– Да, Сергей Юльевич явно перерос свою должность министра финансов, – мать-императрица внимательно посмотрела на меня. – Как он тебе, Ники?

Собрав в единое целое все возможности своей не самой прекрасной памяти, я произнёс: – Если не считать его небольшие ранние грехи (уже не помню за что, но в своё время он был под следствием), то мы ему многим обязаны.

– Да, его критика использования двух мощных грузовых паровозов для разгона царского поезда до высоких скоростей пришлась очень по вкусу твоему отцу. Реформы железнодорожных и таможенных тарифов тоже себя оправдали, – Мария Фёдоровна задумалась, явно припоминая факты для новых аргументов в пользу своего протеже.

– Он ещё ввёл на железных дорогах подснежники, – попыталась вставить своё веское слово Аликс.

– Подстаканники, дорогая. Это действительно удобно, чтобы не обжигать руки, особенно, когда вагон раскачивает, – мать-императрица улыбнулась. – Но куда полезнее мне представляются его идеи и строительстве Транссибирской магистрали и Китайско-Восточной железной дороги. Кстати, переговоры с Германией и Китаем он также провёл очень удачно и выгодно для страны.

– Он есть русский Бисмарк? – мою вновь назначенную супругу буквально распирало от желания участвовать в таком важном разговоре и принимать государственные решения.

– Возможно, милочка, хотя не все Ваши исторические параллели мне кажутся уместными, – дипломатично улыбнулась умудрённая жизненным опытом «мать».

В итоге мы договорились, что завтра рано утром я встречусь с Сергеем Юльевичем Витте и обсужу с ним наши дальнейшие действия. На полдень того же дня была назначена встреча с Иоанном Кронштадтским. А весь остаток дня сегодняшнего мы вновь посвятили бесконечным праздничным мероприятиям, встречам и разговорам.

ГЛАВА 3

СЕРГЕЙ ЮЛЬЕВИЧ, ИОАНН ИЛЬИЧ и ИВАН ЛОГГИНОВИЧ

Интернет в какой-то степени в ту ночь мне заменила прекрасная библиотека. Сославшись на головную боль и усталость, я попросил постелить мне именно там. Что и говорить – в ту ночь я почти не сомкнул глаз, перечитав и перелистав массу книг и справочников. Я внимательно вглядывался в портреты людей, делал записи ужасно неудобным пером, тоскуя по любимой шариковой ручке, рисовал схемы, готовя почву для будущих назначений и перемещений.

Признаюсь, я всячески старался усилием воли отогнать панические мысли о том, что же собственно со мной произошло. Успешный банковский аналитик средних лет, коих на просторах России-матушки тысячи, внезапно перемещается в тело императора. И мало того, что в тело, так ещё и с перемещением во времени на век с четвертью назад. Похоже путаница произошла где-то в неведомых мне высших кабинетах. То ли клерк небесной канцелярии перепутал папки, то ли само провидение жестоко посмеялось надо мной – полным тёзкой Николая II.

Разрешите представиться – Николай Александрович Романов. Только прошу, не спешите крутить пальцем у виска. Это действительно моё настоящее имя. Правда родился я не в царских покоях, а в семье скромного московского инженера Александра Никаноровича Романова и учительницы истории Галины Сергеевны (в девичестве Ветровой). Имя деда – Никанор, по-моему, было умышленно подобрано моими прадедом и прабабкой, дабы не навлечь на его, да и свои головы, несчастья из-за большой схожести имён с членами династии, которую безжалостные и неугомонные большевики только что отправили в небытие. Ах, родители мои, родители, лучше бы и меня нарекли Никанором в честь деда, смотришь – лежал бы сейчас в больничке с забинтованной головой и сломанной ногой, смотрел телевизор, а не вот это вот всё.

Только тут до меня дошло, что после такой страшной аварии, подробности которой, впрочем, помнил я смутно, лежать мне полагалось не на больничной койке, а на глубине двух метров под слоем песчаной подмосковной земли. Надо быть оптимистом – мне повезло. Дело за малым – убедить себя в этом. Как там балагурили шутники? Оптимист – это тот, кто даже на кладбище видит одни плюсы. Ну, ну, прямо о моей нынешней ситуации.

