Хотя, с другой стороны, кайзер немецкий, Вильгельм, приходится двоюродным братом нашему царю Николаю Второму, а царская жёнушка и вовсе немецкая принцесса – могли бы по-родственному договориться между собой и не втравливать людей в смертоубийство, но гонор оказался сильнее родственных отношений, вот и воюем больше двух лет, и миллионы людей уже погибли с обеих сторон, а война ни с места, – закончил Иван Петрович своё длинное пояснение словам солдата, что сидел рядом.

– Вижу, не жалуете вы нашего царя-батюшку, коль такие речи про него ведёте. Не дай Бог, кто донесёт – могут наказать за крамолу.

– Дальше фронта не пошлют, – отмахнулся Иван Петрович, – и потом, я не погаными словами поношу царя, а высказываю мнение о ненужности этой войны русскому народу – да и немцы, по слухам, тоже не хотят уже воевать – не то, что в прошлом году.

День клонился к вечеру, заметно похолодало, за полуоткрытой дверью мелькал всё тот же лес в болотах, и солдаты растопили буржуйку, чтобы спать в тепле, поскольку снаружи вагона замелькали пушистые хлопья снега.

К исходу седьмого дня пути эшелон пересёк реку Иртыш и втянулся на подъездные пути Омской товарной станции. Иван Петрович простился с попутчиками и пошёл к коменданту вокзала справиться о своём дальнейшем действии.

Комендант, просмотрев предписание, указал, что училище прапорщиков находится в версте от вокзала на берегу Иртыша, если двигаться по центральной городской улице.

Не мешкая, Иван Петрович направился к училищу и через полчаса предъявлял свои документы дежурному офицеру, поскольку канцелярия уже закрылась. Офицер направил солдата в казарму на ночлег, наказав завтра прийти в канцелярию и оформиться по всем правилам.

Иван Петрович пошёл в казарму, расположился на свободной койке, что ему указал дневальный, разделся, лег и сразу уснул: в дороге он спал плохо под стук колёс, и потому чувствовал себя усталым и разбитым.

Утром, вскочив с кровати по сигналу «подъём», Иван Петрович обнаружил, что ночью выпал снег, который укрыл белым покрывалом всё вокруг, – хотя вчера ещё солнце светило по-летнему, было тепло и ничто не предвещало приближения зимы: к таким, сибирским, изменениям погоды ему предстояло привыкать и в дальнейшем.

Позавтракав вместе с другими курсантами, Иван Петрович пошел в канцелярию оформляться о своем прибытии в школу прапорщиков.

Начальник канцелярии, посмотрев документы, передал их работнице канцелярии: девушке лет двадцати по имени Анна.

Девушка, приняв документы, взглянула в разноцветные глаза нового курсанта, смутилась, покраснела и, опустив глаза, начала подшивать бумаги в папку, на которой каллиграфическим почерком с наклоном влево вывела: «младший унтер-офицер Домов Иван Петрович».

Потом Анна подняла глаза и, вновь вспыхнув румянцем, тихо произнесла: – Приказ о вашем зачислении будет завтра, а сегодня пройдите к начальнику строевой части, который определит вас в учебную роту, в которой будете учиться и даже можете быть свободны, на занятия с завтрашнего дня. Вот ваше направление к начстрою, – закончила девушка и подала листок бумаги, снова покраснев в смущении, прикоснувшись тонкими пальчиками к ладони Ивана Петровича.

Взяв бумагу, Иван Петрович пошел разыскивать начстроя, а девушка в замешательстве смотрела ему вслед, то бледнея лицом, то заливаясь краской. На выходе из канцелярии Иван Петрович резко обернулся и перехватил пристальный взгляд Анны, отчего она отвернулась и склонилась над бумагами.

– Какая непосредственная девушка, – подумал он, выходя из канцелярии. – Не красавица, но привлекательной наружности с открытым взглядом и девичьей застенчивостью, и главное, что у неё почерк, как у меня, с наклоном букв влево. Надо будет обязательно познакомиться с ней при первой возможности, хотя вряд ли она захочет иметь знакомство с простым солдатом: вон сколько здесь, в училище, офицеров, есть и молодые, а со мной в солдатской форме и пройтись такой девушке по городу будет стыдно – она, видимо, из приличной семьи.

