3

Занятия начались одиннадцатого сентября. Ровно в половине одиннадцатого Сансиро был уже в университете. На доске объявлений у входа висело расписание лекций. Сансиро пришел первым и сразу же переписал в записную книжку дни и часы лекций, которые предстояло слушать, потом зашел в канцелярию. Он спросил находившегося там служащего, когда начнутся лекции. Тот ответил, что должны начаться сегодня.

– Но в аудиториях никого нет, – возразил Сансиро.

– Видимо, преподаватели еще не явились, – ответил служащий.

«Пожалуй, так», – подумал Сансиро, выходя из канцелярии. Он обогнул здание факультета, остановился под вязом, посмотрел на небо: никогда еще, казалось ему, оно не было таким нежно-голубым. Сансиро прошел заросли низкорослого полосатого бамбука и спустился к пруду. Он то и дело поглядывал на вершину холма в надежде снова увидеть тех девушек, но никто не показывался. Так, собственно, и должно быть, размышлял Сансиро, но не уходил. Выстрел пушки, возвестивший полдень, напомнил Сансиро, что пора возвращаться домой.

На следующий день он пришел в университет ровно в восемь. Еще из главных ворот он увидел очень широкую аллею. Эта аллея постепенно переходила в пологий склон, и из главных ворот видна была лишь часть двухэтажного здания естественного факультета, находившегося в самом ее конце. Еще дальше блестела на утреннем солнце роща Уэно. Сансиро невольно залюбовался этим уходящим вдаль пейзажем.

В самом начале аллеи, справа, стояло здание юридического и филологического отделений. Слева, несколько в стороне – естественно-исторический музей. По своей архитектуре оба здания были совсем одинаковы: продолговатые окна, выкрашенные в черный цвет островерхие крыши с узким бордюром из нежно-голубого с зеленоватым оттенком камня, который придавал своеобразное очарование ярко-красным кирпичным стенам. Сансиро еще от Нономии слышал об этих зданиях, но сегодня ему казалось, что это не Нономия, а он сам оценил их по достоинству. Особенно поражала асимметрия расположения этих зданий: музей несколько отступал в глубину; и Сансиро решил при встрече с Нономией непременно сообщить ему о своем открытии.

Его привела в восторг также библиотека, примыкавшая к правому крылу здания юридического и филологического отделений и ничем не отличавшаяся по своей архитектуре – так, по крайней мере, казалось Сансиро. Вдоль ее стен, тоже ярко-красных, росло несколько пальм, великолепно дополнявших общую картину.

Здание технологического факультета очень напоминало средневековый рыцарский замок. Оно было квадратным. Окна тоже были квадратными. Только углы здания и вход были закругленными, как у крепостной башни. В прочности оно тоже не уступало замку. Не то что здание юридического и филологического отделений, которое, казалось, вот-вот рухнет. Оно даже чем-то походило на приземистого борца сумо^[16]. Сансиро любовался открывшейся ему картиной и, понимая, что видит лишь часть зданий, постепенно проникся ощущением величия университета. Таким и должен быть храм науки. Только в нем и можно вести научные исследования. Университет – это замечательно! Сансиро вдруг почувствовал себя великим ученым.

Он вошел в аудиторию сразу после звонка, но преподавателя еще не было. Не было и студентов. Со следующей лекцией произошло то же самое. Сансиро, раздраженный, вышел из учебного корпуса. Он дважды обошел пруд и поехал домой.