Думаю, стоит ещё несколько слов сказать о себе любимом. Учиться начинал на историческом в МГУ, в конце первого курса понял – не моё, перевёлся на экономический. Потерял год, так как пришлось вновь стать первокурсником, и это ещё повезло успешно сдать дополнительные экзамены. Чуть не загремел в армию, но родители смогли договориться через папиного начальника – руководителя какого-то НИИ, название которого я не вспомню даже под пытками.

После вуза сразу пошёл в банковскую сферу. Меня заметили, предложили неплохое место, потом поднялся ещё на ступень, потом выбрал банк покрупнее. Но это всё скучно для вас. Что ещё рассказать? Родители вышли на пенсию и жили в небольшом загородном доме, довольно далеко от Москвы. Сам я прикупил довольно просторную двушку, но личную жизнь пока так и не устроил. Встречался, общался, улыбался, но узы брака не смогли пересилить мою постоянную занятость. Голова, забитая цифрами, процентами, бесконечными скачками курсов и ставок, а также изменениями в законодательстве, требовала к вечеру тишины и покоя, а не прогулок под луной и танцев в ночных клубах. Коллеги женского пола все были как назло замужем. Ну и Бог с ними. В нынешних обстоятельствах это было даже мне на руку – не было необходимости скучать о супруге и детях. Волновали родители – как они перенесут моё…а собственно моё что? Исчезновение, смерть, кому?

Всё, хватит. Это непродуктивные размышления. Думать надо о другом – как выжить и адаптироваться в совершенно новых условиях. А потому – мысли прочь и здравствуйте, книги!..

В итоге, появившегося ровно в 8 утра Витте встретил двойник императора с уставшим лицом и воспалёнными глазами. Сергей Юльевич никак не выказал своего удивления моим видом, возможно списав его на усталость от торжественных мероприятий.

Витте – высокая фигура, грузная поступь, развалистая посадка, неуклюжесть, сипловатый голос; неправильное произношение с южнорусскими особенностями.

– Сергей Юльевич, – я любезно поднялся ему навстречу. – Искренне рад нашей встрече, простите, что потревожил Вас в столь ранний час.

– Ваше Величество, – поклон Витте был неглубоким, скорее символическим, этот человек явно не собирался ни перед кем гнуть свою спину.

– Если Вас не затруднит, называйте меня Николай Александрович, а то слишком много величества для простого рабочего разговора.

– Как Вам угодно, – Витте внимательно меня рассматривал и, особо не церемонясь, произнёс: – Пользуясь случаем, приношу свои поздравления с коронацией, хотя, судя по всему, дело это весьма утомительное. Надеюсь всё удалось, как и было запланировано?

– Сергей Юльевич, давайте поскорее закончим с преамбулой и перейдём к сути дела, скажу напрямик – мне нужен новый председатель Комитета министров.

– Николай Александрович, всецело одобряю Ваш выбор, – Витте глубокомысленно усмехнулся. – Страна срочно нуждается в качественной трансформации. Если соблаговолите, я оставлю Вам конспекты своих мыслей по поводу ближайших реформ: денежной, налоговой, предложения по изменению рабочего законодательства.

Надо же – оставлю, значит готовился к разговору и, вполне возможно, даже ждал моего предложения. Ну, раз с места в карьер, тянуть не будем, поговорим напрямик.

– А если я дам зелёный свет на проведение задуманных Вами реформ с некоторыми моими коррективами? Как Вы это оцените? – я внимательно вглядывался в лицо собеседника, но что-либо прочитать на нём было сложно. – Обратите пожалуйста внимание на слово – коррективы.

– Приведите для понимания хотя бы один пример, – Витте улыбался, но глаза стали вдруг какими-то прозрачными, похоже это был признак высшей степени концентрации его недюжинного мозга.

– В библиотеке я вкратце ознакомился с Вашими предложениями по денежной реформе и созданию золотого стандарта рубля, – я не стал уточнять – в какой библиотеке и когда, ведь реформы Витте изучались мною ещё в университете, сегодня ночью я лишь немного освежил свои студенческие знания. – В целом всё отлично, но меня смущает недостаток бумажной массы, который образовывается при этом.

