После него другим, как правило, было делать нечего. Не ко всякому пойдут советоваться и это был ещё один васин плюс. В большинстве случаев он действовал по личному указанию начальства.

К теоретикам Вася входил со словами: «Категорически приветствую вас». Когда он что-то предлагал, то тут же сам сомневался в предложенном. Его теперешняя деятельность состояла из актов насилия, которым противилось всё его существо. Но когда он отстаивал самостоятельность получалось ещё хуже. Он отставал, терял необходимую информацию. Проще было плыть по воле волн, не сопротивляясь, тогда информация сама выплёскивалась на него. Другим его неудачным начинанием было общение с машиной, а хобби – изучение языков животных.

Вася помнил тысячи случаев, что иногда затягивало анализ и он получался дольше. Зато, когда Вася кончал, после него другим уже было делать нечего. Он действовал лишь по личному указанию начальства. Конечно, и он занимал определённое место в структуре отдела. И когда структуру следовало изобразить, рисовался одним её крохотным квадратиком. Но это формально. На самом деле он был как бы тем же чиновником по особым поручениям при особе императора.

Его последнее поручение было и производственным, и бытовым. Он устраивал на работу Тамару. Она была женой, а теперь вдовой испытателя. В компетенции испытателей входили и инспекции шахтных ракет. Случился в шахте пожар и снизу на поверхность отправляли всех. Неразбериха при этом была, и суматоха и отправленные на поверхность забыли сообщить об оставшихся в шахте. А вызова снизу не было, и позаботившиеся о других погибли в горящей шахте. Теперь Вася встраивал в организм предприятия вдову испытателя Тамару, на подготовку бортовой документации. По странному совпадению касавшейся больше нештатных ситуаций, то есть аварийных случаев на борту.

Проза жизни.

Он был, как считалось, из среднего производственного звена. А значит не ходил на важные заседания и не имел с начальством плотный контакт. Его взаимодействие с руководством завершалось для него на уровне начальника сектора. О нём отзывались с уважением и лёгкой иронией: «Троеборец, мол, с тройками борется». Уважительно по делу, а по жизни снисходительно звали «Маэстро» и начальник сектора мог даже запросто «Задрыгой» обозвать.

Зашёл в комнату теоретиков начальник отдела Раушенбах, в отдельском просторечье БэВэ. Получил нужную справку.

– Что-то у вас тихо, – заметил БэВэ.

«Вот что на практике настоящий деликатный человек», подумал Маэстро.

Вошёл проектант Боря Супрун.

– Слушайте, гиганты, приехали гиганты более толстые и мощные. Левая и правая руки Келдыша.

Обсуждение с прибывшими шло у доски.

– Трах-трах-трах. Это сократилось. Понеслись дальше. Егоров, это медицинский факт?

– Медицинский. Для меня – медицинский.

– Нет, нет, понимаешь?

– Медицинский. Вот посмотри такой фокус. Короче говоря…

– Нет, посмотрите, шустрик какой… движется по определённым законам, а не как у тебя… Ваша к-гипотеза, хе-хе-хе…

Затем к Маэстро пристал оптик, добиваясь выдачи точностей светил.

– Посчитать надо, -заметил Маэстро.

– Машина посчитает, – ответил оптик, не принимая ответы его всерьёз.

Оптик был удивительным человеком. Предельно вежливым и несгибаемым, настаивающим на своём. В этом случае он подключил начальника Маэстро.

– Сколько нужно тебе посчитать, Юра? – спросил тот.

– Неделю.

– Это значит месяц, – кивнул оптику Борис. – У него плохие отношения с машиной.

– Плохие значит, – подключился Чембарисов, – когда набрал задачу и трах-трах получил по личику.

Они мешали ему, и он многое бы отдал, чтобы они именно сейчас могли от него отстать. Он не соблюдал политики. Для каждого начальства, – это понятно и ежу, – нужен свой алгоритм взаимодействия. Нельзя, например, выдавать всю расчётную информацию сразу. Иначе создастся впечатление плёвого дела. Информацию нужно выдавать квантами.

