Уличные бомжи не имеют ни собственного жилья, ни работы, позволяющей снимать жильё, ни родственников у которых можно бесплатно пожить. Их кров: небо голубое или хмурое и всякие закутки для ночлега, как у Михаила Ефимовича.

Он стал вспоминать свой жизненный путь, пытаясь снова и снова разобраться: как такой борец за демократию, как он, оказался на чердаке заброшенного дома и считает, что ему ещё повезло.

III

Михаил Ефимович родился и вырос в небольшом поселке на Кубани, вдали от центра, куда его родители переехали с Урала в начале 50-ых годов двадцатого века. Как говорил его отец, переехать предложила сестра матери Миши, оставшаяся одинокой после войны – в чудом уцелевшем доме родителей мужа, погибших, как и её муж, во время войны. Немалую роль в переезде родителей сыграл и фильм «Кубанские казаки», где показывалась счастливая жизнь на Кубани после войны.

Действительность оказалась не такой радужной, как в кино, но климат здесь значительно лучше уральского и жизнь родителей наладилась вполне приличная для тех лет.

Его отец и мать из-за войны не смогли получить образование, а потом уже и не стремились к нему. Отец работал шофером на местной автобазе и целыми днями был в разъездах, а мать, окончив какие-то курсы, стала работать бухгалтером в местном промкомбинате, который обеспечивал быт сельчан и выпускал простые потребительские товары и продукты.

Первое время родители жили у сестры матери, но через два года у них родился сын – Михаил Ефимович, единственный ребенок, и родители получили от автобазы двухкомнатную квартиру в домике на две семьи, но с отдельным входом и небольшим участком земли, который засадили плодовыми деревьями и вполне обеспечивали себя фруктами и овощами.

Мать, оставив работу по уходу за ребенком, несколько лет была домохозяйкой, о чём потом неоднократно сожалела, но тогда шоферской зарплаты отца вполне хватало на семью из трёх человек и они жили безбедно, как и их соседи по дому, по улице и в поселке.

До четырех лет Миша растился дома, а мать хлопотала по хозяйству: стирала, готовила еду, работала летом в огороде, где сажала и выращивала овощи и картошку в благодатном кубанском климате и выполняла ещё множество домашних дел сельской женщины пятидесятых годов прошлого века.

Не всегда ей удавалось присесть и отдохнуть, а Миша возился с игрушками: на полу в комнате зимой или летом во дворе у сарайчика, где родители огораживали ему загончик, и стелили там старое покрывало с кровати, на котором он и занимался своими игрушками. Игрушки эти, в основном, машинки из жести или дерева, привозил отец из своих рейсов по району, но иногда и из Краснодара, если его посылали туда за грузом.

В сарайчике возился и похрюкивал поросенок, которого брали весной на откорм в совхозе. К поросенку давался центнер комбикормов, часть кормов привозил отец, прихватывая их по дороге из рейсов, к ним добавлялась картошка с огорода и поздней осенью откормленная свинья в 6-8 пудов весом, сдавалась назад в совхоз. Родителям выдавалось мясо этой или другой туши свиньи из расчета половины от веса сданной живой свиньи.

Во дворе бродили летом с десяток кур, которые поклевывали всяких жучков-червячков, траву с сада-огорода и остатки еды с хозяйского стола. Куры неслись на соломе, в сарайчике, у входа, и мать каждый день собирала там три-четыре яйца, свежих и теплых и частенько кормила Мишу по утрам омлетом.

Отец уходил на работу рано утром, а возвращался, обычно, поздно вечером, иногда на своей машине ГАЗ, чтобы завтра утром, не заходя на базу, отправиться в рейс. Изредка он приходил и на обед, если ремонтировал машину или проезжал мимо из рейса.

В субботу отец возвращался с работы часа в три дня, обедал, переодевался и отправлялся в поселковую баню – это был его банный день. Иногда он брал с собой и Мишу, если не было ветра и холода.

