Весной на побывку Борис возвратился
Из армии. Настю увидеть хотел.
Матвей отсоветовал – с ним поделился,
Хотя за родных он Бориса жалел.
«Зачем ты семью разбивать ее станешь?» –
«Я только увидеть». – «Аль мало я жил,
Чтоб мог ты солгать мне? Меня не обманешь.
Ты счастье свое, Борис, сам упустил.
Настя замужняя. Я до разводов
Сторонник не шибкий, а ты молодой,
Другую найдешь. Отступить – благородно.
Лезть в ее жизнь – вот поступок дурной.
Адрес не дам тебе. И в память дружбы
С отцом твоим лично тебя попрошу,
Чтоб впредь не искал ее, – Насте не нужно.
Развода я вам никогда не прощу».
Вышел Борис от него со слезами…
Просьбу он выполнил. Настя родить
Никак не могла. Ей детей доверяли
Сестры, но как этим горе избыть?
Нюра и Соня родили по дочке.
Расстроилась старшая было: ведь ей
Сын представлялся в мечтах уже точно,
Судьба ж всегда чаяний женских сильней.
Архипову – Женей назвали. Григорий,
Глядя на крупную дочку свою
(Недаром кормил он усиленно Соню!),
Тотча́с полюбил до беспамятства ту.
Была на Григория очень похожа
И так умилила тем душу его,
Что никого он на свете дороже
Скоро не знал, забавляя ее.
Соня на мужа глядела с улыбкой.
«Всем детям своим имена загадал
В утробе я так, чтобы им без ошибки,
Кто б ни случился, заранее дал.
Родился бы мальчик – Евгений назвали.
Дочка – Евгения. Ведь хорошо?»
Вокруг все смекалку отца признавали.
Детишек загадывал Гриша еще.
Соня молчала. Одно огорченье
Было ей – дочку Григорий крестить
Наотрез запретил: «Для чего той крещенье?
Сказкам поповским не будешь учить!
Сама уж ходи, раз не можешь иначе,
Но дочек не дам! Я давно коммунист,
И дочери будут! О чем, Соня, плачешь?!»
Больно ей было, что муж атеист.
Дочку тайком, без него, окрестила.
Год миновал. Чтоб на внучку взглянуть,
Матрена меньшого сынка навестила.
Понравилась Женя: «От матери – чуть.
Не поздняковская – наша порода,
Архиповых! Можно на лето свезу
Из города пыльного я на природу?» –
Матрена спросила. Мать скрыла слезу.
Свекрови ей вслух поминать не хотелось
О дочери старшей, какой уберечь
В селе их не вышло. Григорий тут смелость
Взял согласиться: «Бери! О чем речь?»
Вздрогнула Соня. Смолчала. «Ох, Гриша,
Зачем ты?» – хотела спросить уж она,
Но поняла, что доставить муж ищет
Матери радость. Ведь мать-то одна!
Втайне Григорий досель тяготился
Случаем давним; и тем, что простить
Смерть Василисы в письме он решился,
И тем, что не мог боль в душе отпустить.
«Мать так страдает! – ему говорила
Груша. – Уж ты с ней поласковей, брат!»
Сама всех родных неизменно любила
И не искала, кто в чем виноват.
Матрена взяла Женю. Ме́ньшему сыну
Слукавила: чаяла внучку крестить.
(О том, крещена ли, у Гриши спросила,
А Соня не смела ему говорить.)
Вздыхала Матрена: «Дитя некрещеным
Великий грех бросить – родимая кровь!
Коли помрет, так не стать и спасенным!»
Не знала, что крестит крещеную вновь.
К батюшке бросилась: «Не погубите
Младенца безвинного! Сын – атеист,
Снохе запрещает крестить. Окрестите!» –
«Рад помочь. Сын у тебя коммунист?» –
«Да». – «От родителей я безымянных
Крестить не могу. Нужно в книгу вписать,
Чье дитя. Есть свидетельство?» – «Я ль не по правде
Ужели могу имена их назвать?
Обидели, батюшка! – сердце Матрены,
Будто с горы крутой, ухнуло вниз. –
Свидетельства нет у меня… Некрещеной
Неужто оставите? Что за каприз?!
Ах, бюрократ! Да я, что ли, чужая?!
Первый раз видите? В храм не хожу?!» –
«Есть указанье. Другого не знаю.
Увижу свидетельство – внучку крещу».
Матрена от брани едва удержалась.
Женю оставив Антона жене,
Она в сельсовет что есть духу помчалась.
Объяснила всё: «Нужно свидетельство мне!»
И тут ей отказ: «В Москве внучка роди́лась.
Бумагу не можем о ней выдавать –
Нет права». Матрена так гневно бранилась,
Что документ не смогли всё ж не дать.
Со слов ее в тот же день всё написали.