С другой стороны, из документов моих она знает, что я не лапотный солдат, а после курсов и вовсе офицером буду. Надо постараться окончить эти курсы: надоело жить среди солдат малограмотных и нюхать в казарме чужие портянки. Война чёрт знает сколько ещё будет длиться, а я уже два года не держал женщину в своих объятиях: в бордель сам не хочу идти, а с солдатом приличные женщины стесняются гулять, да и времени и денег у солдата нет, чтобы развлечь девушку.

Размышляя о превратностях солдатской службы, Иван Петрович разыскал начстроя – пожилого майора интендантской службы, который определил вновь прибывшего во второй взвод второй учебной роты, занятия в которой начались три дня назад.

– Что же вы задержались с прибытием, – укорил майор Ивана Петровича, обращаясь к нему на «вы», как с будущим офицером. Начинаете обучение с нарушения дисциплины – непорядок, батенька, хотя вы и Георгиевский кавалер.

– Нет моей вины, Ваше благородие – эшелон задержался, а ехать пассажирским поездом нижним чинам не положено.

– Располагайтесь в казарме в своём взводе и командир взвода, поручик Бельский, введёт вас в курс занятий, – закончил майор свои наставления.

Поручик Бельский, оказавшийся в казарме, принял доклад Ивана Петровича о зачислении во вверенный поручику взвод и предложил унтер– офицеру коротко рассказать послужной список. Услышав, что Иван Петрович потомственный дворянин с высшим образованием, он искренне удивился его солдатской службе:

– Я тоже дворянин, окончил Кадетский корпус и направлен сюда преподавать уставы, хотя и просился на фронт. В армии офицеров не хватает, сюда, в училище, принимают всяких мещан и студентов недоучившихся, а вы, дворянин, служили солдатом, когда дворянство исконно означает воинскую службу офицером, даже если нет специальной подготовки. Может проступок за вами какой-то числится, за который вы наказаны солдатской службой? Сознавайтесь, иначе я из личного дела всё узнаю, когда оно придёт почтой в училище.

– Добровольно я пошёл воевать, думал, что недолго война будет длиться, а ей конца и края не видать, потому и согласился вернуться в офицерство, согласно дворянскому сословию, – нехотя признался Иван Петрович в своём ошибочном решении уйти в солдаты от бывшей любимой, но ставшей ненавистной женщины.

Поручик принял объяснение, но предупредил:

– Основное требование в училище – это дисциплина. Научитесь дисциплине, сможете тогда и солдат приучать к порядку. Субординацию соблюдайте неукоснительно, и до производства в офицеры извольте обращаться с командирами по ранжиру.

На этом командирские наказы закончились, и Иван Петрович утром следующего дня приступил к занятиям. Он уже обучался месяц в школе прапорщиков в Пскове, из которой был отчислен за недостаточную строевую подготовку, поэтому здесь, в Омске, начал старательно маршировать на плацу со своим взводом, чтобы не повторилась псковская история.

Кроме строевой подготовки на классных занятиях изучались уставы и тактика, а также практические занятия по оружейной подготовке с изучением всех видов стрелкового оружия, применявшегося в пехотных частях, и был курс артиллерийской подготовки.

Генштаб полагал, что такой подготовки достаточно, и прапорщики с ускоренных курсов далее в чинах повышаться не будут без дополнительного обучения.

VI

Снег, который выпал с приездом Ивана Петровича, так и не растаял, наступили холода, и курсанты старательно маршировали на плацу, держа строй и отрабатывая повороты.

Дни были заняты полностью, и Ивану Петровичу никак не удавалось навестить приглянувшуюся ему девушку Анну из канцелярии: днём отлучиться невозможно – даже на приём пищи курсанты ходили строем, словно новобранцы, а вечером, когда было свободное время, канцелярия закрывалась.

В бессмысленной муштре и зубрёжке уставов прошло два месяца, и отношение к курсантам резко изменилось: до выпуска в офицеры оставалось менее половины срока, и преподаватели дали послабление распорядку – после обеда выделился час свободного времени, а по воскресеньям выдавалась увольнительная в город с полудня и до 18 часов, когда было уже совсем темно на городских улицах.

Иван Петрович немедленно воспользовался свободным часом после обеда и в первый же день зашёл в канцелярию.

