На Западе этот процесс вытеснения национализма из списка «дозволенных» категорий начался с момента окончания Второй мировой войны и, более конкретно, с периода форсированной денацификации Германии. Вместе с информированием населения страны о тех тёмных, ранее скрытых сторонах гитлеровского режима, о которых они не знали, включая массовое истребление евреев, немцев учили, что такие категории, как нация, национальная культура, национальная гордость, немец-кость и даже патриотизм должны уйти из их жизни как недопустимые, опасные и с неизбежностью ведущие к «нацизму». Концепции толерантности, мультикультурализма и открытого общества, ставшие, точнее, сделанные мейнстримом в Западной Европе к началу 1990-х гг., – это отголосок «денацификации» послевоенного периода. Вместе с тем это и плоды идейных трудов «поколения-1968», тех самых радикальных троцкистов и маоистов. В конце 1960-х гг. они устраивавали студенческие бунты под лозунгом «Запрещаем запрещать», а через пару десятилетий заняли лидирующие посты в политических и гуманитарных структурах Европы. Как и их советские «коллеги», они в целом положительно относились к антиколониальному национализму неевропейских народов, но считали неприемлемым и подлежащим искоренению всякий «белый» национализм⁹¹.

В качестве синонима термина «националист» часто используют такие негативно окрашенные термины, как «крайне-правый», «правоэкстремистский» или «право-радикальный». Немецкий исследователь Михаэль Минкенберг (Michael Minkenberg) замысловато определяет крайне-правых как «политическую идеологию или тенденцию, базирующуюся на ультранационалистических идеях и склонную отвергать либеральную демократию, хотя вовсе не обязательно открыто признающую это. Ультранационалистическое ядро радикальной крайне-правой идеологии акцентирует внимание на специфических этнических, культурных или религиозных критериях включения или исключения из гомогенной национальной общности и связано с авторитарными политическими моделями. Иными словами, речь идёт о проведении «во имя народа» вертикальной политики сверху-вниз»⁹².

Шведский исследователь Хокан⁹³ Гестрин (Håkan Gestrin), на чьё определение ссылается информационно-аналитический центр «Сова»⁹⁴, пишет: «Основным положением современной правой идеологии является мысль, что представители различных культур не могут жить рядом друг с другом без конфликтов. В результате делается вывод: люди разного культурного происхождения не должны смешиваться друг с другом. При этом иммиграция из неевропейских стран воспринимается в качестве прямой угрозы. В риторике правых экстремистов иммигранты предстают экономическими паразитами. Чаще других встречаются аргументы вроде «Они отнимают нашу работу» или «Они используют нашу систему благосостояния». Иммигрантов считают угрозой коренному населению страны, их называют ворами, насильниками и криминальными элементами. И, наконец, иммигранты из неевропейских стран считаются угрозой европейской культуре и ее национальной самобытности.

Многие люди, разделяющие такую точку зрения, называют себя христианами и считают христианство воплощением западной культуры. Многие правые партии полагают себя защитниками христианской морали. Чаще всего острие критики направлено на выходцев из мусульманских стран. Мусульмане кажутся им «чуждым» в культурном отношении элементом, представляются носителями ценностей, которые не совпадают с европейскими»⁹⁵.

В широко цитируемой статье 1996 г. «Война слов: как же правильно определить крайне-правые партии»⁹⁶ авторитетный нидерландский исследователь Кас Мюдде (Cas Mudde) сообщает, что в тематической литературе нашёл 26 определений «крайне-правых», в которых фигурируют 58 различных элементов. В частности, один из таких «наборов» только «ядерных» (!) компонентов «крайне-правых» включал: крайний национализм, этноцентризм, антикоммунизм, антипарламентаризм, антиплюрализм, милитаризм, мышление в духе Закона-и-Порядка, требование сильного политического лидерства и/или исполнительной власти, антиамериканизм и культурный пессимизм.

В отечественной политической науке понятие «крайне-правые» стало использоваться сравнительно недавно, будучи калькой с английского и не найдя сколь-либо серьёзного концептуального обоснования. А.И. Соловьёв, например, предлагает делить национализм, в зависимости от его политической программы, на либеральный, радикальный и реакционный. Либеральный национализм предполагает сочетание национальных и государственных ценностей, радикальный ориентируется на резкий разрыв этих идеалов и даже на уничтожение части прежней элиты, а реакционный культивирует недоверие к новым, демократическим ценностям и пытается всеми методами сохранить прежние идеалы⁹⁷. Исходя из данной трактовки, собственно радикальный национализм («радикально-правые»), к каковому обычно причисляют мейнстримовые евроскептические партии вроде французского «Национального фронта» или Австрийской партии свободы, на самом деле полностью отсутствует на политическом поле как на Западе, так и в России.