Лекции начались лишь дней через десять. Впервые сидя в аудитории вместе со студентами в ожидании преподавателя, Сансиро испытывал поистине благоговейный трепет. «Такое чувство, – думал Сансиро, – пожалуй, испытывает священник, когда, готовясь к праздничной службе, облачается в свои одежды». Он был буквально подавлен величием науки. И это ощущение усиливалось ожиданием преподавателя, которого все не было, хотя после звонка уже прошло целых четверть часа. Наконец дверь открылась, вошел благообразного вида старик европеец и на английском языке начал лекцию. Сансиро все тщательно записал в тетрадь: и что слово answer^[17] произошло от англосаксонского and-swaru, и название деревни, где Вальтер Скотт ходил в начальную школу. Затем была лекция по теории литературы. Войдя в аудиторию, лектор некоторое время разглядывал доску, на которой были написаны слова Geschehen^[18] и Nachbild^[19], произнес: «А, немецкий!» – и, рассмеявшись, быстро стер их. После этого Сансиро почувствовал к немецкому некоторое пренебрежение. Десятка два определений литературы, данных ей различными литературоведами с давних времен, Сансиро тоже старательно занес в тетрадь. После обеда он слушал лекцию в большой аудитории, вмещавшей примерно восемьдесят человек, поэтому естественно, что лектор не говорил, а ораторствовал. «Пушечный выстрел нарушил вековой сон Ураги»^[20] – так начал он свою лекцию. Сансиро слушал с большим интересом, но под конец лектор начал буквально сыпать именами немецких философов, и Сансиро устал. Он начал рассматривать стол и увидел вырезанное на нем слово «провалился». Чтобы так искусно и красиво вырезать буквы на толстой дубовой доске, понадобилось, видимо, немало времени. И делал это, пожалуй, не дилетант, а настоящий специалист. Сосед Сансиро увлеченно и очень усердно орудовал карандашом. Но когда Сансиро заглянул в его тетрадь, оказалось, что тот и не думает записывать. Он просто рисовал карикатуру на преподавателя. Сосед охотно показал ему свой рисунок. Рисунок получился удачный, только надпись к нему была Сансиро непонятна: «Не в гнезде ли кукушки средь облаков вечно сущего неба Сики высиживал свой журнал?»^[21]

После лекции Сансиро подошел к окну на втором этаже и, подперев голову руками, стал разглядывать университетский двор. Все там радовало глаз своей строгой простотой и гармонией: и широкая аллея, посыпанная гравием, и росшие по обеим ее сторонам высокие сосны, и деревья сакуры^[22]. Нономия рассказывал, что еще недавно здесь не было всей этой красоты. Один из его преподавателей, в бытность свою студентом, учился на этом дворе ездить верхом. Лошадь не слушалась и понесла его прямо под деревья. Он зацепился шляпой за ветку сосны, в то время как ноги были зажаты в стременах. Словом, вид у него был весьма плачевный. Как нарочно, в этот момент у ворот собрались парикмахеры из «Китадоко»^[23] и потешались над ним. После этого случая несколько энтузиастов на собственные средства построили на территории университета конюшню, купили трех лошадей и наняли учителя верховой езды. Однако этот учитель оказался горьким пьяницей и пропил белую лошадь, самую породистую, хоть и очень старую, по слухам, родившуюся еще во времена Наполеона Третьего. Сансиро не очень-то верил этому, просто он думал, что было время, когда люди жили беззаботно. Его размышления прервал тот самый студент, который рисовал карикатуру.

– Ну и скучища на лекциях! – сказал он.

Сансиро ответил что-то неопределенное, поскольку, говоря по правде, совершенно неспособен был оценить лекции по достоинству. Зато с этих пор он частенько беседовал со своим новым знакомым.

В этот день Сансиро ничто не радовало – так было пасмурно у него на душе, – и он отправился домой, даже не прогулявшись вокруг пруда. После ужина он просмотрел свои записи, но остался к ним совершенно равнодушен и сел писать письмо матери.

«Начались занятия. Буду каждый день ходить на лекции. Университет занимает очень большую и очень красивую территорию, сами здания тоже очень красивые. Мне очень нравится гулять там возле пруда. К трамваям уже привык. Хотелось бы что-нибудь купить вам, но не знаю что. Если нужно что-нибудь, напишите. Рис, говорят, не сегодня-завтра подорожает, повремените с продажей. А О-Мицу-сан, по-моему, обхаживать незачем. В Токио очень много людей, и мужчин и женщин». Написав это довольно нескладное послание, Сансиро взялся за английскую книгу, прочел несколько страниц, и ему стало скучно. Он решил, что от такого чтения толку мало. Лег спать, но долго не мог уснуть. «Уж не бессонница ли это? – подумал Сансиро. – Надо будет показаться врачу». И тут же уснул.