Увидев вошедшего унтера с разноцветными глазами, Анна, как и в прошлый раз, вспыхнула лицом и, отведя взгляд, начала перебирать бумажки на своём столе.

Иван Петрович справился у нее пришло ли его личное дело военной почтой, поскольку без него производство в офицеры могло быть отложено.

Анна тотчас нашла его папку, что надписала в тот первый раз и, не раскрывая, сообщила, что личное дело пришло и с документами всё в порядке, можно проверить.

Иван Петрович взял папку, как бы случайно прикоснувшись рукою к руке девушки, и почувствовал словно искра обожгла его руку от этого прикосновения, а Анна, зардевшись, смело взглянула ему в глаза, выдав своё неравнодушие к этому солдату.

Иван Петрович, мужчина за тридцать лет, тоже покраснел и неуверенно предложил:

– Давайте, Аня, сходим в воскресенье в синематограф, я возьму увольнительную, если вас не смутит прогулка с простым солдатом.

– Вы не простой солдат, и я с радостью пройдусь с вами, не стесняясь пересудов, – мгновенно ответила девушка, снова выдав себя, что знакомилась с личным делом Ивана Петровича.

Иван Петрович города не знал и потому уговорился о встрече за воротами училища ровно в полдень воскресного дня.

Через два дня в условленное время он вышел из проходной училища и увидел Анну, одетую в цигейковую шубку, пуховый платок, валенки и переминавшуюся с ноги на ногу: мороз стоял под тридцать градусов, и даже в валенках девушка замерзла, ожидая назначенной встречи.

Иван Петрович в солдатской шинели и сапогах мгновенно продрог и, зябко поеживаясь, быстро приблизился к ожидавшей его девушке. Она смело взяла его под руку и не терпящим возражения тоном сказала:

– Вам, Ваня, холодно будет в солдатской шинельке бродить по городу: ещё обморозитесь, не дай Бог, и я буду виновата. Давайте пойдём ко мне: я здесь неподалёку снимаю комнату, там, в тепле, попьём чаю и поговорим – мне не терпится услышать ваши рассказы о войне.

Анна вела себя так, будто они давно знакомы и друзья, несмотря на разницу в возрасте: на вид ей было не более двадцати лет.

Иван Петрович немедленно подчинился, они направились по заснеженной улочке вдоль деревянных домов и домишек, которыми был застроен весь город Омск, стоило лишь отойти от центральной улицы, тянувшейся вдоль реки Иртыш на несколько вёрст.

Солдат спрятал обнажённые руки в карманы шинели, Анна обвила его руку через локоть, и сунула свою озябшую руку в меховую муфточку, которая служила барышне вместо рукавичек по нынешней моде: война-войной, но женские причуды в одежде никто не отменял даже здесь, в холодной Сибири.

Солнце ярко светило на безоблачном небе, снега искрились на солнце, ослепляя взгляд и вызывая жгучие слезы, которые мгновенно замерзали на студеном воздухе. Такой мороз Иван Петрович испытывал впервые в жизни и был рад, что Анна повела его в тёплый дом, иначе на улице он бы не смог долго бродить с девушкой.

Пройдя сотню шагов молча, Анна взглянула искоса на Ивана и вдруг вскрикнула: – Ваня, у вас ухо левое побелело от мороза – немедленно надо растереть его снегом, иначе будет потом болеть долго, и, схватив горсть снега, принялась энергично растирать одно ухо, потом другое, которое тоже побелело на морозе и, закончив с ушами, натянула Ивану солдатскую шапку на уши, которые покраснели, словно маки, и горели огнём от растирания.

Девушка потянула его за собой, и через минуту они оказались около небольшого домика, почти скрытого за высоким забором.

– Вот мы и пришли в мой дворец, – весело сказала Анна, открывая калитку и затягивая Ивана во двор. – У меня здесь комната с отдельным входом со двора, сейчас увидишь, – пояснила девушка, незаметно перейдя на «ты» в разговоре с солдатом, которого и видела-то в третий раз.

Через сени они прошли в жилище Анны, которое оказалось комнатой с кроватью, шкафом и кухонным уголком с неизменным самоваром на столе, труба от которого сквозь стену выходила наружу.

– Разогрейтесь, Ваня, у печки, потом разденетесь и будем пить чай, – сказала Анна, подведя Ивана к выступающей задней стенке печи, оказавшейся тёплой.