В работе всё было на практике важным и нужным и не могло на месте стоять, но зависело от инициативы. Появлялся энергичный человек и дело его обретало особое значение. Были ещё кустари-изобретатели, полюбившие своё. Маэстро же был ни то, ни сё. А точнее и то и сё в одном флаконе.

Для оптика в существе вопроса не было секрета. Только ему заказывать приборы. И с точностями дело совсем не в том, чтобы комар носа не подточил. Главное, чтобы дело не стояло. Можно выдавать приближениями. Конечно, можно заломить такие требования, что все станут с ног на голову и дело затормозится совсем. Маэстро был для него талантливым специалистом и одновременно забавным чудаком. Он только что присутствовал при разговоре, когда они собирались премию сектора делить.

– По справедливости делить или как?

– Что значит по справедливости?

Одно незадачливое происшествие с Маэстро пересказывали все, кому не лень.

Тогда Маэстро казалось, что всё в жизни образуется. Она, которую он уже считал своей будущей женой, приехала к нему с маленькой Наташкой.

– Не разменивайся по мелочам, – советовали ему. – Иди на приём к Главному. Потормоши его фонд.

На двери кабинета Главного висела табличка: «Приём по личным вопросам: вторник и четверг с 8:30 до 10:30». Но за дверью оказался не кабинет, а коридор, облицованный панелями. Слева в конце коридора была приёмная со столами секретарей, справа большая комната с длинным столом и огромным глобусом в углу. За столом сидели ожидавшие приёма. Маэстро оказался двенадцатым. Ожидающие шумели, и в проёме двери несколько раз появлялся референт, просил не шуметь и объявлял, что главный на подходе.

От ожидания было ему не по себе и тянуло в свою комнату, к своим задачам. Раздражали окружающие женщины, перекликавшиеся высокими голосами. В коридоре началось движение, и кто-то прямо прошёл к секретарю.

– Сергей Павлович не в духе, – заговорили за столом. – Пожалуй, я в другой раз.

Их ещё помариновали. Из-за каких-то срочных дел приём начался без десяти девять. По знаку секретаря … отправлялся за двойные полированные двери, за которыми к ожидающим слабо долетал глухой неясный гул.

Появилась первая посетительница, в слезах и махнув рукой. У Маэстро что-то напряглось и не отпускало. Следующие отказались идти.

– Идите вы…Я подожду…. А я не пойду. В другой раз….

Маэстро первый раз попал в кабинет главного. На его взгляд он мало отличался от кабинета зама главного на второй. Побольше, конечно, кожаная мебель вдоль стен, длинный полированный стол. Письменный встык и грифельная доска. Главный сидел за письменным в углу. За полированным столом сидели начальник отдела кадров и кто-то ещё.

– Ваша фамилия? – спросил начальник отдела кадров, перебирая листки.

Маэстро ответил:

–Зыбин.

– Полностью нужно отвечать, – Повышая голос, включился Главный.

Что происходило дальше Маэстро вспоминал с трудом. Он судорожно глотнул воздух и сказал:

– Не орите на меня.

Это было неожиданно и все подняли головы.

– По какому вопросу?

– По поводу жилплощади, – начал было Маэстро.

– Жилплощадью я не занимаюсь, – ответил Главный.

– Тогда по поводу яслей, – растерялся Маэстро.

– Яслями я не занимаюсь, – прозвучал ровный ответ.

Наступила пауза, которую нарушил Маэстро, спросив:

– А чем? Чем вы занимаетесь?

Главный опять взглянул. Заинтересованно посмотрел на Маэстро и мягко сказал:

– Выйдите, пожалуйста, голубчик.

И смех, и грех. Так и завершилась эта встреча. Первая и единственная встреча тогда уже легендарного Главного конструктора с будущим выдающимся его последователем, внёсшим массу необыкновенного и творческого в Дело с большой буквы, которое начинал академик Королёв.

Воленс-ноленс.

У него нынче сбой. Накопившаяся усталость отлилась депрессией. Депрессия – общее явление в современном мире вещей.