На следующий день он вовремя явился на лекции. В перерывах внимательно прислушивался к разговорам о том, куда и на какое жалованье устроились выпускники прошлого года. Услыхав, что такой-то и такой-то пока еще здесь и что оба претендуют на место преподавателя в одном из государственных учебных заведений, Сансиро на миг ощутил смутную тревогу. На него словно надвинулось его далекое будущее, но он тут же забыл об этом. Гораздо интереснее показались ему разговоры о некоем Сёноскэ. Он даже остановил в коридоре своего однокурсника, тоже из Кумамото, и спросил его, кто такой этот Сёноскэ. Тот объяснил, что это девушка-гидаю^[24] из эстрадного театра, рассказал, как выглядит афиша этого театра, в каком именно месте района Хонго он находится, и предложил ему пойти туда вместе в следующую субботу. «Вот молодец, все уже знает», – подумал Сансиро. Но студент сообщил, что вчера впервые побывал там. Сансиро почему-то тоже очень захотелось посмотреть Сёноскэ.

Обедать Сансиро намеревался дома, но студент, накануне рисовавший карикатуру, затащил его во фруктовую лавку Ёдомикэн в Хонго и угостил райскэрри – вареным рисом с кусочками мяса и очень острой приправой. Лавка эта открылась недавно. Студент объяснил, что она выстроена в стиле модерн. О таком стиле в архитектуре Сансиро никогда не слыхал. На обратном пути карикатурист показал ему Аокидо^[25], заметив при этом: «Сюда часто ходят студенты». Вернувшись к университету, они решили прогуляться возле пруда. Карикатурист вспомнил, что покойный профессор Якумо Коидзуми^[26] терпеть не мог преподавательскую и после лекции обычно гулял возле пруда. Рассказывал он об этом так, словно сам учился у этого профессора.

– А почему профессор Коидзуми не любил преподавательскую? – поинтересовался Сансиро.

– Ну, в этом нет ничего удивительного. Стоит только послушать их лекции, чтобы понять, что это за преподаватели.

Сансиро был поражен: как можно говорить совершенно спокойно такие ужасные вещи. Карикатуриста звали Ёдзиро Сасаки. Он рассказал Сансиро, что окончил колледж, приобрел специальность, а теперь решил получить еще и университетское образование.

– Живу я на Хигасикитамати, – сообщил он, – в доме Хироты. Заходи как-нибудь.

– Там что, пансион? – спросил Сансиро.

– Нет, это дом преподавателя колледжа, – ответил Сасаки.

Сансиро аккуратно посещал университет и добросовестно слушал лекции, иногда даже необязательные. Но и этого ему казалось мало, и он начинал ходить на лекции, не имевшие никакого отношения к избранной им специальности, но через два-три раза бросал. И все равно получалось около сорока часов в неделю. Даже для очень прилежного Сансиро это было чересчур много. Он постоянно чувствовал себя усталым и неудовлетворенным и в конце концов совсем пал духом.

Как-то, встретившись с Ёдзиро Сасаки, Сансиро пожаловался на свое настроение. Услыхав, что Сансиро слушает сорок часов в неделю, Ёдзиро выпучил глаза:

– Ну, и дурак! Сам посуди, как тут не скиснуть, если десять раз на день есть преснятину, которой кормят в пансионе?

– Что же делать? – сконфузившись, спросил Сансиро.

– Кататься на трамвае! – порекомендовал Ёдзиро. Сансиро поразмышлял над его словами, тщетно ища в них скрытый смысл. И опять спросил:

– На обыкновенном трамвае?

Ёдзиро расхохотался.

– Объездишь Токио раз пятнадцать-шестнадцать, всю твою меланхолию как рукой снимет!

– Неужели?