– В комнате своей печи нет, и я обогреваюсь от хозяев, которые отделили эту комнату, забили дверь досками и теперь сдают её в наём.

– Как же вы готовите себе пищу, – удивился Иван, прижимаясь всем телом к тёплой печной стенке и чувствуя, как живительная теплота разливается по всему телу, отогревая застуженные мысли и чувства.

– У меня есть керосинка, на которой я иногда что-то готовлю, но редко: готовить я не люблю, кушаю немного, и поэтому частенько обхожусь чаем с разными вкусностями, – пояснила Анна, снимая шубку, валенки и, одев войлочные чуни, направляясь к самовару с намерением разжечь его и угостить Ивана чаем.

– Комната почти такая, как была у моей Надежды, которая тоже сразу привела меня к себе и немедленно отдалась, поскольку была приучена к мужской ласке, – неприятно поразился Иван Петрович, – неужели и Анна вожделеет плотских удовольствий и потому привела меня к себе?

С подтаявших сапог Ивана на пол натекла лужа и он, сняв шинель, нерешительно остановился, не зная, как поступить дальше: надо бы снять сапоги, но там портянки, а босиком ходить по дому и холодно, и неприлично.

– Как мне быть с сапогами? – спросил Иван, – я солдат – портяночник, а босиком неприлично.

– Снимай, снимай, босиком ходить не придётся: я связала носки и подарю их тебе, чтобы ноги не мёрзли на наших морозах – в носках будете ходить по дому.

– Анна ведёт себя как опытная женщина, желающая мужской ласки, вот и носки у неё оказались, видно не раз уже приглашала курсантов сюда для плотских утех, – тоскливо подумал Иван Петрович, потому что Анна ему сразу понравилась и снова столкнуться с обманом чувств он не желал, даже испытывая мужское вожделение, которое оставалось без удовлетворения уже два года войны.

Он разулся, надел носки, подумав, что кто-то другой их надевал прежде, и присел у стола, хмуро наблюдая, как Анна старательно разжигает самовар. Самовар разгорелся, Анна, довольная собою, села рядом на табурет и только сейчас заметила угрюмость своего гостя.

– Что случилось, Ваня? – участливо спросила Анна, – может, уши обмороженные болят? Так это быстро пройдёт, потому что я их вовремя оттёрла.

– Неловко мне, что вы, Анна, сразу пригласили меня к себе, не зная, что я за человек, называете меня Ваней, дали мне чужие носки, которые для таких гостей, как я, и предназначены, и, вероятно, ожидаете от меня поцелуев и мужской ласки? – неприязненно ответил Иван на вопрос девушки.

Анна вспыхнула, смутилась, но открыто взглянула ему в лицо и, запинаясь, объяснилась Ивану:

– Вы мне приглянулись сразу, как только вошли в канцелярию: я почувствовала неизъяснимое тепло и спокойствие, исходившие от вас, чего со мною никогда не бывало прежде. Потом, прочитав ваше направление, где указано было, что вы учитель, дворянин и храбрый воин, имеющий награды, я поняла, что хочу быть с вами всегда, быть вашей женой и иметь от вас детей. Поэтому я и называю вас Ваней, обращаюсь на «ты» как с близким человеком и связала эти носки, надеясь, что заведу вас к себе и объяснюсь сама, пока курсы не закончились, и вы не отправились снова воевать.

У меня здесь до вас никто из мужчин сюда не заходил, я ни с кем не встречалась, хотя и были от курсантов и офицеров приглашения встретиться, но я не чувствовала своего притяжения к этим мужчинам, а к вам почувствовала сразу.

Анна подошла к солдату и, наклонившись, неумело поцеловала его в губы. На этом решительность и смелость покинули девушку, и она едва не упала без чувств, если бы Иван, вскочив, не подхватил её под руки и не прижал благодарно к себе, чувствуя, как теплота девичьего тела перетекает в него, наполняя блаженным покоем.

Аня пришла в себя, чуть отстранилась от него, взглянула Ивану прямо в глаза и, увидев в них что-то ожидаемое, доверчиво прижалась головой к его груди.

Самовар заклокотал и Анна, опомнившись, отделилась от Ивана и, опустив стыдливо глаза, пошла хлопотать у стола, собирая угощение гостю.