Мы ищем братьев по разуму. Но, наверное, не там, где следует. Они не в космосе, а рядом с нами, в воде. Дельфины нам братья. У них кроме ультразвукового языка есть и язык жестов. Дельфин, распластавшись по поверхности воды, опустил хвост и растопырил плавники. Такая поза означает, что жизнь пуста и невозможно придать ей смысл, то есть полную депрессию. Такое наблюдается у них после сильного стресса в океанариумах. И вот теперь он сам как дельфин распустил воображаемые плавники.

От всего на свете есть простые средства. За ними идут не в аптеку, а, например, в профком. Неприятно идти в профком за путёвкой. Просить или требовать, доказывать, что ты не лыком шит и достоин. Впрочем, наши достоинства здесь не ценятся. И совсем не факт, что тебе не откажут. Партком, профком – это особый мир. У них свои порядки.

Противное слово – ладить, а точнее подлаживаться, существовать в этой паутине политики «Дал-взял».

В целом очень простая история. Уважаемый человек приходит в профком и просит путёвку, а чиновники издевательски беседуют с ним. Но если перетерпеть… Кипень пены, несчётные удары волн, разбивающиеся о камни, бисер брызг. Многоплановые и разноцветные горы, фиолетовый простор моря, убегающего за горизонт, и малиновое светящееся небо надо всем по вечерам.

Или сизые тучи и лиловое море, песок и по-прежнему праздником пена прибоя. На берегу голые деревья, словно растущие корнями вверх и пронзительно свежая зелёная трава.

Или море бутылочного цвета. Какое оно бывает на изломе или на просвете волны. И не единственная красочка бутылочным цветом, а бутылочное целиком. Везде вдоль берега и до маяка бутылочно-лиловое с лимонным оттенком.

Одним словом, разное море и ради него можно и потерпеть. А ещё тихий курортный городок. Белые рубахи местных щёголей, лёгкие ситцевые платьица. Словом, юг.

А утро сегодня выдалось чистым и ярким. Кругом всё смотрелось как через вымытое стекло. В такое утро не может быть несправедливости. Так он решил по себя, идя за путёвкой в профком.

Но пугавшее позади. Впечатлением остались глаза. Хитрыми смотрелись они и злыми. Где-то на стороне он видела такие глаза. Да, видел, летом в зоопарке. Он увидел такие глаза у слона. Слон был большой и с виду в целом добродушный, но его выдавали глаза. Они были маленькими и злыми.

Впрочем, он всё это выдумал. С сочувствием встретили его в профкоме и быстро оформили путёвку. Наверное, был звонок из отдела или рангом выше, от начальника комплекса, а, может, и от самого Главного. Хотя он не птица его полёта, но тоже удостаивался. Так в КБ принято. И очень приятно, что рядовые винтик или гаечка удостаиваются не только громких слов и кое-чего ещё.

В отделе его ожидало неожиданное. Сроки пуска курируемого им изделия перенесли. На носу пуски, планируемые на конец года. Сверху надавили и никуда не денешься. «Против лома нет приёма». С самого верха. Выдумывают тамошние мудрецы из военно-промышленной комиссии. И, как говорится, «Воленс-ноленс». Нужно опять идти в профком, сдавать путёвку. Придётся сдать. Да, он и не решил, а отказался «в силу сложившихся обстоятельств».

Парторг.

В ОКБ набирали силу партийные службы. Они совершенствовались и непрерывно росли. Партийными поручениями стремились загрузить отдел сверх головы и тогда было принято Решение. Загрузить ими полностью одного. Все заботы парторга отдела доверили одному, специально принятому на работу. Освободив его от прочих дел.

Он был местным, старой школы и поголовно знал в лицо всех из партийной пирамиды. В отделе вздохнули с облегчением. Теперь по партийным делам обращались прямо к нему. Остальные не отвлекались от дел. Парторг к тому же играл роль психолога. К нему охотно шли с бытовыми проблемами, потому что по сути своей он был отзывчивый человек.

