Глава 2. 20-дюймовый BMX hooligan

Вот так живешь и не ждешь, что почва может вдруг уйти у тебя из-под ног. События, меняющие жизнь, обычно не объявляют о себе заранее. Инстинкт и интуиция иногда помогают и предупреждают о чем-то, но вряд ли они подготовят к ощущению полного отсутствия опоры, когда весь твой мир переворачивается вверх дном. Гнев, смятение, печаль и разочарование образуют внутри тебя огромный снежный ком. На то, чтоб осела эмоциональная пыль, уходят годы, а ты тем временем стараешься хоть что-то рассмотреть в сплошном тумане бури.

Мои родители расстались довольно спокойно. Не было ни криков, ни некрасивых поступков, ни адвокатов, ни судов. И все же на то, чтобы научиться жить с этой болью, у меня ушли годы. Какая-то часть меня осталась в прошлом, и мне пришлось заново строить себя на своих условиях. Я тогда многому научился, но эти уроки все равно не помогли мне, когда распалась вторая моя семья. Guns N’ Roses начали трещать по швам, и я видел знаки предстоящего разрыва. Несмотря на то что ушел я сам, меня захватила та же буря чувств, что и в детстве, и было так же трудно снова найти свой путь.

Когда разошлись родители, я внезапно сильно изменился. В душе я по-прежнему был хорошим, но внешне превратился в проблемного ребенка. Выражение эмоций всегда давалось мне непросто, а то, что я тогда переживал, невозможно было выразить словами, поэтому я последовал естественным наклонностям – стал вызывающе себя вести и нарушать дисциплину в школе.

Хотя родители обещали, что ничего не изменится и у меня теперь просто будет два дома, – так, конечно же, не получилось. В первый год после разрыва я почти не виделся с отцом, а, когда виделся, встречи проходили напряженно и как-то странно. Как я уже говорил, развод стал для него серьезным ударом, и мне было непросто наблюдать, как он учится жить по-новому; какое-то время у него вообще не получалось работать. Он жил очень скромно и общался в основном со своими друзьями-художниками. Когда я приходил, отец брал меня с собой к друзьям, и они пили много красного вина, обсуждали искусство и литературу, и разговор обычно приходил к Пикассо, любимому художнику отца. Мы с папой тоже отправлялись на поиски приключений – в библиотеку или в художественный музей, где вместе садились и рисовали.

Мама проводила дома меньше времени, чем когда-либо; она постоянно работала и часто была в разъездах, чтобы содержать нас с братом. Мы много времени проводили с бабушкой Олой-старшей. Она всегда спасала нас, когда маме не удавалось свести концы с концами. Еще мы бывали у тети и играли с ее детьми. Они жили на юге Лос-Анжелеса в шумном доме с кучей детей. Бывая там, мы получали то самое недостающее ощущение семейного уюта. Несмотря на все это, у меня было слишком много свободного времени, и я этим воспользовался.

Я быстро повзрослел. Мне было двенадцать, и я уже занимался сексом, пил, курил, принимал наркотики, воровал, меня выгоняли из школы и несколько раз чуть не посадили в тюрьму, но я был несовершеннолетним. Я всячески привлекал к себе внимание и старался сделать жизнь такой же напряженной и нестабильной, каким было мое внутреннее самоощущение. В то время у меня проявилась черта характера, которая с тех пор всегда меня определяла: это настойчивость, с которой я преследую свои интересы. К двенадцати годам моя основная страсть сменилась с рисования на велосипедный мотокросс.

В 1977 году гонки на BMX были новейшим экстремальным видом спорта после серфинга и скейтборда конца шестидесятых. В нем уже было несколько настоящих звезд, таких как Стю Томпсон и Скотт Брайтаупт; несколько журналов, например, Bicycle Motocross Action и American Freestyler, и появлялось все больше соревнований среди профессионалов и полупрофессионалов. Бабушка купила мне велосипед Webco, и я подсел. Я начал выигрывать соревнования, а в паре журналов меня даже отметили как перспективного гонщика в категории от тринадцати до четырнадцати лет. Я обожал этот спорт и готов был стать профессионалом, как только найду спонсора, но чего-то все-таки не хватало. Я толком не мог выразить словами, каких именно эмоций BMX мне недодавал. Но я точно это узнаю через несколько лет.

После школы я околачивался в магазинах велосипедов и попал в команду райдеров магазина «Споукс энд стаф», где у меня появились друзья постарше – некоторые парни работали в компании Schwinn в Санта-Монике. Каждый вечер мы примерно вдесятером гоняли по Голливуду, и все, кроме двух братьев, были из каких-то неблагополучных семей. Мы находили утешение в обществе друг друга: время, проведенное вместе, было единственным постоянным общением, на которое мы могли рассчитывать.

