Я знаю о ней меньше, чем о ком-либо в моем окружении. Говорят, на самом деле она из Вьетнама. Придя к Мельхиору, взяла себе эстетический псевдоним, который нравился клиентам. Сплетники утверждали, что у нее был сын, но она никогда его не упоминала, как и что-либо другое о себе. Каждый здесь занимается монтажом прошлого: вырезает людей и события как плохие кадры из пленки.

Например, я и Родика. В своей голове я все еще орудую безобразным секатором, пытаясь вырезать ее след из своей жизни. Эта симуляция никогда не закончится, она вшита в мое подсознание. И замкнуло ее на самом интересном месте: когда посреди кровавых ошметков я спрашиваю, что еще можно уничтожить, чтобы освободить пространство внутри меня.

«Ты ее держишь», – вкрадчиво шепчет мне мадам Шимицу. «Этот уровень лежит глубже, чем твои окровавленные ножницы. То, что ты называешь уничтожением Родики, – верхушка айсберга. Но на дне ваши пальцы переплетены. Все еще. Ты не разжала их».

Ненавижу ее фокусы. Мадам Шимицу проворачивает их мимоходом, как трюкач извлекает шелковые платки – но не из рукавов, а из моей головы. Ее попытка вскрыть черный ящик и мое сопротивление не являются частью работы.

Но они стали неотделимы от наших взаимоотношений.

«Отпусти Родику, – шинкует меня ее голос. – Отпустишь ее в своей голове – она уйдет навсегда, даже если жива».

Если жива…

Я открываю новостную сводку, читая о расследовании в Вальденбрухе. Это жалко: отрицая изо всех сил, что меня интересует ее судьба, сама втайне ковыряю интернет в поисках зацепок…

«…полиция полагает, что бесследное исчезновение в клинике может быть объяснено террористическим актом. Жертвы, вероятно, были вывезены злоумышленниками с территории клиники в бессознательном состоянии. Это объясняет, почему не обнаружено следов борьбы. Одна террористическая группировка уже была вовлечена в схожее дело, и расследование ведется на федеральном уровне…»

Трагедия превращается в фарс.

Что бы ни случилось, клейми терроризм. Так легче все объяснить, и всегда найдется козел отпущения. Дело раскрыто, все набрали очков.

От этого бреда тошнит. Я закрываю глаза.

Передо мной предстает Родика – такая, какой я ее запомнила: лицо-сердечко, тонкие губы и жадные темные глаза. Обожравшийся конфет ребенок, которому все мало. Каждый раз, когда я видела этот взгляд, мне хотелось дать ей оплеуху. Просто чтобы она изменила выражение лица.

«Ты будешь меня навещать? Будешь?» – противным тонким голосом вопрошала она.

…В тот день я в бешенстве трясла ее за плечи, выдрав из рук санитаров. Ее лицо расплылось, как мокрая акварель по бумаге…

Четырнадцать лет в Вальденбрухе. Кипы отчетов доктора Крупке, находивших меня, где бы я ни была. Впервые за это время я снова обратилась к ней в мыслях:

«Ты понимаешь, что тебе уже двадцать один? Чувствуешь разницу?»

«Что для тебя изменилось сейчас?»

«Скажи, сестренка, вспоминаешь ли ты о том, что натворила? Нравишься ли себе? Ты счастлива от того, кто ты есть?»

Поезд останавливается на станции «Вестхафен». Белая настенная плитка отрезвляет и возвращает назад, в мир людей. Я поднимаюсь наверх. По ступеням эскалатора перекатываются пустые полиэтиленовые мешки, придавая полуночному метро призрачный вид.

«Помнишь, ты желала мне пропасть пропадом? – вдруг отчетливо прозвучал в ушах писклявый голос. – Ну вот, все желания, сказанные вслух, сбываются. И даже не надо кидать монетки в колодец!»

* * *

Дома в первую очередь зажигаю длинную сеть ночников, простирающихся по коридору до самой комнаты. Верхний свет я ненавижу: он дает много ненужной информации об окружающем мире. Полумрак привычнее. Я живу в нем уже много лет.

Скидываю обувь, мою руки антибактериальным мылом. Я продезинфицировала бы и свой внутренний мир, но там никакой отбеливатель не поможет.

Вода стекает меж пальцев, кажущихся в лучах неоновой подсветки зеркала чужими.

В спальне я некоторое время посвящаю досье. Новую жертву зовут Михаэль Краусхофер. Мать – бухгалтер, отец – электрик. Живут в Фридрихсхайне, сын ходит в местную гимназию.

