Елена была второй женой князя Василия – с первой женой Соломонией, он развелся по причине ее бездетности. Через год у Елены родился еще один сын – названный Юрием, который оказался глухонемым. Год спустя умер Великий князь Василий III – умер, наколовшись на ветку в лесу при охоте. Рана небольшая загноилась, потом появился антонов огонь, и князь, видя свою неминуемую погибель, назначил семерых опекунов для своего сына Иоанна до того времени, когда ему исполнится пятнадцать лет.

Елена оказалась женщиной властной и сразу после смерти мужа, отстранила опекунов от власти и взялась за единоличное правление при сыне. В этих делах ей помогал женатый князь Иван Овчина, про которого говорили, что это он является отцом Иоанна, а не Василий, которому к рождению Иоанна был 50 лет. Так говорят люди, которые не знают Кремлевской жизни, когда царица никогда не остается наедине с посторонними, не говоря уже о прелюбодеянии.

Потом, будучи вдовой, Елена возможно и имела связь с Овчиной, но это не возбранялось для вдовы – главное, чтобы не появились дети от этой связи.

При Елене началась война с Польшей за завоевания Василия III на Балтике. Благодаря Ивану Овчине, война завершилась выгодным для Московии договором, по которому все завоевания Василия III оставались за Россией, а Швецию обязалось не помогать Ливонскому ордену и Литве.

Еще Елена провела денежную реформу, поскольку на Руси ходило много различных монет и Московскому княжеству, разросшемуся при Василии III присоединением Новгорода, Пскова и других уделов необходима была единая монета, понятная во всех местах государства. Такой монетой стала московская денга, но Новгороду было разрешено чеканить монету вдвое тяжелей по весу серебра, и эта монета с изображением всадника с копьем, стала называться копейкой, такая монета применяется до сих пор.

Денежная реформа и другие дела Елены благоприятствовали развитию страны. Была построена Китайгородская стена, которая увеличила защищенную часть Москвы почти втрое и должна была стать преградой от возможных татарских набегов, из Крыма и Казани, которые часто действовали вместе.

Правление Елены при малолетнем Иване до его зрелости могло привести к укреплению государственности, что было противно знатным боярским родам.

Елена руководила страной разумно, приставила к Иоанну учителей, которые к семи годам обучили его чтению и письму, что было рано для его возраста.

Иоанну не было и восьми лет, когда Елена неожиданно умерла – по слухам, была отравлена боярами Шуйскими, которые сами рвались к власти при малолетнем князе Иоанне.

В русской жизни отравления ядами не имели распространения, тогда как в Европе и на Востоке травить соперников было обычным делом. Травили королей, князей и даже римских пап. Видимо, бояре, недовольные Еленой, сговорились и воспользовавшись случаем, отравили Елену крысиным ядом, которым называлась смесь ртути с мышьяком. Этим ядом травили мышей и крыс и, как мне объяснял один купец из Китая, если крысиный яд добавлять в еду понемногу, то человек начинает болеть, чахнуть и вскоре умирает как бы по нездоровью. Так было и с Еленой – здоровая женщина тридцати лет от роду вдруг стала болеть без видимой причины и вскоре умерла.

Шуйские быстро схватили Ивана Овчину, который прятался в покоях у малолетнего князя Иоанна, посадили в тюрьму, где он умер от голода.

Иоанн оказался совсем один при обнаглевших Шуйских, которые грабили царскую казну и даже забывали кормить князя и брата Юрия, о чем Иоанн писал позднее в одном из писаний Курбскому.

– Ты, Степан, читал это письмо и даже переписал его, помнится мне.

Мальчик, оставшись один без присмотра и без учителей, пристрастился к чтению книг из библиотеки своей бабки Софьи Палеолог, которая была из рода Византийских Императоров и вывезла библиотеку в Москву.

Я частенько видел князя Иоанна с книгой в руках, сидящим где-нибудь на задворках. Он не бегал с другими детьми боярскими, которых было много в Кремле, не сражался в мальчиковых сражениях на палках, а внимательно читал книги на греческом языке, которому успел обучиться еще при жизни матери.

Тем временем бояре Шуйские вели себя как полноправные правители, грабили казну, о чем царь Иоанн позднее писал в письме Курбскому, что Шуйские золотые кубки из царских сокровищ переплавили в другую посуду и ставили на ней свои клейма, будто бы эта посуда издавна принадлежала роду Шуйских.

За дележкой власти бояре совсем забыли о врагах, что окружали землю русскую со всех сторон, а враги, воспользовавшись сумятицей во власти на Москве, начали захватывать земли, что отвоевал князь Василий III у татар и у ливонцев.

Татары, обнаглев совсем, постоянно нападали из Крыма и Казани на города Поволжья и к югу от Москвы, уводили русских людей в плен и некому было защитить землю русскую.

Тем и опасна боярская усобица или княжеская вражда, что пока бояре да князья борются за власть и меряются между собой знатностью родов своих, простые люди страдают от вражеских набегов, которым некому дать отпор.

Летописец писал: «Не на слуху, но виденное мною, чего никогда забыть не смогу: Батый протек молнией землю русскую, казанцы же не выходили из нее и лили кровь христиан, как воду… обратив монастыри в пепел, неверные жили и спали в церквах, пили из святых сосудов, обдирали иконы для украшения жен своих усерязями и монистами; сыпали горячие уголья в сапоги инокам и заставляли их плясать; оскверняли юных монахинь; кого не брали в плен, тем выкалывали глаза, обрезали уши, нос, отсекали руки и ноги!!!»

Воспользовавшись боярской вольницей, наместники в городах и землях русских, собирали подати в свою пользу, не отсылая их в Москву.

Шуйские, вместо наведения порядка в стране и укорота врагов внешних, сами набивали карманы из царской казны, и обращались к крымскому хану с согласием платить дань и признать Казань его владениями. Татары, вступая в переговоры, продолжали нападения на Русь и угоняли людей в плен на невольничьи рынки в Крыму и Стамбуле, так что окраины русского государства совсем обезлюдели.

Через два года бояре, недовольные властью братьев Шуйских, поставили во главе Боярской Думы князя Бельского, которого патриарх Иоасаф освободил из тюрьмы. Но Бельский правил недолго и Шуйские, которых Бельский простил, воспользовавшись удобным случаем, когда Бельский в войне против татар заставил их отступить и, празднуя победу, отпустил войско. Шуйские устроили переворот, арестовали Бельского и отправив его в ссылку, наняли убийц, которые прикончили князя в тюрьме, а митрополита сослали в монастырь, взамен назначив новым митрополитом святителя Макария.

Этот Макарий, будучи образованным богословом, занимался, видимо, и обучением князя Иоанна – по крайней мере я в Кремле часто видел их вместе, прогуливавшимися вдали от людских мест. Так князь Иоанн, самостоятельно получил образование, читая книги своей бабки и поучаясь у святителя Макария.

Но книги-то князь читал богословские, в которых Господь учил людей вере истинной и наказывал людей грешных без всякой жалости.

Грешны люди? Вот вам потоп всемирный, который погубил всех людей, кроме Ноя с семьей.

Снова грешат люди? Вот вам небесный огонь на города Содом и Гоморру. Согрешил Адам с Евой – вон из рая! И таких примеров Божьей кары на людей в Писании много-много.

«Ты это не пиши, Степан, – это мое мнение, и оно пахнет ересью, поскольку в церквах молятся о Божьей милости, не замечая Божьих наказаний, многие из которых весьма жестоки к людям», – сказал Тимофей, отпил кваса и продолжал:

– Юный князь Иоанн, читая богословские книги, понял, что с врагами нужно поступать жестко, как Господь поступал с отступниками веры.

Потому, наверное, когда князь возмужал, он никогда не колебался с наказанием врагов своих и предателей государства, вызывая осуждение в жестокости, слухами о которой эти враги и порочили честь и разум князя Иоанна.

Бог есть любовь – говорится в Писании, но любви божьей, нам людям, творениям Божьим, как раз и не хватает. Наказывать людей, проще, чем возлюбить, потому-то в Писании мало слов о любви и много слов о наказании Божьем, а посмотришь на нашу жизнь бренную, и здесь больше князья да бояре стремятся к наказанию вместо любви. И то верно: какая может быть любовь боярина к холопу, если между боярами вражда, зависть и предательство даже среди родственников. Елена Глинская, когда начала править посадила в тюрьму своего дядю и двух братьев мужа, которые умерли в тюрьме от голода: убить без суда нельзя, а с голода вроде бы сами померли родственники и Божья заповедь «не убий» нарушена не была.

Посмотри, Степан, на десять заповедей Христа:

Десять заповедей

Аз есмь Господь Бог твой: да не будут тебе бози инии, разве мене.

Не сотвори себе кумира и всякого подобия, елика на небеси горе и елика на земле низу, и елика в водах под землею: да не поклонищися им, не послужищи им.

Не приемли имене Господа твоего всуе.

Помни день субботний, еже святити его: шесть дней делай и сотвориши в них вся дела твои, в день же седьмой, суббота, Господу твоему.

Чти отца твоего и матерь твою, да благо ти будет, и да дологолетаи будеши на земли.

Не убий.

Не прилюбы сотвори.

Не укради.

Не послушествуй на друга твоего свидетельства ложна.

Не пожелай жены искренняго твоего, не пожелай дому ближняго твоего, ни села его, ни раба его, на рабыни его, ни вола его, ни всякого скота его, ни всего, елика суть ближняго твоего.

Там есть заповеди о любви к Богу и есть запреты на действия людей между собой: не убий, не прелюбодействуй, не укради, не доноси, не завидуй, но нет заповедей о любви людской.

В Нагорной проповеди Христос, отвечая фарисею о самой великой заповеди, ответил ему: «Возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим и всею душою твоею и всем разумением твоим. Сия есть первая и наибольшая заповедь.

Вторая подобная ей: возлюби ближнего твоего, как самого себя. Иной, большей сих, заповедей нет».

О любви к Богу говорится подробно: и душой, и телом, и разумом, но про любовь к другому человеку сказано неясно! Кто такой ближний и почему его надо любить? Если это жена твоя, – такая любовь понятна, но Господь никогда не говорил о любви между женой и мужем.

Но как любить другого человека, как самого себя? Это получается, что себялюбец любит другого, тоже себялюбца, а любить себя – это гордыня, которая Господом осуждается и поэтому люди между собой не любят друг друга, а напротив, злобствуют и нарушают заповеди: не убий, не завидуй и прочие. Сказал бы Господь, как нужно любить друг друга между людьми, а лучше внес бы любовь эту в души человеческие и не потребовалось бы ему устраивать потопы, сжигать города, напускать бедствия на людей, чтобы карать их за грехи.

Царь Иоанн, будучи малого возраста, начитался священных книг и проникся любовью к Господу, но не проникся любовью к людям и потому считал, видимо, что людей надо карать, подобно Господу, за проступки их и за грехи заповедные, но карать так, чтобы человек не совершал большего греха впредь, если наказание не будет соответствовать проступку.

Известно из десяти заповедей, что убийство, прелюбодейство и предательство не подлежат прощению и не могут быть забыты со временем, а потому за эти грехи нужно карать жестоко, не позволяя человеку совершать их вновь и вновь.

Жаль, что царевич Иоанн учился житейской мудрости по священным писаниям, где Господь прославляется, а люди подвержены грехам тяжким и подлежат наказанию.

Особенно тяжким грехом княжич Иоанн считал измену, потому что от измены нет защиты, кроме наказания изменника. Но наказание изменника следует лишь после измены, когда дело поправить уже нельзя или очень сложно.

Так Иуда предал Христа, и Господь наш был распят на кресте, а Иуда повесился сам на осине, но поправить предательство было уже нельзя.

Поэтому царь наш Иоанн с юных лет боролся с предательством среди бояр и князей, иногда, стараясь предупредить измену, по доносам карал предполагаемых изменников, а оказывалось, что изменниками были сами доносители, ведь в душу человеку не заглянешь и мысли в его голове не прочитаешь, как говорят люди: чужая голова – потемки.

Тимофей умолк, погрузившись в воспоминания о давних временах, потом тряхнул головой и продолжил:

– Я тогда вьюношей был и частенько навещал отца своего – Гаврилу Тимофеева, который служил подьячим в Посольском приказе, как я сейчас, и давал мне мелкие поручения, приучая к службе. Посольский приказ примыкал в Кремле к царскому дворцу, из которого можно было пройти в Приказ.

Как-то поспешая к отцу, я заметил отрока Иоанна с митрополитом Макарием, беседующими на скамье подле крыльца для людского входа.

Они говорили громко, и я расслышал, как княжич Иоанн сказал, что когда войдет в возраст, то провозгласит себя царем Московии и всея Руси, чтобы подобно императорам римским, именуемыми цезарями, откуда и пошла суть титула царь, править единолично, дабы возвысится над боярскими родами и прекратить свору между ними за знатность и древность рода.

Митрополит поддержал намерение княжича, но сказал, что царем его должна провозгласить церковь, поскольку всякая власть есть от Бога и если церковь повенчает Иоанна на царство Московское, то этой власти не смогут оспорить бояре, и смута боярская прекратится.

Иоанн согласился с митрополитом и обещал, что, войдя во власть, он будет править по христовым заповедям, которые суть откровение Божье.

О чем они говорили дальше, мне слушать не удалось, но дальнейшие поступки Иоанна свидетельствуют о том, что он следовал своему обещанию, данному митрополиту Макарию еще в отрочестве.

Боярское правление на Москве продолжалось во вред Государству. Дума приняла решение, что любой указ князя должен быть одобрен Думой и Иоанн, утвердил это решение, поскольку формально, все указы и решения выпускались от имени князя.

Юный Иоанн продолжал свое обучение по книгам, многие из которых выучил наизусть, например, Псалтырь. Друзей у князя не появилось, и он проводил время за книгами в обществе брата Юрия, который был глухонемым от рождения. Общение с братом научило Иоанна угадывать намерения человека по его лицу, жестам, что помогает нашему царю распознавать поступки людей, поражая их своей проницательностью.

В это время возле царя появился Алексей Адашев, который будучи старше Иоанна, пользовался его доверием и дружбой, проявляя усердие в совместных молитвах, которым Иоанн посвящал многие часы. Этот Адашев потом будет многие годы доверенным лицом царя Иоанна и много раз обманет царя, умело скрывая свои замыслы.

Здесь случилась история, которая показала суровый нрав царя Иоанна, воспитанного одиночеством, молитвами и священным Писанием. Около него появился некий Федор Воронцов из знатного рода. Он понравился Иоанну, но ближние бояре Шуйские не захотели общения Иоанна с Воронцовым, посоветовали ему держаться от Иоанна подальше, чему Воронцов не вник и был жестоко избит боярами прямо в Думе на глазах юного Иоанна, который молил, со слезами, не убивать Воронцова, не садить его в тюрьму, а выслать в ссылку, если тому нельзя появляться близ Иоанна.

Шуйские смилостивились, решили выслать Воронцова, а Иоанн утвердил приговор, но не забыл обиду свою и оскорбление его власти.

Осенью, когда Иоанну уже исполнилось 13 лет, он поехал на охоту – поехал впервые, там, видимо, сговорился с боярами из свиты, среди которых не было Шуйских, продолжавших грабить царскую казну в Москве.

Вернувшись с охоты в ноябре, Иоанн на заседании Думы вдруг приказал арестовать князя Андрея Шуйского – предводителя рода Шуйских, и отправить его в тюрьму. Приказ Иоанна исполнили псари, что были на охоте вместе с князем, но по дороге в тюрьму убили Шуйского.

Потом были наказаны и другие участники избиения Воронцова, а он сам был возвращен из ссылки. Юный князь Иоанн не мог до своего 15-летия править самостоятельно, и изгнав Шуйских со сторонниками, приблизил к себе родственников матери – князей Глинских, других бояр, не связанных с Шуйскими, которые стали править страной от лица князя, который продолжил свое обучение на книгах священного Писания – книгам он доверял больше, чем людям.

Новые бояре оказались не лучше прежних, Шуйских, и потому управление страной происходило абы как, с воровством, стяжательством и произволом как московских бояр, где все роды были переплетены родственными узами, так и в других городах и уделах, где правили наместники.

