Болезненность детей мужского пола от царя Алексея и Марии Милославской вызывает большие сомнения в естественности, объясняемой скорбутом (цингой) ибо дети женского пола были вполне здоровы, а царский стол был изобилен овощами и фруктами, отсутствие которых и приводит к цинге. История не дает ответа на этот вопрос, но отравления свинцом, мышьяком или ртутью соперников в борьбе за престол широко практиковались в царских семействах Европы и Азии, а симптомы болезни при таких отравлениях весьма похожи на симптомы цинги.

Видимо, под влиянием жены, царь Федор ввел при дворе польские обычаи брить бороды и носить польское платье, запретив появляться в присутствие в охабнях. Часть стрелецкого войска он перевел на иноземный лад в полки, где были отменены назначения командиров по разрядным книгам, которые учитывают чины предков, но не учитывают личные качества воина. Взамен разрядных книг были введены родословные книги, подтверждающие происхождение.

В браке царя Федора с Грушецкой, на пятом году его царствования, родился сын, умерший на десятый день после рождения, а затем скончалась и мать ребенка. Через полгода Федор вновь женился на девице Апраксиной, но не успев завести детей, скончался спустя три месяца.

На пути к царскому престолу у царевича Петра оставался только младший брат, Иван, тоже, якобы, болезненный, но сам Петр к этому времени едва достиг десятилетнего возраста, не умел читать и писать и с трудом сохранял равновесие при ходьбе, поскольку вытянулся ростом с взрослого человека, но имел маленькие ноги, при несуразно длинном туловище, мешавшем равновесию, а потому он почти бежал при движении, резко меняя направления.

Как и полагается царским детям, Петру в пять лет назначили воспитателем подьячего Зотова для обучения грамоте и письму, но басурманская кровь не давала малышу усидеть на одном месте для усвоения учения и потому, не заучив и одной буквы, он срывался с места и убегал от учителя, который вздохнув, тянулся к чарке с вином, до которого был пристрастен.

Убежав от наставника, Петр присоединялся к карликам, проживавшим в усадьбе для развлечения царевича, ибо сверстников детских игр у него не было. Мальчик таскал карликов и карлиц за волосы, пинал, радуясь их неуклюжести и уродству и потому, в будущем, всякое уродство вызывало у него интерес и любопытство.

Такое времяпровождение царевича Петра не способствовало его умственному развитию и к десяти годам он играл в игрушки, изготовленные Зотовым в минуты просветления от пьянства, словно трехлетний ребенок.

Известие о смерти царя Федора Алексеевича застало царицу Наталью врасплох, но не даром при дворе ее звали Медведихой: подняв родственников и уговорив Патриарха, Нарышкины, при поддержке думских бояр, провозгласили царем десятилетнего Петра, в обход старшего брата – пятнадцатилетнего Ивана, ссылаясь на слабое здоровье и скудоумие последнего, хотя и Петр по своему развитию не превосходил брата Ивана.

Тихое слабоумие царевича Ивана не препятствовало его избранию царем, как старшего сына царя Алексея: за сто лет до этого слабоумным царем был Федор – сын Ивана Грозного и довольно успешно царствовал тринадцать лет с помощью боярина Бориса Годунова. При нем была отвоевана у шведов часть Прибалтики с крепостями Орешком, Нарвой и Иван-городом, включая и устье реки Невы.

Род Милославских избрание царем Петра не устроило и, воспользовавшись стрелецкой смутой, сторонники Милославских ворвались в Кремль, убили нескольких стрелецких полковников и начальника стрелецкого приказа князя Долгорукого.

Стрельцы кричали, чтобы им показали царевича Ивана, якобы убитого Нарышкиными и Наталье Кирилловне пришлось показать обоих царевичей с крыльца.

Царь Петр держался за своего дядьку Артамона Матвеева, которого стрельцы вырвали из руки мальчика, державшего дядьку за бороду, и скинули вниз с Красного крыльца на копья стрельцов. Петр, с испугу, обмочился и с тех пор при виде толпы вооруженных людей его всякий раз охватывал панический страх, заставляя убегать и прятаться. В этот раз Петр убежал во внутренние покои дворца, где и спрятался.