Михаэлю пятнадцать. Для своих он – Михи. Посещает секцию карате, считается лидером в школе. Тайком от предков курит дурь – покупает ее обычно у местного дилера Осама. После школы часто играет в игровые автоматы со своим лучшим другом Кристофом. Имеет проблемы с математикой и дисциплиной. Периодически занимается буллингом. Пару раз наказывался учителями за расистские высказывания в адрес одноклассников другой национальности.

Далее шел распорядок его дня.

Откуда-то даже достали копию заключения школьного психолога.

«…прилюдное демонстрирование превосходства собственной личности над другими…»

«…экспрессивная агрессия…»

Всегда было любопытно, как агенты Шимицу умудряются добывать информацию. Похоже, у нее везде есть свой чело- век.

Открываю лэптоп и ввожу на Facebook^[1] указанный в деле никнейм – Михи Сталь.

Михи Сталь на фото в профиле – в непроницаемых зеркальных очках. Правая рука поднята вверх с оттопыренным средним пальцем. В ленте – спортивные новости, собачьи бои, безвкусный рэп. Михи всегда с кем-то. В основном в окружении парней, чьи безусые лица блестят от вспышки.

Это плохо. Одиноких людей украсть проще.

Не представляю, что мне с ним делать. Детей я беру за руку и увожу прочь. Мадам Шимицу говорит, что я все упрощаю до техники, игнорируя факт, что дети парадоксально меня любят. Однако тинейджеры – другие. Их не нужно приводить к маме или к лотку с бесплатным мороженым. Они не пойдут за тобой, даже если у тебя в руке воздушный шарик.

«Но они те же дети. Просто хотят большего».

* * *

Гимназию в Фридрихсхайне видно издалека – бордовое, приземистое здание, вокруг которого осыпаются последними листьями дубы. Это была бы открытка, если бы не сцена в школьном дворе.

Некоторые зрители могут найти содержание этих кадров тревожными.

Четверо парней пятнадцати-шестнадцати лет с улюлюканьем носятся за каким-то мелким и в итоге валят его на клумбу, ткнув носом в увядшие цветы.

– Ты никто, ты жертва. Просто гондон использованный!

Что вы, детей от экрана не оторвать, они сами – главные участники.

Ученики стекаются в круг, и это все явственнее напоминает ритуал. На алтаре – щуплый подросток в мешковатой одежде. Он морщится и смотрит в одну точку невидящим взглядом. Другие ребята подзадоривают напавших и снимают на телефоны.

Его держит Михи. Вблизи мой заказ намного крупнее, чем я его представляла. Под рваной джинсовкой проступают бицепсы, по лицу бродит косая ухмылка головореза. Рыжеватые волосы уложены назад, открывая ровно выбритые виски.

Устраиваюсь поодаль на заборе, чтобы посмотреть, чем все закончится. Рядом со мной сидит мужчина, читающий газету. Похоже, чей-то родитель.

– Жертва! Жертва! – начинают скандировать ученики хором.

– Будешь еще ходить по моей территории? Будешь?! – орет Михи в ухо мелкому.

– Я просто шел в библиотеку… – доносится из клумбы.

– Ты по моему коридору ходишь, ничтожество! – надрывается Михи. – И картину всю портишь. И уборщица, думаешь, для твоих кроссовок пол мыла, а?! Отвечай, араб немытый!

Кто-то нестройно ржет. Мужчина рядом со мной неодобрительно смотрит поверх газеты, но продолжает делать вид, что читает. Я неторопливо прикуриваю и поправляю темные очки.

– Хорошо, не буду ходить там больше, только руку отпусти! – уже воет паренек, чью кисть заломил один из шайки.

Михи вдруг успокаивается и даже ласково треплет его по голове.

– Ну, вот так и надо сразу, кучеряшка, – почти дружески сообщает он. – Всё, валим уже, сейчас Дольке прибежит.

Парни отходят и идут к воротам, хлопая друг друга по ладоням. Вижу, что Михи резко успокоился: сейчас он даже показался бы симпатичным, несмотря на угревую сыпь. Ученики лениво разбредаются, и двор пустеет.

От здания запоздало отделяется какая-то девчушка и стремглав несется к мужчине с газетой. Тот наконец-то перестает симулировать чтение и устало следит за ее приближением.

– Поэтому я и встречаю свою дочь, – внезапно делится он со мной неожиданным откровением. – Не хочу, чтобы с ней произошло то же самое. Дикость какая.