Взяв с холодного подоконника кульки и свертки, она порезала ветчину, сало, сыр, нарезала все это и разложила на блюдо. Потом достала из свертка жареную курицу, вынула из березового туеска буханку белого хлеба, положила на стол и пригласила Ивана к столу, всё ещё не поднимая глаз и ожидая, что ответит солдат на её объяснение чувств.

Иван окончательно понял, что девушка сделала свой выбор и теперь напряженно ждет ответного признания, не помышляя об отказе.

Иван решительно тряхнул головой, подошёл к девушке, обнял её за плечи и шутливо сказал:

– Я хотел сегодня прогуляться с девушкой Аней и посмотреть синематограф, а оказался в гостях у своей невесты Анны. Рассказывай, невеста, о себе, пока солдат, как в сказках, будет насыщаться с дальней дороги. Ты, Аня, знаешь обо мне из личного дела, а я о тебе ничего не знаю, кроме того, что ты оказалась моей невестой и будущей женою по собственной воле и непринуждённо.

Анна тотчас повеселела, окинула благодарным взглядом Ивана и начала рассказ о себе, не забывая потчевать солдата своими припасами, что купила накануне специально для этой встречи.

Она оказалась уроженкой этой местности и жила неподалёку в 150 верстах отсюда в городе Токинске. Окончила там церковно-приходскую школу, потом женскую прогимназию в городе Таре, потом училась в учительской семинарии в Ялуторовске и после её окончания уже полгода работает в канцелярии училища прапорщиков, куда её пристроил присяжный поверенный её отца.

Отец – Антон Казимирович, поляк, был сослан сюда за революционную деятельность в юности, но здесь остепенился, занялся делом и торговлей, и сейчас вполне благополучный купец. Мать – Евдокия Платоновна, из крестьян. Анна – единственная дочь у своих родителей, которые уже в возрасте, но бодры и здоровы. Сама Анна с мужчинами не дружила, ничьей невестой не была, является православной, но не очень верующей, и, как осмелилась признаться Ивану в своих чувствах, сама не знает.

– Понимаешь, Ваня, почувствовала к тебе какое-то притяжение, и мне будто кто-то подсказал свыше: – Это твой суженый, смотри, не упусти его, иначе не будет тебе счастья женского и семейного. Потому и решилась сразу привести тебя сюда, полагаясь на твою порядочность и заметив, что ты тоже испытываешь хорошие чувства ко мне.

– Говорят, что глаза – это зеркало души человеческой, а я, Ваня, как только взглянула в твои разноцветные глаза: голубой и зелёный так и обомлела, и захотела быть с тобой вместе всю оставшуюся жизнь.

– Неужели так бы и пошла за простым солдатом, – недоверчиво спросил Иван, наливая очередную чашку душистого чая и балуясь конфеткой.

– Наверное, не пошла бы, – простодушно ответила девушка. Считаю, что мужчина должен быть грамотнее женщины – иначе лада в семье не будет. И если бы ты был без образования, я бы подавила в себе чувство притяжения к тебе. Но у нас ловко получилось – ты учитель, и я учительница, но попроще, и у нас будет не только жизнь общая, но и дело общее. Я себя с тобою ощущаю рядом легко и просто, словно знаю тебя много лет, – призналась Анна, взяв Ивана за руку.

Иван почувствовал, как невидимые нити прикосновения связывают их воедино, и ему с Аней тоже легко и спокойно, и любое его движение и мысль тотчас угадываются Анной и находят отклик в её душе.

На просьбу девушки он коротко рассказал о своей жизни: как учился, работал и воевал, убрав из рассказа отношения с женщинами. Аня внимательно слушала Ивана, изредка сочувственно кивая головой и ахая, когда солдат рассказывал об атаках немцев на фронте, и как он убил несколько из них, заслужив свои георгиевские кресты за храбрость.

– Что-то я ничего не услышала о женщинах в твоей жизни: не верится, чтобы их не было вовсе в твои тридцать лет, – спросила Аня с девичьей непосредственностью, прижавшись головой к плечу Ивана и вовсе не подозревая о том, какие мысли и желания возникают у мужчины при таких прикосновениях.

Иван слегка отстранился от девушки, ощутив прилив мужского желания, и, стараясь говорить равнодушно, ответил: