Я уже поставила ногу на лестницу, чтобы подняться на чердак, как вдруг раздался телефонный звонок. Постояв и подумав, я решила проигнорировать его и продолжила взбираться. Но телефон не сдавался. Может, это Делла Сета по поручению пропавшего клиента желает возобновить сделку?
Я живо спустилась и с нетерпением ответила. Энн набросилась на меня взволнованно-сердитым контральто:
– Фасолина, совсем обалдела? Где ты? Уже гости начинают собираться. Мой супруг, именинник, вот-вот с друзьями нагрянет. Костюм ему карнавальный все выходные искала. Или передумала помогать с коктейлями?
– Аччиденти![9] Энн, прости. Появились неотложные дела. И потом у меня даже нет маски. Уверена, что ты легко найдешь мне замену. – Сегодня я была настроена копаться в старых вещах и ностальгировать.
– Нисколько не сомневалась в плохом влиянии твоего муженька, даже теперь, когда ты с ним в разводе, – выпалила подруга.
– Мы не в разводе. Я просто взяла паузу… – Мне не хотелось ссориться с ней из-за пустяка, поэтому я удержала свои эмоции в узде.
– Теперь, когда судьба свела нас снова, ты так просто от меня не отделаешься. Надень что-нибудь поприличней и дуй сюда. Черт с ним, с карнавальным прикидом! – приказала Энн.
Иногда мне кажется, что в одной из прошлых жизней она была моей мамой или старшей сестрой. Может, это оттого, что Анька переходила со мной из одного важного этапа жизни в другой, несмотря на временные расставания. А, может, я все еще не привыкла, что после своего американского периода жизни она превратилась в сноба, не упуская любой возможности покомандовать мною.
Я протискивалась сквозь поток спешащих горожан, которые фыркали и толкались всякий раз, когда я тупила, вспоминая, как мне пройти к железнодорожному вокзалу. А ведь он находился всего в пятнадцати минутах ходьбы от посольства, где я оформляла документы на отказ от прежнего гражданства. Данный факт еще раз подтверждал, что ориентация на местности была одной из моих слабых сторон.
У светофора кто-то коснулся моего плеча и изумленно спросил:
– Фасолина?
Я обернулась. Анька! Первая красавица и модница класса, моя лучшая школьная подруга. Сразу узнала ее по глазам олененка Бэмби, которые здорово маскировали искушенный взгляд, и улыбке а-ля Кейт Мосс со знакомой щербинкой между передними зубами.
– Анька! Сколько лет, сколько зим!
Мы застыли в объятиях посреди улицы, на проходе, и не обращали внимания на то, что люди вокруг наперебой отправляли нас по одному неприличному адресу.
– Ну надо же! Что ты тут делаешь?
Она уверенно откинула волосы назад, поправила лямку сумки Фенди через плечо и важно сказала:
– Вот, еду к мужу. Во Флоренцию. Кстати, с легкой руки Умберто меня все зовут теперь Энн. А то Анька да Анька.
Я с восхищением взглянула на нее и удивилась:
– Энн? Необычно! А Умберто – это кто?
– Мой муж. Он родом из Рима, но работает во Флоренции. Врач-кардиолог.
– Да ну?! Ты ведь в Америку уезжала?
– Да, было дело. Даже марафон в Нью-Йорке пробежала.
– Узнаю мою Аньку. Что в голову взбредет, то и сделает! – Я дотронулась до ее руки, не веря, что передо мной в самом центре Рима стоит моя школьная подруга.
– Короче, стартовала одна, а финишировала рука об руку с темноволосым красавцем по имени Умберто. – Она снова поправила волосы, будто невзначай демонстрируя обручальное кольцо на безымянном пальце ее левой руки, а на указательном – еще одно с большим бриллиантом.
– Могу понять этого итальянца! – я любовалась Аней, будто моделью сошедшей со страниц журнала Вог.
Она ухмыльнулась:
– Представляешь, задумалась, какой у меня каденс[10], сто шестьдесят или сто семьдесят? А он сзади так неожиданно бросил мне: “Сто шестьдесят, ваш каденс сто шестьдесят”.
– Даже если я понятия не имею, что такое каденс, но звучит все равно сказочно! – Я взволновалась так, будто это случилось со мной.
– Ну, он-то на ста восьмидесяти бегает, хотя и роста немаленького, – новая для меня Анька показала уровень сантиметров на десять выше своей макушки. После небольшой паузы она спросила:
– А что ты? Замужем?
– Да, тоже итальяно веро[11], – смутилась я, ибо предчувствовала ее вопрос.
– Так ты нашла своего Леонардо?! – брови Энн сложились домиком.
Мне хотелось провалиться сквозь землю, спрятать подальше все неудачи, которые я встретила на своем пути, но язык был моим тайным врагом и не оставил времени на размышление:
– Нет. Вернее, да. Но он пропал.
– Это уже интересно. Слушай, а давай доберемся до Флоренции и засядем в каком-нибудь милом местечке, – предложила она. – Расскажешь свою жизнь с того момента, как ты уехала к бабке.
И мы зашли в бар “И фрари делла Лоджа”, который в последствии станет нашим неизменным местом встреч по пятницам, и принялись листать в памяти страницы школьных лет. Я напомнила ей одно наше нелепое детское приключение. Мы решили забраться на черешневое дерево нашего соседа и так увлеклись, что не заметили дядю Степу, который поджидал нас внизу в широких семейных трусах, резиновых сапогах, бандане пирата и с винтовкой наготове. В ответ на наш громкий, заливистый смех посетители бара бросали заинтересованные взгляды, и мы смолкли. Но в какой-то момент подруга стала серьезной и, помешав коктейль трубочкой, спросила:
– А помнишь ту цыганку-бродяжку?
– Воровку, что назвала меня бандюгой? Как же забыть!
– До сих пор не пойму, как тебя угораздило? – Она утопила трубочкой ломтик апельсина в спритце и бросила на меня многозначительный взгляд.
Когда я забывала об этом случае в своей биографии, она ни раз освежала мне память.
Это случилось осенью, когда нам с Анькой было где-то по одиннадцать. Мы возвращались с ней со школы домой по центральной улице города, которую в народе называли ташкентским Бродвеем. За спиной болтались рюкзаки, мы шуршали первыми желтыми листьями и ели мороженое. Я крутила в руках зонт в руках и громко смеялась над жестами подруги, которая пародировала математичку, пока не обратила внимание на двух цыганок, шедших прямо на нас, впереди которых вприпрыжку бежал чумазый мальчишка.
Подруга скомандовала мне:
– Тихо!
Не знаю, что ее насторожило, ибо она мало чего боялась. В отличие от меня.
– Подумаешь! – нарочито громко сказала я, все еще пребывая в дурашливом настроении. – Что они нам сделают?
Цыганки не сводили с нас глаз. Анька отвечала им дерзким взглядом, я же всерьез испугалась, ибо не далее как этим утром баба Нюра рассказала, что в нашем районе пропала десятилетняя девочка. Ушла в школу, да так и не вернулась.
Мальчишка не отрывал взгляд от тающего в моей руке мороженого и, неожиданно выхватив его у меня, убежал. Анька бросилась за ним. Женщины перекинулись между собой словами на непонятном языке и оцепили меня. Я схватила зонт, зажмурилась, и принялась размахивать им.
В какой-то момент мой удар пришелся по чему-то жесткому, и, когда я открыла глаза, заметила, как на правой брови пожилой женщины выступили капли крови. Анька привела за шкирку плачущего цыганенька с запачканным мороженным ртом.
– Бандюга! Да мы сейчас в милицию заявим! – крикнула с акцентом та, что помоложе, и схватила меня за руку.
Как раз в этот момент откуда-то появились люди и окружили нас. Вот только, где они были раньше и почему осуждающе смотрят на нас, вместо того, чтобы помочь?
Анька отпустила ребенка, молодая женщина ослабила хватку и крикнула:
– Вы – свидетели! Она первая на моего сыночка руку подняла!
Я вырвалась из плена, открыла рот, чтобы возразить, но Анька сделала знак тикать, мы припустили через дорогу, чтобы успеть на троллейбус, который только что подъехал к остановке. Расталкивая людей, заскочили внутрь, и уже через несколько секунд водитель закрыл двери, не дождавшись бегущих цыган.
Со словами “благодарю тебя, Господи!”, я зареклась впредь появляться на Бродвее. В городе-миллионнике десятки других дорог, на которых мы вряд ли с ними когда-либо пересеклись бы.
