Она действительно хороша и, наверное, нравится Вадиму. У меня собственное мнение на этот счёт. Кажется мне, например, что нравятся по-настоящему похожие люди. Хотя считается как раз наоборот. Похожими они становятся в результате любви. Но я думаю по-своему. Наблюдателен я или это особенный дар, но я безошибочно угадываю, потянет ли встретившихся друг к другу или нет? Не могу объяснить, как это получается?

– По-твоему сколько ей лет?

Вадим смотрит на меня удивлёнными выпуклыми глазами. Удивлёнными? Это только так кажется. Удивляться он перестал уже добрый десяток лет, а то и с самого рождения.

– Двадцать пять, – пробую улыбнуться я.

– Надо же. Нужно дожить до тридцати, чтобы ничего не соображать.

Он всегда говорит «до тридцати лет» или «дожить до седых волос», хотя мне ни тридцати, ни седых волос.

– Смотри. Если ноги выше колен в подобных вмятинах, значит около двадцати двух- двадцати трёх.

Я смотрю на её стройные ноги, на полоску незагорелого тела, появляющуюся при ходьбе, и слушаю вполуха.

Спаниель решился плыть за хозяйкой. Он очень странно плывёт, опустив в воду мохнатые уши и ворочая короткими лапами под водой. А хозяйка его уже далеко. Там, где теперь она, ослепительно блещет солнце и ничего не видно. Спаниель передумав поворачивает к берегу.

– Ну что, рванули? – спрашивает Вадим. Мы что есть силы бежим по песку. Толчок и плоский удар о воду грудью и животом. У берега мелко и никто не прыгает в воду. Но в этом особый шик. Вадим плывёт кролем и быстро уходит вперёд и в сторону. Я плыву брасом толчками с паузами, в которых можно смотреть по сторонам. Перед глазами лопнувшие пузыри. Толчок, скольжение. Люблю я брасс. Не очень быстрый, но очень удобный стиль. Я плыву без напряжения. Может, поплыть туда, где буи и клинья парусов над водой, где во мгле скрылась хозяйка спаниеля-мопса. «Ну, доплыву я до неё и что скажу ей? Здравствуйте? А дальше, рядом плыть, нырять, появляться на поверхности, пуская пузыри? Нет, вода – не освоенная флиртом стихия, и объяснятся нужно не в воде. Ни к чему выдумывать трудности. Их хватает и так».

На берегу я маню бутербродом дрожащую собачонку, беру её на руки и говорю: «Мы дождёмся твоей хозяйки. Не бросит она тебя. Часто полезно подождать. Мы все издёрганы суматохой и полезно успокоиться, у моря подождать». Мопс доверчиво таращит глазёнки. Ему удобно на моих руках, он доволен жизнью и колбасой.

– Оставьте в покое буй. – гремит мегафонный голос. Видно, кто-то лезет на буй. От блеска слепнут глаза. – Молодой человек, это к вам относится…

– Делать им нечего,– киваю я в сторону спасателей. – нашли развлечение – шуметь на весь пляж, и нечего регламентировать. Море, как счастье, которое каждому дано и его дозволено взять себе столько, сколько надо. Одному широкий простор, другому достаточно набережной.

Мопс понимающе молчит. Мы играем с ним в прятки. Я рою яму, он забирается в неё, выглядывает заговорщицки. Он принимает игру. Я не знаю пород. Мне кажется это специальный охотничий пёс для охоты на лис. У него маленький рост, он способен шнырять по кустам и забираться в лисью нору. Его вывели для охоты, но какая охота на пляже. Разве что обычная, как на его хозяйку?

Мы уже почти сдружились, когда появляется Вадим. Мы совсем довольны друг другом. Вадим тоже с виду счастлив. Он выглядит богом бронзовым телом с бисером-капельками. Хозяйка мопса выходит рядом богиней. Рука Вадима на её загорелом плече. «Не зря, оказывается, они болтались у буя». Она словно рождённая из пены. Я выпускаю спаниеля из рук. «Кто не успел, тот опоздал».

Она подходит к месту, где дожидается её одежда. Берёт вафельное полотенце и идёт к раздевалке, минизагончику. Теперь видны только ноги её и голова. Она одевается и с пляжа они уходят вместе с Вадимом. Так всегда. А что остаётся мне? Скулить каждый раз вроде выгнанной за дверь собачонки, что будет теперь временами под дверью жалобно скулить.

Когда мы ехали сюда, я думал, что не смогу без него, но сейчас я его ненавижу, как, впрочем, временами и себя. Мы с ним феноменально похожи. Мы теоретики, и этим всё сказано. Словом, не от мира сего.