До совершеннолетия Иоанна оставалось еще два года, которые прошли мельком, не оставив мне воспоминаний, – закончил подьячий Тимофей свою речь о детских и отроческих годах царя Иоанна Васильевича, прозванного в народе Грозным.

– Спасибо вам, Тимофей Гаврилович, за ваши слова про детство нашего царя, дай Бог ему здоровья, – молвил Степан, – меня в те годы еще не было на свете, а в народе всякие слухи ходят про лютость царя Иоанна, будто бы мучил он животных с мальства. Любил смотреть как людей казнят, потом, немного подросши, стал проявлять похотливость к девкам, кутил с приятелями – боярскими детьми и прочие скверные слова шепотком доносят эти слухи до людских ушей.

– Это, Степан, все промысел врагов – предателей нашего царя, – пояснил Тимофей, – ведь пустить слух поклепный просто, а приглушить и опровергнуть такой слух уже невозможно. Вот про царя нашего еще говорят, что сильно хворый он сейчас и почти обезумел от крови людской, а ему Господь сынка Дмитрия послал от молодой жены – значит, не хворый он, а есть в нем мужская сила. На прошлую субботу видел я царя Иоанна в церкви Покрова на обедне: он вполне здоров с вида и в уме здравом находится.

Про детские годы и вовсе брехня! Посуди сам, когда царю смотреть на казни было, если казней этих совсем немного, да и выполнялись они на Болотной площади вдали от Кремля? Насчет девок и вовсе вранье – царь очень набожен и к блуду относится очень строго, ибо это один из смертных грехов. Я тебе как-нибудь расскажу о царских женах, и ты поймешь его отношения к женщинам и к плотской утехе.

А сейчас поспешай к своей женушке Марии, небось заждалась своего сокола и постельку согрела, а тебя нет и нет, потому что слушаешь ты речи старого подьячего о прошлых временах и не торопишься к жене милой, – пояснил Тимофей слухи про царя Иоанна, добавив:

– Кажется, за разговором этим у меня и спину отпустило. Помоги-ка, Степан, слезть с печи: надо нужду справить, хлебушка откушать с молоком, а там и на боковую пора, пока хворь совсем не отступит. Как говорится: утро вечера мудренее.

Степан помог Тимофею Гавриловичу спуститься с печи, тот осторожно прошелся по горнице, понял, что боль отступила, но не прошла окончательно, и занялся хлопотать насчет ужина, а Степан, попрощавшись окончательно, пошел к своему дому, где его ожидала жена Мария.

– Повезло мне с женою, хотя и вдовая была, – улыбался Степан, пробираясь ночной улицей. – Никогда не скажет слова против моей воли, даже эти беседы с Тимофеем поддерживает. Другая бы сказала: – Что проку от твоих замыслов книгу написать про нашу жизнь, лучше бы хозяйством занимался, да службе усердия больше оказывал, для повышения жалования, а моя Мария не перечит и в этом деле.

Говорят, что вдова, словно кукушка, живет чужим гнездом, но моя Мария живет со мною, будто я ее суженый был изначально, и никогда у нее не было первого мужа. С Марией я совсем забыл про свое горе-злосчастье, про первую жену мою и детей наших, что сгинули при татарском нашествии. Прости меня, Господи, за мысли мои грешные и забывчивость, но горем дела не поправить, а в супружестве с Марией мы оба вновь обрели и семью и надежду на деточек, что Господь нам должен принести.

А жене своей пропавшей, и деточкам своим, сгинувшим в пожаре Московском, я завтра же поставлю свечи в храме Покрова за помин их душ безгрешных, – закончил Степан свои мысли, толкнул калитку и пошел к дому, за дверями которого его ждала жена Мария с лаской и заботой.

Начало власти

Две недели спустя, вечером, Степан снова навестил своего соседа Тимофея, интересуясь состоянием здоровья своего подьячего – на службе тот не появлялся, а навестить Тимофея на дому было недосуг.

Подьячий оказался дома и баловался горячим чаем с медом – накануне был медовый спас и подсластиться медком никому не возбранялось.