Печатью заверили. Не говорить
Об этой уступке в селе умоляли.
Место рожденья пришлось уж сменить.
Матрена с бумагою в церковь: «Крестите!» –
«Подложное? Грех!» – Головой поп качал. –
Внучка ж московская! Впрочем, несите, –
Понял, что сам он к подлогу толкал.
Так Женю крестили второй раз. «Сыночек, –
Матрена в Москве повинилась потом, –
Уж я окрестила, прости, твою дочку,
В той церкви, где сам был младенцем крещён.
Помрет – в раю будет». Всплеснула руками
Соня. Лицом побледнела она:
«Я прежде крестила. Беда!» – «Да что с вами? –
Смеялся Григорий. – Какая беда?
Ну, искупали малышку два раза.
Подумаешь!» – «Ты тут, сынок, виноват, –
Мать рассудила. – По-Божьему сразу
Надо всё делать. Славяне крестя́т
Спокон веков. Соню обидел напрасно:
Тайком ей пришлось дочку в церковь носить.
Пироги печешь, Соня, не спорь уж, ужасно. –
(Та испекла, чтоб свекровь угостить.) –
А что в церковь ходишь – хвалю! Всегда знала:
Пусть лучше живот сын похуже набьет
(Таланта к стряпне у тебя, Соня, мало),
Зато о нем слово до Бога дойдет.
Молись за безбожника!» Соне приятны
Были такие Матрены слова,
Хоть, зная метания сердца, обратно
Их, вероятно б, свекровь забрала.
Соня сама себя грешной считала:
Муж от всего ее сердца любил,
Она ж, покоряясь, любовь принимала,
Да недовольна порой была им.
У Бога просила любви она к мужу
И всяческих благ ему. Знала, никто
Неудовольствия б не обнаружил
На лице добром и кротком ее.
Семью их счастливой и крепкой считали.
Из деревень бежал в город народ –
Колхозы крестьян быстро в бедность вогнали,
Хоть прежде сулили беречь от невзгод.
К Архиповым семьями ехали люди –
Их земляки. Как могли не принять?
Откажешь – беда непременная будет:
Станут твои земляки голодать.
С округи тянулись. Сменяя друг друга,
Быстро в Москве закреплялись они
Или назад возвращались с испуга –
Не все принять жизнь во столице могли.
С начала тридцатых так много бывало
Гостей у Архиповых, что не всегда
Соня число проживающих знала.
Шести человек постоянных семья:
Она, муж, две дочки, два Сониных брата –
Один брат учился, работал другой.
Таяла всякая в доме зарплата.
Да земляки, что валили толпой.
До восемнадцати враз всех садилось
За стол человек. Было, что приезжал
Кто-то внезапно. «Уж сделайте милость…» –
На пороге негаданный голос звучал.
Соня с улыбкой спокойной вставала,
Радушия полная, из-за стола
И гостю тем место свое отдавала,
Всем говоря, что поела она.
«Жалко родных мне», – всегда говорила
Матрене, когда та, бывало, ее
За то, что им «сели на шею», корила:
«Столько людей! Детям-то каково!
Младшая спит на полу, а у старшей
Спина заболела уж от сундука –
На нем спит, сердечная». – «Это пока что.
Кончится темная, верю, пора.
Вот тогда дочкам кровати поставим,
А пока некуда». С мужем они
Матрене свою всякий раз уступали,
Когда приезжала проведать семьи́.
«Шибко родни у тебя, Соня, много.
С какого колена-то числишь родней?» –
«Я не считаю. Все живы от Бога».
Матрене по сердцу ответ был такой.
Соню она и не шибко бранила.
«Дал безотказную душу Господь, –
Вздыхая, о младшей снохе говорила. –
Для чужих ущемляет свою кровь и плоть!
Кто так живет?» – «Вот хоть Петр к примеру, –
С умыслом Соне рассказ завела. –
Ему тоже жаль земляков своих, верно,
Но в дом не пускает приезжих – семья!
Одно исключение сделал для Маши –
Свояченица, а с тех пор никого!
Приедет к нему кто, под дверью и ляжет!
По округе вперед пустил слово про то». –
«Неужто не ездят?» – дивилась лишь Соня. –
«Я не видала. Ты думаешь: злой?
О Петре говорят по округе худое:
“Зазнался!” А зять дорожит мой семьей!» –
«И к Маше не ездят?» – «Не ездят и к Маше.
Ей тяжело ж за гостями ходить –
Сердца порок. Ничего тут не скажешь!
Умеют зятья моих дочек любить.
Горой за них станут!» – «И я ради Гриши…
Да днем не бывает у нас никого:
Кто не работает, те место ищут». –
«Зато у вас ночью народу полно». –
Соня смутилась: – «Пристроим всех скоро». –
«Сама про сестер своих, Соня, скажи –
Нюру да Настю: к ним ездят? Укора,
Захочешь сказать, за вопрос – не держи». –
«Не ездят…» – «Одна всю округу пускаешь!» –
«Я не умею прогнать земляков.