К их приходу, в бане, в общем входном зале, толпились мужчины и женщины, занимая очередь для входа в банные отделения: мужское и женское. Прождав с час, отец и сын попадали в раздевалку мужского отделения бани, где стояли скамейки и шкафчики для одежды. Отец раздевался сам, раздевал Мишу, доставал свой веник, брал оцинкованный тазик, стоявший наверху шкафчика, с нарисованным номером, что и на шкафе, брал у входа в мыльную ещё один тазик без номера – для Миши, и они входили в саму баню.

Это было большое помещение с каменными лавками на железных ножках, на этих лавках сидели голые мужики и стояли тазики с водой, которая набиралась здесь же из кранов, торчащих из стены.

Отец находил свободную лавку, ополаскивал её горячей водой, чтобы смыть остатки мыла и листья от веников предыдущих посетителей, наливал теплой воды в тазики и начинал мыть Мишу. В обычные дни мать мыла его дома в оцинкованной ванночке, которая ставилась на пол в кухне, но ванночка небольшая, не поплещешься, да и мать ругалась, если Миша разливал воду, а здесь в бане, можно было плескаться в своё удовольствие, и никто не ругался.

Помыв Мишу, отец наливал ему тазик с теплой водой, в которой он и начинал плескаться, а отец, тем временем, мылился сам мыльной мочалкой, потом смывал мыльную пену, обливался теплой водой, потом запаривал веник в кипятке и, подождав немного, брал веник и шёл в парную, наказав Мише не вставать с лавки.

Дверь в парную открывалась, и отец исчезал в клубах пара. Отец как-то взял в парную и Мишу, но там было очень жарко, из трубы вверху с рычанием вырывался пар, мужики хлестали себя и друг друга вениками, словно дрались, Миша испугался, заплакал и отец больше его с собой в парную не брал.

Из парной отец возвращался красный и горячий, покрытый прилипшими листьями от веника, обливался холодной водой из тазика, потом, немного посидев и сменив воду в тазике у Миши, снова уходил в парную. Вернувшись, он отдыхал, прополаскивал веник, собирал мочалки и мыло и они отправлялись в раздевалку: вытираться и одеваться.

Отец ставил тазик наверху шкафчика, тогда банщик открывал шкафчик большим ключом, висевшим у него на цепочке у пояса. Отец обтирал Мишу досуха, одевал, но не до конца, чтобы он не вспотел, потом вытирался и одевался сам, укутывал Мишу, и они выходили в зал ожидания и отдыха.

Там в углу стоял буфет, в котором продавался лимонад, пиво, конфеты и пряники. Отец брал себе кружку пива, Мише стакан лимонада и леденец на палочке, они садились на скамейку и отдыхали после бани, попивая свои напитки.

Закончив, покидали баню, направляясь к своему дому – не спеша, если было тепло и тихо; по-быстрее, если к вечеру похолодало или поднялся ветерок: тогда отец брал Мишу на руки и торопился к дому, хотя идти было недалеко – всего с полкилометра пути.

Вернувшись домой, они ожидали мать, которая следом за ними тоже уходила в баню, а иногда, они вместе уходили и вместе возвращались из бани.

Мать быстро собирала ужин, они садились за стол, кормили Мишу, отец выпивал стакан водки и мать принимала пару рюмок, они ужинали и укладывали Мишу спать, вынося его кроватку из спальни в комнату. Миша быстро засыпал, и родители уходили в спальню.

Однажды, в такой банный день, Миша проснулся отчего-то. За окном было темно, а из спальни доносились стоны матери. Миша вылез из своей кроватки, пошел к спальне и открыл дверь.

В комнате тускло светил ночник. Отец подмял мать под себя и как бы душил её, а мать стонала и тихонько вскрикивала, как будто прося о помощи. Миша испугался, заплакал и закричал: это были его родители, и он не понимал, почему они так дерутся.

Мать тут же вскочила, нагая подбежала к нему и стала успокаивать ребенка, виновато поглядывая на отца. Мишу с трудом удалось успокоить и снова уложить спать, но с тех пор он уже постоянно спал в другой комнате, отдельно от родителей, а дверь в спальню всегда закрывалась на задвижку, которую привинтил отец.

Тем не менее, больше детей у его родителей не появилось, и Миша рос единственным ребенком, что в те времена было большой редкостью.