Мы каждый день собирались в Голливуде и катались всюду от Калвер-Сити до ранчо Ла-Брея, а улицы были нашим велопарком. Мы прыгали с любой наклонной плоскости, какую только удавалось найти, и, независимо от того, была полночь или самый час пик, мы никогда не уступали дорогу пешеходам. Мы были обыкновенными оборванцами на маленьких двадцатидюймовых велосипедах, но, когда неслись по тротуару всей стаей из десяти человек на максимальной скорости, то представляли опасность, и с нами приходилось считаться. Мы запрыгивали на скамейки на автобусных остановках, даже если там сидел какой-нибудь несчастный незнакомец, перепрыгивали через пожарные гидранты и постоянно соревновались друг с другом. Мы были подростками, разочарованными в жизни, которые пытаются найти выход из трудной жизненной ситуации, и единственным способом, который мы придумали, было прыгать на великах по тротуарам Лос-Анджелеса.

Мы гоняли по грунтовой дороге в долине Сан-Фернандо, около молодежного центра в Резеде. Это было километрах в двадцати пяти от Голливуда, а на велосипеде BMX такое расстояние преодолеть непросто. Мы цеплялись за попутки на бульваре Лорел Каньон, чтобы сократить себе дорогу. Я бы не советовал так делать, но мы относились к проезжающим машинам примерно как к креслам на подъемнике: мы ждали на обочине, а потом один за другим цеплялись к машинам и так заезжали на склон. Ехать на велосипеде, пусть и с низким центром тяжести, и сохранять равновесие, держась при этом за машину, скорость которой пятьдесять-шестьдесять километров в час, – довольно захватывающе, но сложно даже на ровной дороге; а попытаться провернуть этот трюк на нескольких подряд крутых поворотах с подъемом в горку на бульваре Лорел Каньон – задача совершенно другого уровня. До сих пор не понимаю, как нас всех не переехали. Еще меня удивляет тот факт, что я постоянно катался зацепом туда и обратно, и в гору, и с горы, причем часто вообще без тормозов. Мне казалось, раз я самый младший в компании, значит, я постоянно должен что-то всем доказывать, и, судя по лицам ребят после некоторых моих трюков, в этом я преуспел. Пусть они и были подростками, но впечатлить их было не так-то просто.

По правде говоря, мы стали настоящей маленькой бандой. Одним из ребят был Дэнни Маккракен. Ему было шестнадцать. Он был сильным, грузным, молчаливым типом, и люди сразу инстинктивно чувствовали, что с ним лучше не связываться. Однажды ночью мы с Дэнни украли велосипед с погнутыми вилками, и, пока он нарочно так прыгал на нем, чтобы сломать вилки и нас насмешить, он упал через руль и сильно повредил запястье, повсюду стала брызгать кровь. Я наблюдал за его падением с самого начала, как в замедленной съемке.

– А-а-а-а! – завопил Дэнни. Несмотря на боль, голос у него звучал слишком мягко для его размера – как у Майка Тайсона.

– Твою мать!

– Вот черт!

– Дэнни облажался!

Дэнни жил за углом, поэтому мы зажали ему рукой запястье, хотя кровь все равно сочилась у нас между пальцами, и так довели его до дома.

Мы зашли на крыльцо и позвонили в дверь. Открыла его мама, мы показали ей запястье Дэнни. Она спокойно и скептически посмотрела на нас.

– И какого хрена вы от меня хотите? – удивилась она и захлопнула дверь у нас перед носом.

Мы не знали, что делать. К этому моменту Дэнни уже побледнел. Мы даже не знали, где находится ближайшая больница. Мы повели его обратно по улице – на нас по-прежнему брызгала кровь – и остановили первую же машину.

Я просунул голову в окно и истерически закричал: «Здрасьте, мой друг истекает кровью, можете отвезти его в больницу? Он же умрет!» К счастью, за рулем сидела медсестра.

Она посадила Дэнни на переднее сиденье, а мы поехали за машиной на велосипедах. Когда Дэнни оказался в отделении неотложной помощи, ждать ему не пришлось. Кровь хлестала у него из запястья, как у жертвы в фильме ужасов, так что его немедленно приняли под ворчание раздраженной очереди людей в приемной. Врачи наложили ему швы, но этим дело не кончилось: когда его выпустили в приемную, где мы его ждали, он каким-то образом сорвал один из своих свежих швов, из-за чего у него из запястья снова фонтаном полилась кровь и забрызгала потолок, что вызвало страх и отвращение у всех, кто находился в пределах досягаемости. Стоит ли говорить, что его сразу же приняли снова, и во второй раз швы сделали свое дело.