Среди наиболее показательных курьёзов в связи с расширительными трактовками идеологий националистического спектра нельзя не вспомнить о двух. Считающийся специалистом по европейским крайне-правым немецко-украинский исследователь Андреас Умланд (Andreas Umland), плотно сотрудничающий с упоминавшимся выше информационно-аналитическим центром «Сова», к «ультранационалистам» относит КПРФ и персонально Геннадия Зюганова⁹⁸. А лидирующий современный левый философ Ноам Хомский (Noam Chomsky), перечисляя основные угрозы человечеству, через запятую говорит о «крайне-правых» и о распространении ядерного оружия⁹⁹.

В тексте данной книги мы будем по необходимости использовать расплывчатый термин «крайне-правые» в тех случаях, когда требуется показать разницу между традиционными правыми и новыми, более чётко артикулирующими национальную и миграционную проблематику партиями. Например, в тех случаях, когда речь будет идти о британской Консервативной партии и евроскептической Партии независимости Соединённого Королевства.

В контексте евроскептиков, националистов и крайне-правых очень часто звучит термин «популизм». Есть множество определений этого термина. Так, американский интеллектуал Фарид Захария определяет популизм как идеологию, «с подозрительностью и враждебностью относящуюся к элитам, мейнстримовым политикам и устоявшимся политическим институтам». Популисты видят себя в качестве «голоса забытого простого народа» и выразителей «настоящего патриотизма»¹⁰⁰.

Даниэль Альбертацци (Daniele Albertazzi) и Дункан Макдоннелл (Duncan McDonnell) видят популизм как идеологию, которая «настраивает благодетельный и однородный народ против сети элит и опасных «чужаков», которые вместе описываются как отнимающие (или стремящиеся отнять) у суверенного народа его права, ценности, благосостояние, идентичность и возможность свободно выражать своё мнение»¹⁰¹.

Согласно уже цитировавшемуся выше нидерландскому исследователю Касу Мюдде, популизм – это идеология, «рассматривающая общество строго поделённым на две гомогенные и антагонистические группы, – «настоящий народ» против «прогнившей» элиты, причём эта идеология считает, что политика [государства] должна быть выражением единой воли (volonté générale) народа»¹⁰².

Американский социолог и экономист Фрэнсис Фукуяма (Francis Fukuyama) подчёркивает тот факт, что на Западе процесс расслоения между бедными и богатыми шёл уже в течение двух поколений, поэтому удивительно не то, что популизм набирает обороты, а то, что он становится мейнстримом только в последние годы¹⁰³. Фукуяма также признаёт, что «популизм» – это ярлык, который политические элиты навешивают на те идеи, которые поддерживают простые граждане, но которые неприемлемы для самих элит. При этом по умолчанию считается, что элиты лучше знают, как государству справиться с кризисными явлениями, чем простые граждане. И такое положение дел ставит под сомнение демократию как таковую, ведь, с одной стороны, массовая поддержка той или иной идеи или идеологии не есть что-то само по себе хорошее и плохое (массы могут как ошибаться, так и быть правы), а, с другой, то предположение, что элиты «лучше знают», вовсе не является самоочевидным фактом¹⁰⁴.

«Реакция беднеющего среднего класса США и Западной Европы на глобализацию – падение доверия к традиционным политическим партиям (их воспринимают как отрывающихся от народа космополитов) и мало контролируемый истеблишментом подъём экстравагантных, а временами и безответственных сил, участие которых в национальной и международной политике ещё повышает степень неопределённости», – пишут историк А.И. Миллер и политолог Ф.А. Лукьянов¹⁰⁵. Российские авторы также замечают, что если три десятилетия назад доминирующим лейтмотивом в мире была «свобода», то в последние годы, особенно если мы говорим о глобальном Западе, стрелка общественно-политического барометра сместилась на отметку «справедливость».