Спустя пару-тройку дней мы все же встретились. Анька в тот день не пришла в школу, и я после занятий направилась к ней, чтобы передать домашнее задание. Я заметила, как пожилая цыганка шла по другой стороне дороги.
«Прибавлю шагу и спрячусь где-нибудь поблизости! Но где?» – пробормотала я, соображая, в каком магазине надежнее скрыться. Холод опустился из живота в ноги, коленки дрожали, а голова вообще отказывалась работать.
Уже через несколько мгновений я почувствовала, как кто-то схватил меня сзади за капюшон ветровки и голос с акцентом велел:
– Постой, бандюга! Я не сделаю тебе больно.
Я замерла, ожидая худшего. Женщина изловчилась, вцепилась в мое запястье так, чтобы видеть мою ладонь и нараспев произнесла:
– Лет через шесть ты уедешь за границу и встретишь его, сына попрошайки. Но не сразу выйдешь за него. Нет. Будете любить друг друга. А вот мама твоя…
– Оставьте меня! – я заорала, что есть мочи.
Я вопила, но цыганка удерживала меня:
– Не ори! А вот твоей маме, ей кто-то заговор на смерть сделал. Но я могу помочь. Детьми клянусь!
– Тетя, нет у нас денег! – я попробовала вырваться, по щекам покатились слезы, но та крепко держала меня за руку и не сводила с меня глаз:
– Не нужны мне твои деньги! У мамы ведь есть кое-что. Ее здоровье стоит намного больше, чем те побрякушки. Понимаешь? Тогда она будет жить.
«Мама будет жить».
Откуда ей было знать, что пару месяцев назад у моего друга и одноклассника от страшной болезни умерла мама? Он так отчаянно плакал на похоронах, что я вцепилась в хрупкую руку своей мамы, а ночью не спала до самого рассвета, часто подходила к открытой двери родительской спальни, чтобы послушать, дышит ли она.
Следующим утром я залезла под матрас, где мать хранила семейные ценности. Сережки, кольцо и цепочка с жемчужным кулоном должны были потом отойти мне, но я ими пожертвовала в тот день.
Когда я рассказала все Аньке, та накинулась на меня:
– Блин, дурында! Что сразу ко мне не зашла? Придумали бы что-то.
– А что бы ты придумала? Там целая шайка. Они гипнозом людей обворовывают. Нет, люди им сами все приносят.
– Ты сомневаешься, что я их найду? – с вызовом бросила подруга.
Я махнула на все это рукой. “Откупились!” – повторила слова отца на свой безутешный плач.
Через несколько дней к нам в дверь позвонила Анька с какими-то двумя парнями из старших классов и протянула мне эту цепочку с жемчугом. Сережек и кольца уже не было:
– Напела, что продала! А ты, Фасолина, держи этот кулон с жемчугом. Знаешь, это ведь камень семейного счастья. Береги его!
Родители прожили еще шесть лет. Не думаю, что цыганка имеет к этому какое-либо отношение. А тот кулон я до сих пор ношу, хотя моя семейная жизнь сейчас проходит очередной неблагоприятный период.
Я замолкла, а Энн, подозвав официанта, заказала нам еще по коктейлю.
Это помогло мне встрепенуться и даже иронизировать:
– Здесь коктейлем не отделаешься. Чтобы поведать тебе о том, что произошло, надо что-то посолиднее.
– Солька, ты же меня знаешь!
Она подняла руку, и официант со жгучими черными глазами, улыбаясь, приблизился к нам.
– Что я могу для вас сделать?
– Посоветуйте какое-нибудь деликатное вино, подходящее для длительной беседы.
– Тем, кто не любит торопиться и предпочитает раскрывать вкус вина медленно, я советую благородный и многогранный Гевюрцтраминер.
Энн загадочно улыбнулась и кивнула:
– Отлично! И что-нибудь в качестве сопровождения.
– Хорошо, сделаю сырную нарезку и тарталетки с паштетом из гусиной печени, самый лучший в нашем регионе! – официант не сводил с Энн глаз. Будто чувствовал, кто здесь кого угощает.
Когда он удалился, подруга, потирая руки, нетерпеливо произнесла:
– Ну? И как бабушка убедила тебя уехать с ней?
О проекте
О подписке