Стрелецкие волнения продолжались несколько дней, и в итоге царевич Иван тоже был провозглашен царем вместе с Петром, причем Иван был первым царем, а Петр – вторым.

Наконец, стрельцы объявили, что ради юных лет обоих государей, правление вручить сестре их Софье.

Софье – старшей сестре царей Ивана и Петра, было 25 лет, она была умна и энергична, многому научилась за годы царствования своего брата Федора и после долгих уговоров она согласилась сделаться правительницей. «Для совершенного же во всем утверждения и постоянной крепости» она повелела во всех указах имя свое писать вместе с именами царей, не требуя другого титула, кроме «великой государыни, благоверной царевны и великой княжны Софии Алексеевны».

Софья прекратила стрелецкую смуту, выплатив стрельцам задержанное жалование, назначила начальником Стрелецкого приказа князя Хованского, расставила по должностям своих родственников Милославских и отправила царицу Наталью вместе с царем Петром в село Преображенское, где он продолжал свои игры с деревянными игрушками, среди которых солдатики, мечи, пушки и копья занимали основное место.

Копьями десятилетний царь подкалывал лилипутов, окружающих мать Наталью, и бил их мечами, иногда причиняя увечья, чему всегда радовался – басурманская кровь неведомого предка Исаака пробудилась в царственном отпрыске и требовала жестокости, выражаемой на беззащитных слугах.

Несмотря на неразвитость разума, десятилетний царь Петр прекрасно понимал свое высшее положение, позволяющее безнаказанно совершать жестокие выходки и поступки ко всем окружающим его людям, независимо от их возраста и положения.

Пока в Москве сменялись цари, а их родичи бились за места при дворе, проталкивая в наследники Петра от рода Нарышкиных и Ивана от рода Милославских, в сельце Орудьево подрастал у холопа Малых сын Федор, рожденный холопкой Дарьей в один день с царевичем Петром.

К пяти годам от роду Федя летом уже пас скотину на дальнем выгоне, помогал матери в огороде, а зимой сучил пеньку, из которой мать пряла холст, чтобы пошить рубахи и портки мужу и детям, числом пять, поскольку за эти годы родились еще двое мальчиков, образовав семью из семи человек, что и означает слово: семь-я.

В шесть лет Федя упросил отца, чтобы дьяк из сельской церкви научил его грамоте.

Просьба была редкостной, но отец, видя смышленость сына, похлопотал за мальца перед дьяком и тот, за пять куриц в зиму, согласился научить Федю грамоте по Псалтырю – если мальчик будет способен к обучению.

Федя оказался прилежным учеником: в месяц выучил буквы, в два уразумел складывать буквы в слова и к пасхе уже бойко читал по слогам молитвы из Псалтыря, удивляя дьяка такой прыткостью.

– Надо бы тебе, Иван, научить мальчонку грамоте по-настоящему, по учебным книгам – уж больно сообразителен малец, – говаривал не однажды дьяк холопу Ивану, когда тот иногда приглашал его в хату и поил брагой, до которой дьячок был весьма охоч.

– Да, грамота сможет Федьке выбиться из холопов в люди и нас вытащить из нужды: ваша монастырская братия стрижет крестьян почище царских приказчиков, но нет у меня ничего, чтобы платить за обучение, горестно вздыхал Иван, поднося дьяку очередную кружку браги, заброженной на лесных ягодах.

– И то хорошо, что вы, батюшка Ипполит, обучили за зиму Федю чтению и счету, а на будущую зиму, если даст бог, то и письму обучите, а там я обращусь к настоятелю Новоспасского монастыря, у которого я с семьей холопствую и может быть настоятель пристроит мальца к чистой работе, где нужны чтение и письмо, а не то и вовсе отправит Федю в Москву помогать в церковных службах, – вслух мечтал холоп Иван о судьбе своего сына Феди, пока дьяк Ипполит наливался брагой по самые ноздри: что-что, а выпить хмельного он любил без меры, от чего обитал в дьяках и не был рукоположен в священники.

Действительно, следующей зимой семилетний Федя обучился письму, срисовывая буквы в церковных книгах и в «Домострое», что дал ему священник, увидев стремление холопского сына к грамоте.

Навострившись чтению и письму, Федя с восьми лет начал петь на клиросе, по воскресным службам, зимой, но летом, в страду уже работал наравне с отцом и старшим братом в полях, на покосе и во дворе по хозяйству. Летом крестьянскому сыну не до пения на клиросе – всегда есть работа для мальчишеских рук, зато зимой много свободного времени и Федя продолжал, уже самостоятельно, учиться в улучшении письму и чтению, не забывая про арифметику, в которой обучился дьяком не только счету, но и простым арифметическим действиям.

Однажды, когда Феде минуло девять лет, дьяк Ипполит, по – пьяни, рассказал о грамотном мальчике настоятелю монастыря, при котором семья Малых находилась в холопах, и настоятель распорядился привести мальчика в монастырь для услужения себе, если приглянется.

Федя к своему возрасту был приятный на вид русоволосый, голубоглазый мальчик, правильного сложения и настоятель оставил его при себе, чем изрядно огорчил отца мальчика – холопа Ивана, рассчитывающего на помощь Феди по хозяйству, как на взрослого.

Но против хозяина не попрешь и Иван, простившись с сыном, покинул монастырь в Дмитрове и возвратился в свое село, сообщив жене Дарье, что их сын Федор пошел своей холопской дорогой по жизни, отдельно от семьи.

Дарья немного всплакнула и успокоилась, в надежде, что сыну достанется лучшая доля, чем холопствовать на монастырской земле и может быть, через свою грамотность он поможет и отцу с матерью, сестре и братьям выбиться из холопства, снова стать надельными крестьянами, ярмо которых много легче, чем у монастырских холопов.

Целый год Федя прожил в монастыре: вначале мальчиком на посылках и в услужении немощным монахам, а затем его взял к себе в служки сам настоятель монастыря.

Иван да Дарья несколько раз навещали сына и радовались его устроенной жизни, в которой Федя продолжал свое обучение, пока однажды, наведываясь в монастырь, не узнали, что их Федя отправлен настоятелем в Москву на патриарший двор в услужение церковным иерархам.

До Москвы было 70 верст, однако, поздней осенью Иван собрался навестить сына в Москве, запряг единственного коня в сани, едва выпал снег, загрузился битой птицей, в надежде выгодно продать ее в столичном городе, и отправился в путь.

Добравшись до Москвы, Иван продал птицу на Мясницкой улице, что возле Кремля, отыскал патриарший двор, куда его не впустили стражники– стрельцы, и спросил у пробегавшего служки – тоже мальчика лет десяти, не знаком ли ему сверстник по имени Федор– родом из-под города Дмитрова.

На удачу, оказалось, что Федя знаком этому служке и на церковных службах они даже стояли рядом на клиросе, но еще летом этого Федю отправили куда-то, а куда – это служке неведомо. Иван сильно огорчился, не встретившись с сыном, но разыскивать его далее не решился и возвернулся домой, так ничего и не узнав. Сына Федю родители потом много лет не видели и ничего о нем не слышали.

Им не довелось узнать, что сын Федя прослужил благополучно у настоятеля монастыря полгода, когда настоятель стал склонять мальчика к содомитскому греху. Мальчик оказался довольно сильным, знал о содомитском грехе из Евангелия, что Господь сжег города Содом и Гоморру именно за содомитство, а потому отверг притязания настоятеля монастыря. Чтобы случай не получил огласки, настоятель тотчас отправил мальчика в Москву на патриарший двор в услужение.

Патриарх Иоаким был сторонником Петра, при избрании его на царствие, и после стрелецкой смуты, вызвавшей к царствию двух царей: Ивана и Петра при управительнице Софии, вынужден был помазать на царствие обоих братьев. Патриарх, случайно встретив Федю на своем подворье, и поговорив с мальчиком, удивился его грамотности и решив, что этот малец может быть полезен царю Петру для обучения грамоте, отправил Федю в село Коломенское с письмом к Наталье Кирилловне, в котором дарил мальчика царю Петру для услужения.