Летом, по воскресеньям, отец выводил свой мотоцикл с коляской из сарайчика, мать садилась в люльку, брала Мишу на колени, и отец вёз их к ближнему пруду, в километре от поселка.

Этот пруд образовался на месте оврага, который перегородили земляной дамбой, за которой и скопилась вода. Берега пруда заросли ветлами, здесь было тихо и безлюдно. Мать стелила скатерть, доставала из корзины еду, и вся семья спокойно проводила несколько часов у воды. Родители сидели или лежали под деревьями, а Миша носился вдоль берега, гоняя бабочек и стрекоз или кидая камешки в пруд, но в воду не заходил – родители не велели, а он приучился слушаться их и не капризничать.

Однажды, он с отцом был в сельском магазине и, увидев паровозик с рельсами, попросил купить игрушку, но отец ему отказал. Тогда Миша устроил плач и рёв, отец увёл его домой и там раза три стеганул Мишу своим солдатским ремнем, оставшимся после службы в армии. Этого было достаточно, чтобы Миша понял, что родителей лучше слушаться и просить, чем самовольничать и требовать, потому что, позже, успокоившись, отец купил ему этот паровозик.

Так Миша потом и поступал в жизни: преклонялся перед старшими, к которым относились все его начальники и просто люди, от которых он зависел или хотел добиться чего-нибудь.

К вечеру они возвращались домой с пруда, ложились спать и, засыпая, Миша иногда слышал из спальни уже привычные стоны матери, но не пугался: ничего плохого для него между родителями не происходило – это такая их взрослая жизнь.

IV

В четыре года Мишу отдали в детский сад, и мать снова пошла работать на прежнее место бухгалтером. Детский сад и детский дом – эти названия появились при советской власти и обозначали детские воспитательные учреждения для детей от трёх до семи лет из семьи; и детей без семьи – до их совершеннолетия.

В царской России подобные учреждения именовались пансионом и приютом или сиротским домом. В доме дети живут, в саду – расцветают, в приюте – ютятся, в пансионе – кормятся: в этом и заключалось разное отношение к детям при царизме и при советской власти.

Дома Миша был предоставлен сам себе, пока мать хлопотала по хозяйству. Выходы из дома в поселок бывали редки, детей его возраста по соседству не было, поэтому не было и опыта общения со сверстниками и в детском саду он поначалу дичился и не мог привыкнуть к жизни по распорядку, который заключался в следующем.

Утром мать приводила его в садик, раздевала и переобувала и отправляла в группу, несмотря на его насупленный и понурый вид. В группе его встречала воспитательница и усаживала за столик, пока все дети не соберутся.

Дождавшись положенного времени, воспитательница командовала детям идти мыть руки к завтраку. Ребятишки гурьбой бежали в комнату, где на стене висели рукомойники, под ними тянулся жестяной желоб, куда стекала вода после умывания, перетекая потом в большое помойное ведро, которое быстро наполнялось.

Приходила нянечка и меняла это полное ведро на пустое, стоявшее рядом, а полное ведро выносила во двор и выливала воду в выгребную яму, располагавшуюся в углу заднего двора садика.

Вымыв руки, дети возвращались в общую комнату, где на столиках уже стояли тарелки с кашей, рядом с тарелкой лежал кусок хлеба с маслом, и стояла кружка с чаем. Это был обычный завтрак в детсаду, менялась только каша в тарелке: манная, перловая, гречневая или рисовая, овсяная, ячневая или пшенная, а то и вовсе неизвестного названия.

Перед завтраком няня обносила всех детей рыбьим жиром, который она наливала из бутылки в ложку и давала каждому ребенку выпить из этой ложки. Иногда, если в группу заходил кто-то посторонний, нянечка наливала рыбий жир каждому ребенку в его ложку, лежащую рядом с тарелкой каши, и ждала, чтобы ребенок выпил и проглотил этот противный рыбий жир. Миша      выпивал свою ложку рыбьего жира безропотно – старших надо слушаться.

После завтрака, воспитательница Мария Николаевна, рассаживала детей на стульчиках вдоль стенки и читала им сказки, пока нянечка – тётя Нина, убирала посуду со столиков. Потом все одевались и выходили гулять на участок возле садика или сидели на веранде – если шёл дождь.

Ребятишки бегали друг за другом, ловили жучков и бабочек или нюхали цветы, которые росли на клумбах вдоль забора, отгораживающего детский мир садика от улицы взрослых людей. Миша тоже играл, как и все, но только если его звали, а поймав бабочку он, иногда, отрывал ей ножки, сажал снова на цветок и смотрел, как она пытается улететь, но не может.

Вернувшись с прогулки, дети играли игрушками, которые были сложены в большой ящик в углу комнаты. Чтобы взять ту игрушку, что хочется, надо было быстро раздеться и переобуться и первому подбежать к этому ящику и выбрать свою игрушку. Там лежали жестяные машинки, пирамидки, кубики, куклы, деревянные паровозики с вагончиками, плюшевые мишки и собачки и ещё какие-то зверушки непонятного вида.

Расхватав игрушки, дети разбивались на стайки и, объединив игрушки, затевали коллективные игры, а Миша обычно катал по комнате машинку, если она ему доставалась, и изображал из себя шофера, как и его папа.

Наступало время обеда. Дети снова шли в умывальник и мыли руки, а нянечка расставляла тарелки на столах и наливала в них суп, щи или борщ и снова давала по куску белого хлеба.

Надо было съесть первое и тогда, в опустевшую тарелку ложилась котлета или кусок омлета с картошкой, или макаронами и рядом ставился стакан компота. Всё это съедалось без напоминаний, и воспитательница вела детей в туалетную комнату и рассаживала всех на белые эмалированные горшки, стоявшие там вдоль стен.

Сделав дело, дети вставали, приходила няня и вытирала им попки мокрым полотенцем, а воспитательница уводила детей обратно в комнату, где уже стояли кроватки в виде раскладных козлов, с натянутой на раму парусиной, поверх которой лежали матрац с простыней, подушкой и одеялом – всё это успевала расставить няня.

Дети раздевались и ложились спать: наступал тихий час дневного сна. Если кому – то спать не хотелось, то можно было просто лежать, но разговаривать нельзя – за этим следила Мария Николаевна, которая садилась в углу комнаты на стул и читала какую-то свою книгу.

Няня, тем временем, сливала отходы детской жизни из горшков в ведро, выносила это ведро во двор и сливала нечистоты всё в ту же выгребную яму: никакой канализации в поселке не было.

Был недавно построенный водопровод, две нитки которого закопали вдоль улиц поселка, поставив водоразборные колонки на перекрестках, так что за водой можно было пройти не больше квартала.

За нечистотами детсада один раз в неделю приезжал золотарь на телеге, которую тянула пегая лошаденка. В телеге стояли две железные бочки. Золотарь – неопрятный мужичонка с всклокоченной седой бородёнкой, подгонял телегу из проулка к выгребной яме, открывал дощатую крышку и большим черпаком на длинной деревянной ручке переливал содержимое ямы в бочки на телеге, под взглядами детей, смотревших из окон.

Опорожнив яму, он закрывал её и уезжал со своим грузом на край поселка, где сливал содержимое бочек в овраг, выполняющий роль полей орошения. С той поры, Миша, когда ему бывало трудно в жизни, всегда вспоминал этого золотаря, как пример падения человека, что иногда помогало ему преодолевать житейские трудности, однако, он никогда не предполагал, что окажется совсем рядом с этим золотарем по образу и способу существования.

Детский сад был таким же насыпным домом, как и тот, где жил Миша, только побольше. Групп в нём было три, у каждой группы всего одна комната, где дети ели, играли и спали, а для подвижных игр был общий зал, куда группы детей ходили по очереди.

После дневного сна дети одевались, снова играли в комнате, потом был полдник из стакана молока с хлебом, затем прогулка на участке, откуда детей и забирали родители, возвращаясь с работы.

Мишу обычно забирала мама, но иногда подъезжал отец на своём грузовике, сажал сына в кабину рядом с собой и они подъезжали к своему дому, где отец и оставлял грузовик на ночь, чтобы завтра с утра отправиться в рейс прямо из дома.