Я наблюдаю, как он сворачивает газету трубочкой, чтобы было удобнее положить во внутренний карман дорогого шерстяного пиджака. Мужчина вроде бы и не ждет от меня ответа.

– Будь он немцем, вы бы за него вступились? – спрашиваю я.

Мне посылают холодную, натянутую улыбку.

– Хорошего вам дня.

Девочка добегает до отца и вцепляется в его руку. Они вместе уходят через другие ворота, ведущие к парку. Некоторое время я продолжаю сидеть, стряхивая пепел с почти дотлевшей сигареты. Увиденное требует осмысления.

Тот, кого зарыли в клумбу, выбирается из нее и потирает руку. На лице застыло плаксивое выражение абсолютной беспомощности. Он ничего не видит вокруг. Его загнали вглубь его самого.

Спрыгиваю с забора и подхожу ближе. Мой шаг настолько тихий, что он не слышит меня. Понимает, что я рядом, только когда поднимает голову. И в ужасе отпрыгивает. Это рефлекс.

– Извини… те. Я думал, это Михи вернулся.

– Ничего не сломали?

На меня взирают испуганным и непонимающим взором. Замечаю шрам у него на виске, и довольно глубокий.

– Нет… Не знаю.

Я опускаюсь на одно колено и собираю рассыпавшуюся по земле мелочь – вероятно, из его кармана. Запоздало он тоже начинает искать свои деньги. То, с каким остервенением он их подбирает, говорит, что на счету каждый грязный цент.

Периодически он морщится, делая слишком резкие движения той самой рукой.

– Почему они к тебе лезут?

– Не знаю.

– Дай отпор.

Меня награждают недетским, насмешливым взглядом.

– Как? Их пятеро, и это если не подключается Ози из двенадцатого. Тогда я вообще не жилец.

– Справедливо.

Вручаю ему собранные монетки, и они с тусклым перезвоном впадают в его ладонь.

– Но ты можешь побороть их иначе. Как тебя зовут?

– Юсуф.

Паренек по-прежнему смотрит на меня с ужасом, но при этом с внезапной открытостью. Гляжу на него поверх очков и подсказываю:

– Это же сняли на видео и сегодня выложат где-нибудь…

– …в чате класса в WhatsApp… – эхом отвечает он.

– У тебя есть доступ? – вкрадчиво спрашиваю я, склоняясь над ним с еле заметной улыбкой.

– Конечно…

– Тогда скачай видео. Наверное, это не первый фильм с твоим участием.

Юсуф качает головой, как загипнотизированный. Я киваю, подбадривая его.

– Создай аккаунт в соцсети и выложи. Укажи имена всех, включая свое. Не забудь дать ссылки на их профили или отметить каждого. И поделись этим с местным образовательным ведомством. А еще лучше с прессой. Уверяю, после им станет не до тебя.

– Да меня всей школой забьют, – шепчет он.

Я треплю его по голове, оглядывая пустынный двор.

– Школу закроют после такого. Чем больше видео выложишь, тем быстрее начнется суматоха. Наверное, они и других бьют и снимают? – Получаю кивок. – Тогда выложи с ними тоже. Они не узнают, кто из жертв сделал. Понял меня?

Парень неуверенно молчит. Вижу, что идея пробралась в голову и поползла на тонких лапках дальше. Может, не сегодня и не завтра, но однажды он это попробует. Когда ему окончательно вывихнут руку.

Внезапно Юсуф выпаливает:

– Михи это не остановит. Если он злится… ему никто не указ. – В меня впиваются огромные черные глаза, в которых дрожат блики осеннего света. – Он хочет купить себе настоящий пистолет. Чтобы таскать с собой.

Я резко выпрямляюсь. Это слово распалось на буквы и побежало по моим венам.

П и с т о л е т.

Юсуф тоже заразил меня идеей. Реальной приманкой. Достаю бумажник и засовываю ему в ладонь сто евро. Он ошарашенно смотрит то на них, то на меня.

– Вот что… мальчик. Иди купи себе новую обувь. В твоих тапочках действительно стыдно ходить. А насчет Михи… не бойся. Он тебе больше ничего не сделает.

С этими словами я быстро ухожу, на ходу извлекая телефон и набирая номер Вертекса. Сегодняшнее наблюдение было поучительным. Юсуф мне уже не интересен. Хочется надеяться, что он последует моему совету и сольет все свидетельства буллинга в соцсети.

Но лучше бы он тоже купил себе пушку.