Так крестьянский сын Федор, родившийся в один день с царевичем Петром, оказался в царской усадьбе села Коломенское и поступил в услужение к царице Наталье, которую ближние бояре между собой называли Медведихой за вспыльчивость, злобность характера и стремление напролом, по-медвежьи, сделать сына Петра единственным и полноправным правителем Московского царства, несмотря на его детский возраст.

Встреча

Жарким августовским днем, когда солнце стояло в зените на безоблачном небе, обжигая своими лучами дворовые постройки и раскаляя землю до нестерпимости так, что зелень травы во дворе поблекла и пожухла, царица Наталья Кирилловна сидела под холщовым навесом с тыльной стороны царского терема в селе Коломенское.

В тени навеса тоже было жарко и душно, горячий воздух разморил грузную Медведиху, как называли за глаза царицу вся дворня и даже родственники Нарышкины, и она, простоволосая, в одном сарафане, попивала квас, доставленный сенной девкой из ледяного погреба, а потому холодный до зубной ломоты.

Ледяные погреба устаивались во всех усадьбах и даже крестьянских дворах: где-нибудь на задворках, вырывался глубокий погреб, зимой он набивался снегом почти доверху, снег поливался водой, замерзавшей на морозе, и к весне образовывался подземный ледник, в котором лед, постепенно подтаивая, сохранялся до глубокой осени.

Над таким погребом обычно устраивалась клеть, сохраняющая погреб от солнечного света и тепла, а дверь в погреб еще заваливалась и соломой. В таких погребах, на льду хранились запасы мяса, рыбы и других продуктов, не терпящих длительного хранения в тепле летних дней. Холодным квасом из ледяного погреба и баловала себя царица Наталья, изнемогая от августовской жары, редко случавшейся в этих местах.

Весь царский двор был в Коломенском и царица Наталья могла бы найти занятие по душе: давать указания дворне или обсуждать государственные дела с ближними боярами, но всем заправляла царевна Софья – соправительница при малолетних царях Иване и Петре, а царица Наталья на дух не переносила Софью, считая что именно она, царица Наталья, и должна бы править при малолетних царях, но стрелецкие полки под началом князя Хованского решили иначе, провозгласив правительницей Софью.

Однако, стрелецкие волнения не утихали и после коронации царевичей Ивана и Петра, случившейся в июне месяце и теперь уже правительнице Софье приходилось усмирять стрельцов, чтобы удержать власть в своих руках и не дать начальнику стрельцов князю Хованскому захватить власть себе, о чем гласило подметное письмо, подброшенное царевне Софье. Именно поэтому царевна Софья удалилась в августе со всем двором и обоими царями в село Коломенское подальше от бушующих стрелецких полков.

– А чем, Петруша, сейчас занимается? – спросила Наталья Кирилловна доверенную тетку-наушницу, что собирала придворные слухи и сплетни и доносила их до царицынских ушей, снова пригубив жбан с квасом и вытирая пот с лица чистым рушником.

– Давеча гонял кошек во дворе и бил их камнями, а которая падала, той горло резал кинжалом и смотрел пока не сдохнет, а чем сейчас тешится, то мне не ведомо, – отвечала тетка.

– Как бы Петруша кинжалом тем не порезался, – встревожилась царица Наталья, – а все брат мой, Иван Кириллович снабжает царя оружием: хоть и потешным, детского размера, но все равно опасным для десятилетнего царя.

– Так это по годам ему десять лет минуло, а ростом он уже с юношу, лет шестнадцати, – возразила тетка на опасения царицы. – Если будет царь Петр тянутся ввысь так и дальше – быть ему выше всех нас и дядей его, и бояр и стрельцов из стремянного полка, что охраняет царский двор здесь в Коломенском.

– Да, Петруша вытянулся ростом с юношу, а положением царя он и вовсе выше нас всех, даже меня – своей матери, – горделиво сказала царица. – Жаль грамоту еще не освоил, но даст бог войдет в разум, научится грамоте и возьмет царскую власть в свои руки и Софью удалит со двора, – размечталась царица, но быстро осеклась, поняв, что сказала лишнего. Непременно кто-нибудь да и донесет до ушей Софьи эти слова.