– Так мы контролируем инфляцию, – смутить этого человека было не просто.

– Всё так, но боюсь в пересчёте на твёрдую валюту, к примеру, франки, – я хорошо помнил этот момент, мы его и изучали в этой валюте, – На среднего россиянина будет приходится, согласно Вашим расчётам, сумма, сопоставимая с 10 франками, в то время, как в Европе этот показатель больше втрое, а в США – в 5 раз.

– Николай Александрович, это мы без труда скорректируем, только имейте в виду, что там и экономика гораздо мощнее, – мало того, что промышленность развита лучше, так и сфера услуг несопоставимо доходнее.

– Над этим мы тоже с Вами должны будем подумать, – я не был настроен сейчас приходить к окончательным договорённостям, пока я лишь прощупывал почву, изучая человека, с кем в одной связке мне предстояло работать долгие годы. – Я лишь привёл пример возможных корректив. Как Вы к подобным поправкам с моей стороны относитесь?

– Положительно. Я согласен, – этот человек явно привык брать быка за рога без лишних сантиментов. – Одна голова хорошо, а две лучше! Не знал, Ваше Величество, что Ваши знания в экономике настолько глубоки и современны. Мы с Вами всегда найдём общий язык, не сомневайтесь. Осталось выяснить главный момент – когда можно приступать?

– Завтра, пожалуй, – затягивать процесс было явно не в моих интересах. От трагической гибели меня отделял ещё весьма внушительный временной промежуток, но хотелось начать действовать немедленно. Пока мои ручки не были связаны обязательствами перед различными Думами, Парламентами и Учредительными собраниями, я мог действовать оперативно, единолично принимая решения. А решения Государственного Совета, с Великим князем Николаем Михайловичем во главе, носили характер, как я понял, скорее рекомендательный.

Витте оставил три аккуратные стопочки бумаг. К моему огромному удивлению, информация была напечатана на машинке, а не написана от руки. Сергей Юльевич живо интересовался техническими новинками, особенно теми, которые облегчают человеческую жизнь. Как я узнал, наведя справки, машинка «Ундервуд» с русским шрифтом была изготовлена за океаном в трёх экземплярах по его специальному заказу. Читать машинописный текст было гораздо приятнее, чем рукописные каракули, хотя, признаюсь честно, обилие твёрдых знаков в конце слов вначале напрягало, а потом я просто перестал эти знаки замечать.

Впечатление от знакомства с господином Витте (слово «товарищ» к нему было совершенно неприменимо) в целом было положительным, хотя явно этому человеку нужен был «хозяин», иначе он вполне мог сесть на шею, что в мои планы явно не входило. Простились мы весьма дружески. Понятно, – у каждого человека, как и у любой медали, всегда есть две стороны, но, в любом случае, это будет человек, мною возведённый на самую вершину бюрократического Олимпа. Мой человек.

Я протянул руку, Витте уверенно пожал её, его ладонь была мягкой, сухой и сильной. Не желая более тратить моё время, он развернулся и направился к двери.

– Сергей Юльевич, простите, позвольте задать крайний на сегодня вопрос. А как Вы охарактеризуете нынешнего председателя Комитета министров?

– Наша государственная система, как я заметил, очень ценит и привлекает чиновников, которых я называю оловянными. От тысяч таких же оловянных чиновников Иван Николаевич очень отличается…своими пышными баками.

Мы оба искренне расхохотались.

Вторым моим посетителем в этот день, как и было намечено, стал Иоанн Кронштадтский, а в миру – Иоанн Ильич Сергиев. Он был очень бодр для своего возраста и выглядел не по годам молодо, на лице светилась обычная приветливая улыбка. В одной из книг, прочитанных мною этой бессонной ночью, я уже прочитал, что «самый внешний вид отца Иоанна был особенный, какой-то обаятельный, невольно располагавший к нему сердца всех: в глазах его отображалось небо, в лице – сострадание к людям, в обращении – желание помочь каждому». Это было истинной правдой. Особенно меня поразили глаза – чистые, светлые, смотрящие словно вглубь тебя и видящие твою душу насквозь.