Исследователь популизма Джон Джудис (John Judis) обращает внимание на то, что популизм – это не политическая идеология, но политическая логика¹⁰⁶. По этой логике, популисты, получая власть и/или частичное удовлетворение своих требований, начинают испытывать психологический «кризис идентичности». Преодолевая этот кризис, популисты могут умерить свои глобальные аппетиты и даже перейти в категорию «нормальных», то есть традиционных политических игроков¹⁰⁷. Джудис и многие другие авторы отмечают, что популярность популистских (sic!) лозунгов, партий и политиков – важнейший объективный показатель политического кризиса в той или иной стране.

Профессор политэкономии Брауновского университета Марк Блайт (Mark Blyth) в статье «Глобальный трампизм»¹⁰⁸ пишет, что левый и правый популизм сегодня имеют между собой существенно больше общего, чем кажется на первый взгляд. Так, обе политические линии выступают за социальное государство (хотя правые – «для своих», а левые – «для всех»), антиглобализм, и, что интересно, говорят о необходимости увеличения роли государства и уменьшении влияния финансового капитала. Фарид Захария также говорит о том, что, начиная с послевоенной эпохи, правые и левые идеологии становятся всё ближе друг к другу, смещаясь к центру в том, что касается экономических вопросов, а реальные споры между ними касаются скорее вопросов морали, нравственности, культуры и в целом нематериальных ценностей¹⁰⁹. «Программа? Никогда в жизни! Политика – это реальность! А реальность меняется каждый день!.. Надо иметь принципы и цели, а не программу», – высказался как-то вполне в популистском духе президент Франции Шарль де Голль¹¹⁰.

Last not least¹¹¹, «популизм – это не фашизм», как пишет в одноимённой статье профессор политологии Колумбийского университета Шери Берман (Sheri Berman)¹¹². Принципиальное отличие современных популистов от фашистов прошлого в том, что первые не стремятся к отмене избирательной демократии, как и не склонны «ходить строем». Напротив, именно в работающих институтах реальной демократии популисты видят возможность для «забытого» народа повлиять на политику укоренённых элит.

Такую же мысль высказывает политолог Б.В. Межуев в предисловии к политической биографии Дональда Трампа, написанной К.С. Бенедиктовым: «Трамп и вся когорта правых антиглобалистов противопоставляет глобальной экономике национальную политику: и поэтому их опорой является демократия. Демократия дли них – средство в борьбе с глобальными элитами, и средство это относительно надёжное, поскольку большинство неуютно чувствует себя в созданном этими элитами мире – мире, откуда уходят рабочие места, но куда прибывают чужие рабочие руки»¹¹³.

Для советского и постсоветского дискурса, как мы отмечали выше, характерно жонглирование терминами «хорошего» патриотизма и «плохого» национализма. Американские неоконсерваторы (которые, отметим в скобках, имеют весьма отдалённое отношение к собственно консерватизму, но при этом весьма влиятельны в истеблишменте США)¹¹⁴, в свою очередь, придумали другое разделение: «хороший» консерватизм неоконов против «плохого» популизма Трампа и европейских правых¹¹⁵.

Но довольно терминологии, время переходить к разговору по существу. В рамках данной работы будут описаны партии, относящиеся как к радикально-евроскептическому, так и к реформистскому лагерям. Будут рассмотрены их история, базовые идеологические принципы и их трансформация с течением времени, участие партий в избирательном процессе как на национальном, так и на общеевропейском уровне, а также текущее положение дел в лагере «другой Европы», включая последние рейтинги.

Другой важной задачей данного исследования мы видим рассмотрение отношения евроскептиков к России и, в частности, к деятельности Владимира Путина на посту главы государства. Для отечественного читателя «русская повестка» европейских партий представляет понятный интерес. Вместе с тем, очевидно, и политическому классу России, в том числе людям, непосредственно принимающим решения по внутренней и внешней политике страны, будет любопытно узнать, «что им в нас нравится», взглянуть на «идеологию Путина» глазами самих европейцев. Критики не перестают утверждать, что все симпатии к России со стороны западных политиков – результат либо невежества и/или подкрепляющей оное работы «русской пропаганды», либо банального меркантильного интереса. Однако вполне очевидно, что, несмотря на все различия, наша страна и глобальный Запад сталкиваются со схожими проблемами и могут использовать опыт друг друга, включая и негативный, для поиска путей к их решению либо для препятствования их возникновению.