Проходит неделя, мы оба скучаем по работе. Мне вспоминается чаще коридоры Института и то особое место у окна, где ещё до первого семинара докладывались идеи и не терпелось поделиться, хотя за это и чаще всего по личику схлопотать. А она? Она – безусловно довольна и хороша. Точнее, нет лучше её в этой точке земного шара. Заскучав, мы срываемся вдруг и катим обратно в свой засекреченный городок. Не знаю, какие у них отношения с Вадимом, ведь он женат? Но это не моё дело. Заноза всё-таки остаётся в душе.

Я в Институт попал после учёбы и сразу стал начальником. Незначительным и всё-таки. У нас с Вадимом разница в несколько лет. Я был старшим в проекте и со мной советовались. По делу и не совсем. Вадим раз спросил:

– Ты как догадываешься об отношении к себе?

– Проверяю по книге.

– Гадаешь, что ли?

– Понравившейся девушке даю книгу почитать.

– И спрашиваешь: понравилась ли?

– Нет, просто смотрю. Если читала бережно, дело на мази. Если книга зачитана, пустое дело: её интересуешь не ты.

– Мудр, старичок или глупые женщины. Жаждут чуткости и ради этого готовы верить в чушь.

Мне хочется возразить.

– Тогда и бабочка глупа, летящая на огонь?

– Да, невеликого ума. Откуда у неё ум?

В конце концов отдых – та же ярмарка тщеславия. Тебе недостаточно ощущения, чувственной радости и нужно её с кем-нибудь разделить. Не просто с близким, а с таким как ты сам. У нас с Вадимом странные отношения. С виду дружеские. Он более удачлив и я думаю: «Зачем я ему? Он и как следует не выслушает меня. Сколько раз я зарекался, но после он сам набивался на общения. Нужен я ему?

Вадим практичен. Об одном сотруднике он сказал: «Его нужно занять. Он же из деревни. Не из деревни, из маленького городка, где сохранился кустарный труд». Мы оба молоды и беседуем не только о делах.

– Скажи, – спрашивает он, – словно я сотрудник Института не физических а сексуальных проблем, Кандидат естественных половых наук. Старший по должности. На вопрос следует отвечать, хотя он звучит наивно и настораживает.

– Исходное – она холодна. Как её расшевелить?

Я – старший и вынужден давать практический совет.

– Холодна и в постели с ней не получается.

Отвечаю тоном авгура. Мне льстит, что он советуется со мной.

– Отдай ей инициативу. Пусть она задаёт темп.

Безответственно отвечаю. Позже вспоминается и настораживает, ранкой саднит. Приходит в голову: А вдруг? Ведь моя Элис-Клэр, тоже в постели холодна. Впрочем, сразу же отгоняю это от себя. Тревога – плод моей мнительности.

Всё-таки миром правит случай, творящий в отношении тебя. Меня мой случай не подвёл. Я встретил свою Элис-Клер: Светлану, Лану, Лючию, Клариту на разных языках. Она – инженер, специалист по тепловой защите. Она не похожа на других. Таких нет в нашем городке, а, может, и во всём белом свете. Она для меня из другой цивилизации, временно прикомандированная. Любовь с первого взгляда – нелепа. Существует правило: взглянуть второй раз. Но сколько я бы не смотрел, для меня – всё одинаково. У нас с ней сходу отношения на курьерских. Мы дополнительны. Она более коммуникабельна. Разговоры её по телефону с подругами для меня шоу с купюрами смеха. Он у неё – неповторим. Как и всё прочее. Необычное, особенное, что останавливает дыхание перед прыжком со скалы.

Встретились мы случайно. В кафе на главной улице, в обеденный час, за одним столом. Она, может, сразу и не показалась, хотя выглядела из другого мира. Но зацепило и поволокло. Росло мучительно и неконтролируемо. Я непрерывно думал о ней. Нелогично и навязчиво, а главное – непрактично вдрызг. Казалось, нужно забыть и сосредоточиться, не до того. Мы много вместе гуляли, но в самом главном инициатива была её. Сказала раз, пригласив странным образом. Застенчиво так:

– Не нужно цветов. К чему цветы, травки, листики и бесплодные разговоры. Я приглашаю тебя на кофе к себе. На кофе со сливками.

Так и произошло. Жизнь в нашем зашкаленном городке идёт своим чередой. Мы общаемся с Вадимом семьями, хотя свою жену я не афиширую. Вадим тоже женат, Впрочем неудачно, женитьба его была временным техническим разрешением его проблем. Жена ему неверна, она даже пробовала меня соблазнить. Во время наших общих возлияний спрашивала: «Ты не хочешь?» Чем ставила меня в тупик. «Разве в этом дело? Может, и хочу».

Скорее всего я недооценивал мою молодую жену и переоценивал себя. Так было до поры до времени, и мир в семье зависел целиком от моего настроения, с какой ноги я встал. Чем я иногда и злоупотреблял. Но оказалось, что по большому счёту, всё было как раз наоборот и зависело от неё. Только её терпением и уступчивостью и существовала наша семья. Мои перепады настроения слаживались её долготерпением и мирным характером, и наша семейная ладья плыла себе по течению в меняющихся жизненных берегах. Но были и нюансы, проблемы, заморочки. Раз её подло подставили, но было это во внешнем мире, а у нас, казалось, сложился прочный мир, что, как старая кирпичная стена, служил гарантией постройки. Конечно, жили мы не на облаке, и, как в любой семье, имелись свои шероховатости, которые, впрочем, не ставили под вопрос наши отношения. В конце концов иллюзии рухнули и всё оказалось непрочным. Но тогда мои робкие сомнения, но казались мне катаклизмами торнадо, а напоминали прикосновения лёгкого будоражащего ветерка.

Позже я понял всё, трезво оценил и убедился, что не лягушкой была она, согласной жить в болоте. А если и лягушкой, то лягушкой-путешественницей. Её тянуло в новые места. Я понял это поздно, хотя теперь спешил обрадовать её.

Жестокость – дефект нашей жизни, и самые жестокие – женщины. Что позволяет им быть жестокими? То, что они слабые, слабый пол, хотя в действительности они – сильные и хитрые. Что поначалу трудно понять. Мы убеждаемся задним числом. Что она для меня? Как подвести итог? Она для меня – всё.

Однако всё закончилось взрывом. Реальным и виртуальным. Реальный не выдуман. Взрыв далеко в высоте. Всё же потрясающе видеть, как в глубине небесной пустыни ярчайшим коронавирусом возникает голубо-коричневый пульсирующий шар. А есть ли крик новорождённого? Он очень далеко и о крике только догадываешься. Демонстрация дела наших и дьявольских рук. Точнее сговора. Следующим по плану взрыв на Луне. И приходит в голову: «А может довольно с меня? Хватит. Завязать!» Тогда-то я по-крупному решил – вырваться из золотой клетки, уехать на волю, устроиться преподавать в большом городе с университетским началом и лабораторными возможностями. С подобными благими намерениями я возвращался в обычный мир. Но у него был свой расклад на мой счёт. В почтовом ящике, среди газетной макулатуры оказалось два письма. Одно я увидел сразу. С юга, от неё.

«Я у моря, – писала она,– Ждала тебя, но не дождалась и больше не жду». Письмо было холодным и настораживало, но не пугало. Своим решением я её растормошу. Это ничего. Это временно, – уговаривал я себя, – я её обрадую.

Возвращался я с радостью. Всё было позади и я решил за себя и за неё. Эвакуация наша, конечно, была организована. Но я не стал дожиться и рванул на аэродром на попутке. Грузовик с упрямой настойчивостью катил по прямому, рассекающему однообразие степи шоссе. В его кузове сидели, подпрыгивая на вытянутых вдоль бортов скамейках люди. Не разговаривали. Ветер заталкивал ещё не родившиеся слова, заполняя лёгкие пустотой. Впрочем долгая дорога, казалось, не тяготила пассажиров. Исчезли одуряющая жара и сонная усталость, а бесцеремонные толчки в лицо и грудь плотного воздуха вызывали только лишь безадресные улыбки

Улыбался и я, поддерживая рукой очки. Время от времени я застёгивал пуговицы, и ветер снова колдовал над моей рубашкой. При толчках в животе ёкало, я хватался за борт машины и беспричинно улыбался. Впрочем была и причина. Испытания были позади и долгая многомесячная командировка, и я решил. А внутри росла наполняя грудь, неясная и пока беспричинная тоска.

«Мы стремимся к Луне. А чем здесь не Луна?» – разговаривал я сам собой. А мимо катилась гладкая как дно высохшей лужи однообразная степь, серая и красноватая земля. Высохшие скелеты растений покрывали её местами тёмным пухом. Да и вся она до ровного горизонта была в полосах и разводах, как немытое после ремонта окно.

Я соскучился и по ней и по Вадиму. Он мне друг и меня поймёт.

– Знаешь, – скажу я ему. – Я там только понял, что такое трава. Понимаешь, приехал на аэродром. Жду. Сижу и радуюсь зелёной траве.

– Старая истина. – ответит он. -Эффект жадности. Отними у человека траву, будет не хватать травы.

Он – друг и меня поймёт, как тяжело пришлось мне в этой красной безлюдной пустыне. Да, будь она проклята с этими испытаниями. На которых там его тоже не хватало. Но друг поймёт, как я скучал и свободными вечерами и в самолёте газеты недельной свежести читал.

А наши успехи?! Да, будьте вы прокляты. Мы рады, как дети, не сознающие страшного «потом». Мы открываем кладовую дьявола своими испытаниями, и вспышка «ярче тысячи солнц» – не успех, а зарница апокалипсиса. Мы с другом это пока не будем обсуждать, а она поймёт. Вся нынешняя болтовня, чтобы отвлечь. Не хочется слушать, ответственность за всё должна созреть в каждом из нас.