Миша очень гордился, когда уезжал из садика вместе с отцом на автомобиле: мало кого из детей увозили на автомобиле – личных легковых авто тогда на весь поселок было два или три, а на мотоциклах, которых было уже достаточно, совсем не то – нет кабины!

Постепенно Миша привык к посещению детсада и воспринимал это как желание родителей, которое надо выполнять. Таких детсадов на весь поселок было два, и большинство детей оставались дома, где, при работающих родителях, за ними присматривали бабушки или старшие дети, пусть даже семи – восьми лет.

Преступности в отношении детей тогда не было и никому в голову не могло прийти, что чужие взрослые ворвутся в дом, узнав, что дети остались одни. Иногда и соседские бабушки брали детей под присмотр совершенно бескорыстно.

Месяца через три, воспитательница Мария Николаевна, присмотревшись к тихому и покладистому мальчику, который безропотно выполнял все её команды, стала поручать Мише роль старшего по группе, если ей надо было ненадолго отлучиться.

Обычно она говорила так: – Дети, сейчас я выйду на минутку, вы сидите смирно за столиками и играйте своими игрушками, а Миша потом расскажет мне, кто здесь баловался в моё отсутствие, – и уходила. Миша очень гордился поручением воспитательницы и по её возвращению добросовестно и подробно рассказывал, кто и как себя вёл, примерно так: – Мария Николаевна, а Лена Осипова без вас плевалась на Костю Мурзенко, а Костя Мурзенко сказал ей плохое слово «сука». Витя Грач снял штаны и побежал босиком в туалет, а Оксана и Оля отнимали друг у друга куклу и оторвали ей руку.

Воспитательница хвалила Мишу и делала замечания непослушным, а иногда и наказывала провинившихся, ставя их в угол, и Миша знал, что это по его словам наказали детей – вот что значит доверие взрослых.

Постепенно он стал считать себя ответственным за порядок в группе и докладывал воспитательнице обо всех шалостях детей, даже когда его и не просили. Дети знали, что Миша всё расскажет о них воспитательнице и называли его ябедой. Мальчики, иногда, пинали его сзади, исподтишка, на прогулке, а девочки просто толкали в грязь, если прогулка была после дождя, но Миша не обижался и с ещё большим усердием служил воспитательнице, будучи её глазами и ушами в группе.

Дома Миша рос тихим и послушным мальчиком, настолько послушным, что отец иногда вспыхивал: – Пусть бы что-нибудь сломал или набедокурил, а то не поймешь – есть в доме ребенок или нет!

На что мать неизменно отвечала: – Вот и хорошо, что тихий – не будет хулиганом, когда подрастёт, и не будет попадать в плохие истории и связываться с плохими людьми.

Впрочем, отца Миша видел изредка, в выходной день и то не всегда: такова жизнь сельского шофера – сегодня здесь, а завтра там, в постоянных разъездах по краю. Осенью в уборочную страду, отец вообще жил в совхозе, куда его направляли с грузовиком в помощь. По окончанию уборочной дома, он грузился в товарняк и поездом уезжал в Сибирь или Казахстан на уборку их урожая.

Мать Миши была женщина болезненная от рождения и от голодных военных лет, пришедшихся на её детские годы и ребенком занималась мало: одеть и накормить – все материнские заботы, поэтому характер Миши формировался в детсаду, где с помощью воспитательницы он осваивал азы доносительства и подхалимажа – и осваивал вполне успешно.

Будучи дома предоставленным сам себе, он листал детские книжки с картинками, играл машинками, изображая себя шофером, как отец, или слушал детские передачи по радио, а с пяти лет уже ставил и слушал детские пластинки на радиоле, которую купили родители и поставили в углу комнаты, где играл и спал Миша.

Иногда, когда мать ненадолго выходила из дома по своим делам, Миша подносил стул к буфету, стоявшему в комнате, залезал на стул, открывал верхнюю дверцу буфета, дотягивался до полотняного мешочка, где лежали шоколадные конфеты, брал две конфеты, закрывал буфет, отодвигал стул на место и торопливо съедал конфеты в своём углу – пока не вернулась мать.