Единственными нормальными членами нашей банды были Джон и Майк, и мы звали их братьями Ковабунга^[3]. Нормальными они считались по следующим причинам: были родом из долины Сан-Фернандо, где процветала типичная американская пригородная жизнь, их родители жили вместе, у них были сестры, и все они обитали в красивом необычном доме. Но они были не единственными братьями: еще Гриффины – Джефф, который работал в Schwinn, и Крис – его младший брат. Джефф в нашей банде был самым взрослым; ему было восемнадцать, он ходил на работу, к которой относился серьезно. Эти двое были не так удачливы, как братья Ковабунга, потому что Крис отчаянно пытался быть похожим на своего старшего брата, но у него не получалось. У них была симпатичная сестренка по имени Трейси, которая покрасила волосы в черный цвет, чтобы отличаться от всех своих родных – от природы блондинов. Трейси выбрала очень милый готический образ еще до того, как появилась субкультура готов.

И еще был Джонатан Уоттс – самый долбанутый из нас всех. Он был просто сумасшедший: делал все, что придет в голову, вне зависимости от опасности серьезно пострадать или сесть в тюрьму. Мне было всего двенадцать, но я уже достаточно разбирался в музыке и людях, и мне казалось немного странным, что и Джонатан, и его отец – ярые поклонники группы Jethro Tull. Они их просто боготворили. К сожалению, Джонатана больше нет с нами; он трагически умер от передозировки после многих лет тяжелого алкоголизма и еще нескольких лет преданного служения клубу анонимных алкоголиков. Я давным-давно потерял с ним связь, а потом встретил его на собрании анонимных алкоголиков, где мне пришлось присутствовать принудительно (к этой истории мы вернемся чуть позже) после ареста однажды вечером в конце восьмидесятых. Я не мог поверить своим глазам. Я пришел на собрание и слушал рассказы всех этих людей, а через какое-то время понял, что ведущий, так же увлеченный идеей трезвости, как лейтенант Билл Килгор, персонаж Роберта Дюваля в «Апокалипсисе сегодня», – это не кто иной, как Джонатан Уоттс. Время – мощный катализатор перемен; никогда не знаешь, куда судьба заведет родственные души и где они встретятся снова.

Тогда мы с ребятами много вечеров скоротали у начальной школы Лорел, очень творчески используя их игровую площадку. Она служила притоном для каждого голливудского парня с велосипедом, скейтбордом, выпивкой или травкой. У площадки было два уровня, соединенных длинными бетонными пандусами; она просто напрашивалась на злоупотребление скейтерами и фристайлерами. Мы взяли от этой площадки по полной – разобрали столы для пикника и превратили их в рампы, соединяющие два уровня. Я не горжусь тем, что мы постоянно ломали общественную собственность, но спускаться по этим двум пандусам и перепрыгивать через забор на велосипеде было так захватывающе, что оно того стоило. Какое бы сборище малолетних преступников там ни тусовалось, туда стекались и творческие ребята. Там гуляли многие голливудские дети, которые позже многого добились. Помню, там тусовался Майк Бэлзари, более известный как Фли, и играл на трубе, а графферы постоянно разрисовывали стены. Может, это пока была не большая сцена, но мы гордились местом, которое создали. К сожалению, ученикам и учителям школы приходилось оплачивать счета за вандализм, да еще и каждое утро убирать следы нашего пребывания.

Директор школы неблагоразумно решил взять дело в свои руки и однажды вечером пришел с нами поговорить. Разговор не прошел гладко. Мы его дразнили, он оказался слишком взвинчен, и мы с друзьями ввязались с ним в драку. Все так быстро вышло из-под контроля, что какой-то прохожий вызвал полицию. Ничто не заставляет шайку подростков исчезнуть быстрее, чем звук сирены, поэтому большинство ребят убежали. К сожалению, мне это не удалось. Мы с еще одним парнем оказались единственными, кого поймали. Нас пристегнули наручниками к перилам перед школой, прямо на улице, на всеобщее обозрение. Мы напоминали двух привязанных животных, не слишком довольных тем, что им не уйти далеко. Мы отказывались сотрудничать: умничали, выдавали им несуществующие имена, чего только ни делали – разве что не хрюкали и не называли их свиньями. Они не переставая задавали нам вопросы и пытались напугать, но мы отказались назвать свои имена и адреса, а поскольку у двенадцатилетних детей нет документов, им пришлось нас отпустить.

Половое созревание наступило у меня около тринадцати лет, когда я учился в средней школе Бэнкрофт в Голливуде. Мои переживания относительно развода родителей отодвинулись на второй план из-за сильного всплеска гормонов. Сидеть целый день в школе казалось бессмысленным, поэтому я начал прогуливать. Я стал регулярно курить травку и подолгу кататься на велосипеде. Мне было трудно держать себя в руках; мне просто необходимо было делать все, что захочется, сию же минуту. Как-то вечером, когда мы с друзьями планировали проникновение в магазин «Споукс энд Стафф» – магазин велосипедов, где мы все время тусовались – даже не помню зачем, я заметил, что за нами наблюдает парнишка из окна квартиры напротив.

– Чего уставился? – крикнул я. – Хватит пялиться! – А потом бросил в окно кирпич.