– Вы бы, матушка, приструнили царя Петра: негоже бить и мучить кошек, – попросила тетка, но была оборвана царицей:

– Петруша царь и волен делать что хочет, а царская власть требует жестокости даже к людям близким. Видно коты обнаглели, бегают по терему где хотят, может помочились царю в сапожки, вот он и учит их уму-разуму, – возразила царица и увела разговор в сторону:

– Что слышно здесь о бунте стрельцов и чем занимается царевна Софья?

– Московские стрельцы послали выборных к царевне Софье и клянутся ей в верности. Сам князь Хованский приезжал нынче в Коломенское, бил поклоны Софье и пугал новгородцами, что замышляют поход на Москву, только Софья не больно-то поверила ему и хочет увезти двор из Коломенского подальше от Москвы, может быть в Троицкий монастырь, за стенами которого никакие бунты не страшны, – поделилась тетка секретами и продолжала:

– Чуть не забыла. Намедни патриарх прислал в дар монастырского холопа – мальчика, в услужение Вам или царю Петру. Малец этот ровесник царя, обучен грамоте и может быть полезен царю Петру в обучении: холоп грамотен и ему царю надо быть грамотным – глядишь за играми и забавами и Петр обучится грамоте, – пояснила тетка, которую царица звала по-простому – Машка.

– И то дело говоришь, – оживилась царица,– вели кликнуть мальчонку сюда, посмотрю годится ли он в помощь моему Петруше: может кривой какой или убогий, коль грамоте учился.

Машка послала сенную девку за мальчиком и минуты спустя холоп Федя предстал перед царицей: простоволосой и раскинувшейся в бесстыдном положении на подушках широкой скамьи. Федя, обученный в монастыре и на патриаршем дворе, уже знал, что представ перед господином, следует поклониться и смиренно ждать распоряжений, что он и сделал, низко поклонившись грузной женщине, лежавшей на скамье в одном сарафане, широко раскинув толстые оголенные ноги, при посторонних, чего его мать, Дарья, никогда не позволяла даже при своих малых детях.

Вид мальчика и его смиренная покорность понравились царице и она спросила холопа, прихлебывая холодный квас:

– Говорит тетка Мария, что ты грамоте весьма разумеешь, так ли это?

– Монастырских книг уже много прочел, Псалтырь не единожды и письмом владею, но иногда ошибаюсь в написании имен святых апостолов, – ответил Федя.

– А что еще можешь?

– Умею прислуживать монахам в монастырской трапезной, был на побегушках у настоятеля монастыря, а раньше помогал тяте в поле и по хозяйству, – простодушно поделился Федя своими навыками.

– Это хорошо, что ты обучен и грамоте и услужению, – одобрила царица слова мальчика, – как тебя кличут-то?

– Федором назвали отец с матерью, потому и кличут меня Федей или Федькой: как придется.

– Чего бы ты хотел, Федя, если бы могло исполниться твое желание, как в сказке про Емелю и щуку? – продолжала царица Наталья расспрашивать мальчика, прежде чем решить– как им распорядиться впредь.

– Хотел бы вернуться домой к отцу с матерью и помогать им в крестьянском деле, а после когда вырасту, хотел бы обучиться книжному делу и делать книги, – откровенно ответил Федя на слова царицы.

– Ты холоп и домой сможешь вернуться когда хозяин позволит, а хозяином у тебя будет царь Петр – мой сын, которому тоже десять лет, как и тебе: но он царь по рождению, а ты холоп по рождению и, поэтому, должен верно служить царю, исполнять его повеления и когда-нибудь, если будет царская воля, Петр разрешит тебе повидаться с отцом и матерью, – благосклонно пояснила царица и распорядилась проводить холопа Федю к царю Петру в услужение.

Тетка нашла Петра во дворе: он сидел под деревом и что-то мастерил из веревки. Сказав Петру, что мать прислала ему в услужение холопа Федю, тетка удалилась, оставив мальчиков наедине.

Петр вскочил, с интересом осмотрел Федю со всех сторон и снова уселся под деревом.