– Не веришь? Ну, сам подумай. Ты – живой человек, и вдруг втиснул голову в железные рамки мертвых лекций. Так и пропасть недолго! Голову надо проветривать на свежем воздухе. Это, конечно, не единственный способ сохранить бодрость духа. Но из всех способов трамвай, я бы сказал, самый элементарный и к тому же самый удобный.

Вечером Ёдзиро вытащил Сансиро из дому, они сели в трамвай на Ёнтёмэ, доехали до Симбаси, оттуда вернулись к Нихонбаси и сошли.

– Понравилось? – осведомился Ёдзиро. С проспекта они свернули на боковую улицу, зашли в ресторан «Хираноя», поужинали и выпили саке. Кельнерши здесь все говорили на киотоском диалекте, чем до глубины души растрогали Сансиро.

– Доволен? – опять поинтересовался раскрасневшийся Ёдзиро, когда они очутились на улице. Затем он пообещал показать Сансиро настоящую эстраду, и они пошли узким переулком, который вывел их к эстрадному театру Кихарадана. В этот вечер здесь выступал чтец – исполнитель комического рассказа по имени Косан^[27]. Из театра они вышли в одиннадцатом часу.

– Ну как? – спросил Ёдзиро. Сансиро ничего не ответил, он и сам не знал, доволен он или нет. Тут Ёдзиро пустился в рассуждения о Косане: – Косан – гений. Но он не должен часто появляться на эстраде. Иначе публика привыкнет и перестанет его ценить. А это будет в высшей степени несправедливо. По правде говоря, нам очень повезло, что мы живем с ним в одно время. Родись мы чуть раньше или чуть позднее, и нам не довелось бы его слышать… Энтё^[28] по-своему тоже хорош. Но они с Косаном совсем разные. Энтё, играя, например, шута, полностью перевоплощается. В любой роли Косан остается Косаном. Если из созданного Энтё образа убрать самого Энтё, образ перестанет существовать. Зато Косан живет совершенно самостоятельно в любом образе, и образы его вечны. Вот чем он силен.

Произнеся эту тираду, Ёдзиро уже в который раз спросил: «Ну, как?» Сансиро не очень хорошо понимал, в чем величие Косана. Кроме того, ему никогда не приходилось слышать об Энтё. Поэтому он не мог судить, прав ли Ёдзиро. Однако его привело в восторг само сравнение, почти литературное.

Дойдя до колледжа, они распрощались.

– Спасибо, я очень доволен, – поблагодарил Сансиро.

– Нет, чтобы получить полное удовольствие, надо еще сходить в библиотеку, – сказал Ёдзиро и исчез в переулке. И тут Сансиро впервые вспомнил о том, что еще ни разу не был в библиотеке.

Сансиро решил сократить по крайней мере вдвое количество лекций и на следующий день отправился в библиотеку. Это было просторное длинное здание с высокими потолками и множеством окон. Из читального зала виден был вход в книгохранилище. Казалось, там собрано великое множество книг. Из книгохранилища выходили люди с толстыми фолиантами в руках. Одни, свернув налево, шли в специальный читальный зал. Другие тут же просматривали взятую книгу. Сансиро вдруг почувствовал зависть. Ему захотелось войти в книгохранилище, подняться на второй, затем на третий этаж и там, вдали от людей, высоко над Хонго, читать, вдыхая запах бумаги. Но какую взять книгу, он представлял себе весьма смутно. Впрочем, можно взять наугад, любую, там их много.

Как первокурсник, Сансиро пока еще не имел права входить в книгохранилище. Поэтому волей-неволей ему пришлось склониться над каталогом и перебирать карточку за карточкой. Он перебрал уйму неизвестных названий книг и наконец почувствовал, что заныли плечи. Он распрямился, чтобы передохнуть, и оглядел зал. Несмотря на множество людей, здесь стояла обычная для библиотеки тишина. Лица сидящих в дальнем конце зала были едва различимы. За высокими окнами виднелись деревья и клочок неба. Шум города доходил сюда словно откуда-то издалека. Стоя у каталога, Сансиро размышлял о том, насколько спокойна и полна смысла жизнь ученого. С этой мыслью он и покинул библиотеку.