– Тяжёлое бремя взвалили на себя, Николай Александрович. Путь то по лезвию бритвы – шаг вправо, шаг влево и падение в пропасть ждёт со всей державой вместе. Я буду молиться за Вас, ибо если не проявите должной осмотрительности и дела великие не свершите, конец Ваш вижу терновым венком мученика увенчанный.

– Благодарствую, отче, – направь, вразуми, открой тайные смыслы мира земного.

– Просты смыслы нашего мира – вера, надежда и любовь. Вера в Бога, в свой народ, в силы собственные, надежда на лучшее и светлое и любовь к ближнему, чтобы дела великие смысла не потеряли.

– Отец Иоанн, говорят, что будущее предсказывать умеете. Что ждёт нас грешных?

– Войны ждут – сначала с Востоком, потом с Западом, а потом и того ужаснее – внутри страны брат на брата с топором кровавым поднимется…

– А можно ли это как-то изменить?

– «От упорных трудов – всегда прибыток, от пустословия – лишь нужда», «Что бы вы ни делали, трудитесь от всей души – как если бы это было для Господа, а не для людей», – так гласит Библия, – Царь есть пастырь для своих подданных, то есть пастух, а потому от трудов его и жизнь каждой овечки Божьей зависит, – Иоанн грустно улыбнулся, его взгляд внезапно затуманился и совсем другим голосом – глубоким и низким он внезапно добавил: – Попытаться Николай можно, но учесть надо бесконечное число факторов.

Я испуганно взглянул на Иоанна, но туман в его глазах уже рассеялся, и они вновь сверкали, источая любовь и свет.

– Что Вы сказали, отче? Я последнюю фразу не расслышал.

– Каждую овечку беречь надо, запомните Ваше Величество, ибо не волк Вы, а пастух!

– Буду обращаться за мудрыми советами к Вам, не откажете?

– Как же можно отказать помазаннику Божьему. Если смогу – помогу. Душа моя открыта для Вас, Государь. Работайте на общее благо, а я молиться усердно буду за Вас, семью Вашу царскую, за скорейшее появление наследника, да за каждого человека грешного в стране нашей…

В этот день мне удалось встретиться с ещё одним человеком – министром внутренних дел Иваном Логгиновичем Горемыкиным. Явился он не один, а со своим другом и покровителем обер-прокурором Святейшего Синода Константином Петровичем Победоносцевым, что уже само по себе вызвало моё скрытое раздражение, ведь я планировал разговор один на один. Образ Победоносцева был мне всегда неприятен, ещё со школьного курса истории. В моём понимании это был не живой человек, а какой-то Мороз Морозович, сковывающий действия и намерения окружающих. В своё время он очень удачно дополнял Александра III, но в данный момент являл собой день вчерашний, во-всяком случае для меня – хорошо знающего развитие предстоящих событий.

– Ваше Величество, – скрипучим голосом начал Победоносцев. – Мы явились по Вашему указанию.

– Я Вас, Константин Петрович, сдаётся мне – не вызывал.

– Обер-прокурора в дни смутные и переломные и звать не надо, сам явится, – молвил Победоносцев, и как-то странно заскрипел, возможно этот звук у него означал смех.

– Иван Логгинович, – демонстративно обратился я к Горемыкину, который, глядя на нас, медленно и заботливо разглаживал свои огромные седые усы. – Не устали Вы от трудов праведных на такой беспокойной должности?

– Иван Логгинович, – вновь заскрипел Победоносцев, – человек недюжинных сил и способностей. Равно, как и я – Ваш покорный слуга. Мы от отца Вашего Вам даны для продолжения его дел и воплощения планов и замыслов.

– Боюсь, уважаемый господин Горемыкин, Вам, да и Вам, не менее уважаемый Константин Петрович, – гневно взглянул я на Победоносцева, – придётся попрощаться со своими должностями, так как планируемые мной изменения в жизни государства и общества вряд ли придутся вам по вкусу.

– Помилуйте, Ваше Величество, – впервые я услышал голос Горемыкина, оставившего наконец в покое свои величественные усы, – и кого же Вы на мою должность поставить соизволите?