Статус парторга, казалось, был выдуман именно для него. Со временем в силу какой-то тенденции в отделе объявилась масса отставников. Закончив военную службу, они искали возможность применения своей активности. Все они были партийными. Занимая хозяйственные должности, они оставались по вечерам, проводили партийные собрания и принимали разные, в том числе и кадровые решения. И таким образом в отделе негласно сложился негласный орган, «второй руководящий мозг», который начал бороться с первым. Поначалу его не замечали, но, когда стало невмоготу, в отделе забили в набат, призвав сотрудников в партийные ряды. Ведущие специалисты отдела ему последовали, после чего партийные собрания не стали отличаться от производственных. Партийные функции сначала выполняли по очереди. Но вот появился парторг и всё встало разом на свои места. Ему удавалось впрячься и выполнить вовремя массу ненужных дел, якобы для престижа отдела.

Парторг сидел в комнате замов начальника отдела. Само собою он слышал и знал ход производственные дел. И не мешал, а помогал уже тем, что по партийной линии отдел считался на хорошем счету в ОКБ.

Сегодня все ушли на совещание, и он остался один в комнате. В комнате было тихо. Парторг достал красную папку с партийными делами. Он записал в амбарную книгу тему лекции и позвонил в парткабинет её утрясти. Лекцию навязали. Он бы «ни в жисть» таких лекций не читал. «Скрытые потенциалы». Чему, мол, обязан прогресс общества? Общество исчерпало себя и остановится в развитии. Если… Если что?

Лекцию в отделе не станут проводить, но возможна проверка. Её нужно упредить. Он даже свою тему предложил: «Итоги роботизации». Как на работе использовать тот же потенциал с помощью автоматизации. В парткоме инициативы, как правило, одобряли, и эту одобрили.

Пока в комнате было пусто, он и другую папку достал. Интимно -персональную. В отделе его безусловно понимали. Его заботами минимизировалась большинство отдельских бед, случавшихся в основном оттого, что отдел был молодёжным. Что было причинами? Командировки в отрыве от бытовой среды и даже удивительный феномен – уважение в работе.

Руководители ОКБ не числились ханжами. Разбирая очередную полигонную историю, Королёв сказал: «В ракетной технике не место импотентам», и он полностью согласен с ним. Достоевский провозгласил: «Мир спасёт красота». В здешнем конкретном случае она могла погубить. Ведущий специалист по сближению собирался уволиться, так как не мог работать бок о бок с обманутым мужем, возвращающимся с космодрома из длительной командировки. Он знал из писем об измене жены и даже грозил, вернувшись, убить обоих.

Практика подсказывала, «из безвыходных положений есть минимум два выхода». Первый – уволить источник страсти. «С глаз долой, из сердца вон». Признать, что она прекрасна и уволить её. В любой жизни она, наверняка, получит льготный входной билет. Только не здесь.

Парторг позвонил Алле на рабочее место и попросил, а скорее велел, зайти пока в комнате замов пусто. Она вошла танцующей походкой. «У неё всё в порядке и никого и ни с кем она не склонна обсуждать». С полигонным страдальцем они официальные муж и жена. Поторопились. Расписались в местном загсе. Пока без свадьбы. С другим сложнее, можете считать, что по-житейски «бес попутал». У него семья и истончившаяся семейная связь. Он больше времени на работе.

Мы воспитаны смыслу поперёк. «Первым делом, первым делом самолёты…», и это явный минус семьи. Кто придумал сегодняшний мир? Холодного противостояния. Он напряжён. Что за подвиг быть первыми в космосе? А вторыми? Мы что-то там потеряли и что приобрели? Океанские глубины исследуют, например, без ажиотажа. А ради очередных космических побед рушится семья. В своём ли мы уме? Что нам велели предки и заветы здравого смысла? Словом, наш первый выход – невыход и стоит ли разбирать второй? И вообще, за других решать, даже ради успеха в космосе?

Парторг вздохнул и первый раз в жизни признал своё полное партийное бессилие.

Проверка на вшивость.

После ярко освещённого зала испытательной станции в кабинете как-то по-особому было темно и тихо. В ушах ещё присутствовало стрекотание механизмов и громких транслируемых команд.

Борис Викторович Раушенбах сидел в кресле у стола, не зажигая света. Расписание его дня умещалось на крохотном, плотно исписанном листке. И чтобы выполнить его, нужно было переговорить с одним, другому лишь кивнуть, изобразив внимание, и многих просто не замечать, чтобы всё успеть и выполнить.