Цитаты из книг автора «Соломон Волков»

хочу подчеркнуть: именно витриной, а не окном. Знаменитое сравнение Петербурга с окном в Европу принадлежит не Петру, а итальянцу Франческо Альгаротти, употребившему его в своих «Lettera sulla Russia»[3] в 1739 году. Петру такая фраза прийти в голову не могла уже хотя бы потому, что отношение его к Европе было двойственным. Не случайно Петр повторял: «Нам нужна Европа на несколько десятков лет, а потом мы к ней должны повернуться задом». Ему, вероятно, гораздо больше пришлась бы по душе формула, отчеканенная Пушкиным почти 100 лет спустя: «Россия вошла в Европу, как спущенный корабль, – при стуке топора и при громе пушек». Это стремление говорить с Европой «на равных», пусть даже и под аккомпанемент пушек, весьма типично и для последующих поколений русских писателей, включая даже наиболее западноориентированных из них, вроде Николая Гумилева. Ключевский, один из проницательнейших дореволюционных русских историков, всегда настаивал, что «сближение с Европой было в глазах Петра только средством для достижения цели, а не самой целью», и напоминал, что главной задачей легендарных путешествий Петра в Западную Европу была кража новейшей технологии и сманивание в Россию высококвалифицированных европейских специалистов.

Новые и новые эмоции и ощущения набегают на читателя, как волны на берег. Их несет не только сюжет «Медного всадника», но и его язык, сцепление слов и символов, структура. Постепенно читатель понимает, что позиция Пушкина куда сложнее. Медный Всадник представляет в поэме Пушкина не только Петра Великого и созданный им город, но и государство. И еще шире – всякую власть. И еще более широко – Творческую Волю и Силу. Они движут вперед общество, и общество в целом в них, без сомнения, нуждается. Но эти нужды общества вовсе не всегда совпадают со стремлениями его индивидуальных членов, бесчисленных маленьких Евгениев и Параш.

Нет, я попробую снова… Поскольку «благородство формы» – это как-то не очень убедительно звучит… Если попробовать точнее, то это – трезвость формы. Трезвость сознания и трезвость формы, если угодно. Это не стремление к свободе ради свободы, а идея – вызванная духом места, архитектурой места – идея порядка, сколько бы он ни был скомпрометирован. Это стремление к жанровому порядку, в противовес размыванию границ жанра, размыванию формы. Если угодно, это то, что греки называли «космос», то есть порядок. Ведь когда греки говорили о космосе, то имелся в виду не только космос небесных тел, но и космос военных построений, и космос мысли. И тут петербургское в культуре смыкается, по Мандельштаму, с эллинизмом. Это идея о том, что порядок важнее, чем беспорядок, сколько бы последний ни был конгениален нашему ощущению мира. Эстетический эквивалент стоицизма – вот что такое Петербург и его культура.

модернизма, – а точнее, о Стравинском, Набокове и Баланчине? Последние годы я работал над историей культуры Петербурга. И для меня со все большей ясностью вырисовывается следующая картина. Стравинский, Набоков и Баланчин – не только они, но главным образом эти трое – поддерживали на Западе легенду о Петербурге в то время, когда в Советском Союзе эта легенда всячески искоренялась и загонялась в подполье. И, на мой взгляд, произошла такая любопытная вещь: этот сохраненный на Западе имидж Петербурга с помощью западного радио, нелегально поступавших в Советский Союз книг, а также гастролей Стравинского и танцевальной труппы Баланчина вновь вернулся в Россию и помог там выжить этой самой петербургской легенде. Так мне сейчас кажется. Совпадают ли наши ощущения?

Мне вот самому захотелось попробовать определить, что есть «петербургское» в данном контексте. Это – ясность мысли и чувство ответственности за содержание и благородство формы.

живался той русской идеи, что «коньяк

Бродский: Ну конечно. Должно возникать экзистенциальное эхо. Тот самый принцип метафизической музыки, о котором мы уже говорили. Конечно, в предсказуемости есть определенный плюс. Но лично я всегда норовил смыться, чтобы не превратиться в жертву инерции.

Знали б Вяземского с Баратынским получше, может, глядишь, и на Николаше так бы не зациклились. За равнодушие к культуре общество прежде всего гражданскими свободами расплачивается. Сужение культурного кругозора – мать сужения кругозора политического. Ничто так не мостит дорогу тирании, как культурная самокастрация. Когда начинают потом рубить головы – это даже логично.

это не дешевле. Потому что с этим связана масса психологических издержек. Во-первых, весь этот хаос. Во-вторых, возникают бесконечные дилеммы: посуду мыть или не мыть? И если мыть – то сейчас или потом? И так далее.

130-ю улицу. И для этого мне надо сесть на метро. А когда я подхожу к метро, то вдруг вижу, что весь этот Бродвей – то есть отсюда до, скажем, Гарлема или даже дальше – поднимается и становится вертикально! То есть вся эта длинная улица внезапно превратилась в жуткий небоскреб. И поэтому метро перестает быть метро, а становится лифтом. И я поднимаюсь куда-то, ощущая при этом, что Бродвей становится на попа! Это было потрясающее ощущение! Вероятно, тут была какая-то эротика. И, доехав таким образом до 120-й улицы, я выхожу из лифта на перекресток, как на лестничную площадку. Это был совершенно новый для меня масштаб сна