– Ну, к примеру, Петра Аркадьевича Столыпина.

– А, я извиняюсь, кто это?

– Титулярный советник. Каунасский, то есть, простите, Ковенский уездный предводитель дворянства и председатель тамошнего суда мировых посредников, чиновник IX класса на должности V класса государственной службы.

– Кого Вы хотите назначить? – оказывается голос Победоносцева мог не только скрипеть, но и звучать достаточно глубоким баритоном. – Да Вы что, Николай Александрович, только через мой труп. Реформатор на реформаторе, кошмар Вашего покойного батюшки. Побойтесь Бога, они и Вас и Россию в гроб загонят.

– Боюсь, уважаемый Константин Петрович, что в гроб меня гораздо скорее загонит Ваш консерватизм, страна меняется, а модель государственного управления нет. Про свой двор я вообще молчу. Вчера я впервые разглядел скорохода. Настоящий попугай – костюм разноцветный, фалды ливреи короткие, а на голове шлем со страусовыми перьями трёх цветов. Просто Маленький Мук из арабской сказки. Тысяча и одна ночь, воплотившаяся в реальность. Хорошо хоть палача штатного Вы нам в штат не включили, он был бы вполне уместен при нашем дворе в своём красном бархатном колпаке с прорезями для глаз.

– Николай Александрович, я служил верой и правдой Вашему отцу-императору и служу Вам, но такого я не потерплю, мне оскорбительно слышать Ваши намёки. При таком развитии событий мы будем вынуждены уйти в отставку. Да, Иван Логгинович? – Горемыкин явно неохотно закивал головой, а Победоносцев продолжал. – Но мы ещё вернёмся, я Вас уверяю, вернёмся и Вы сами первым попросите нас об этом…

Перед сном я заглянул к моей нынешней матушке.

– Тебе не жаль Победоносцева, он муж верности и разума, – она с улыбкой смотрела на меня. – Хотя и бывает зануден своей природной скрипучестью.

– Да, он всё новое воспринимает со скрипом, – решил я поддержать её шутку.

– Ты знаешь, ещё пару лет назад я бы осудила твои первые императорские шаги, но сегодня я соглашусь и всячески поддержу тебя, пусть я уже не совсем молода, но слух у меня прекрасный и я отлично слышу ход часов времени. Вся наша страна подобна огромной кастрюле – огонь снизу всё жарче, кипение всё сильнее, а крышка привинчена наглухо. И что будет, если ничего не менять? Сорвёт крышку, а заодно и оторвёт наши бедные головы.

ГЛАВА 4

ИСТОРИЯ НЕ ТЕРПИТ СОСЛАГАТЕЛЬНОГО НАКЛОНЕНИЯ

Утро было солнечным и прохладным, бесконечно устав от напряжения последних дней я решил немного прогуляться в одиночестве по территории Кремля. Насчёт одиночества я, конечно, немного лукавлю. Несколько охранников на почтительном расстоянии внимательно следили за моей безопасностью.

С террасы Дворца за красными кирпичными зубцами кремлёвской стены прекрасно просматривалась Набережная Москвы-реки, чуть поодаль, в туманной утренней дымке – Храм Христа Спасителя в его изначальном виде. В этот миг я наиболее остро почувствовал весь ужас моего одиночества – виды почти не изменились, но огромная временная пропасть разделила меня с моими родными и близкими.

Виды действительно внешне были те самые, знакомые с детства. Выйди на Красную площадь – увидишь Собор Василия Блаженного, памятник Минину и Пожарскому, здание ГУМа… Но вот звуки и запахи резко отличались. Как я прочитал в одной из библиотечных книг – первый автомобиль в Россию в 1891 году завез из Марселя, одессит – журналист и предприниматель Василий Васильевич Навроцкий, владелец очень популярного тогда «Одесского листка». В Москве пока автомобилей не было. Правда, трудно такое представить? Не тешьте себя иллюзиями – насчёт диких московских пробок, организуемых извозчиками, меня уже предупредили. Что же касается автомобилей, вчера мне торжественно вручили рекламный буклет.