И Гриша не может». – «О Грише я знаю,
Что любит тебя он. Всё кроет любовь.
На всё сын готов ради нежного взгляда…» –
«Братьев женю, отделю». – «У тебя
Хорошие братья – всегда видеть рада». –
Матрена правдива хвалою была.
Сонины братья ей нравились. Ваня
Был доброй души весельчак озорной,
Любил на гармошке играть, на баяне
И всех очаровывал справной игрой.
Девки за ним, стыд не помнивши, ви́лись!
Скольких уж спортил! Совсем как Антон
В пору свою: был горяч, как любились,
Но переменчивый в сердце своем.
К скорым легко остывал он победам.
«Осталась в селе, говорят, у него
Большая любовь; ты не знаешь, кто это?» –
Матрена у Сони пытала давно. –
«Откуда мне знать?» – Тут неправду сказала…
Саша на старшего брата глядел
И подражал ему нравом немало.
Правда, играть хорошо не умел.
Мечта его сердце теснила другая –
Летчиком стать. Ваня шел на завод,
А Саша в училище летное – взяли,
Хоть ростом повыше быть должен пилот.
Долго осматривали, сомневались.
Экзамены сдал, но вот рост… «Отчего,
Летчиком стать ты, – спросили, – мечтаешь?» –
«На небо гляжу и уж знаю: мое.
Я на земле не смогу. Пристрелите,
Если летать мне никак не судьба». –
«Летчиком быть – смерть пытать». – «Не смутите.
Смерть так и так на роду всем одна».
Его рассужденья понравились. Скоро
В училище ставили Сашу в пример.
Бабушкой звать стал в Москве он Матрену,
Доставив тем радость сверх всяческих мер.
«Я дедов-бабок не видел родимых,
Так вы своим внуком зовите меня», –
С доверчивой нежностью ей говорил он.
Помнил, что маму любила она.
Зла ей не помнил. К ее посещенью
На стипендию сладости он покупал,
До слез доводя тем Матрену почтеньем.
Бег времени нрав ее властный смягчал.
Всякой она доброте умилялась –
Теплому слову, улыбке чужой,
Маленьким детям. «Так вот она, старость!» –
Думала. И … не боролась с собой.
Ольга по улице шла одиноко –
Сына из детского сада забрать.
Терзала нужда ее сердце жестоко –
Отцову фамилию сыну менять.
Слишком приметная. Да и не схожа
Теперь с материнской. Зачем всякий раз
Говорить, что вдовой была? Лёне Сережа
Не пожалеет фамилии – даст.
Чрез суд это надобно. Усыновленье –
Ей объясняли. Как лёгки слова,
Как тяжко предательское решенье!
Муж не простил бы ей – знала она.
Он так любил сына! Так им гордился!
А мальчику в школу, потом в институт,
В армию, может быть… «Не уродился ль
В купеческий род?» – тут вопрос зададут.
В детском саду уж и то смотрят косо.
Спасибо что взяли! Глаза у нее
Были такие, что ей и вопроса
Лишнего даже не задал никто.
Ее пожалели. Должно, догадались:
Родителя мальчика та назвала
Робко, но твердо – не отрекаясь,
Когда сына в сад отдавать привела.
В Москве слыли слишком известны когда-то…
«Ольга! – услышала голос чужой,
Мысли прервавший. – Да ты ли? Как рад я!»
Вздрогнула Ольга: кто это такой?
Навстречу ей шел человек незнакомый,
Плохо одетый. Хотела свернуть,
Ни слова не вымолвив, и по-иному
Продолжить намеченный к садику путь.
Любой незнакомец врагом ей казался.
Страх лютой гибели душу теснил,
Да не успела свернуть – поравнялся
И за руку Ольгу по-свойски схватил.
«Пустите! Не знаю вас!» – Вырвала руку. –
«Верно ли ты не узнала меня?
Были с тобою близки мы друг другу…» –
По тем лишь словам догадалась она. –
«И что?» – Ей хотелось сказать равнодушно.
Стоял перед нею любовник былой.
Весьма изменившийся нынче наружно,
Также обобранный новой страной.
Не помнила уж, сколько лет не видала.
Общих знакомых распался их круг
Давно, и судьбы его Ольга не знала.
Лицо выражало ее лишь испуг.
«Оля!» – Ей было весьма неприятно,
Что так фамильярно ее называл. –
«Мне нужно идти». – «Ты прости меня, ладно?
Дурак был и … Крепко тебя обожал.
Тебе никогда я не сделал бы злого…» –
«Всё давно в прошлом. Прощай». – «Погоди…
Оля, позволь еще молвить два слова…
Я знаю: вдова ты. Ко мне приходи.
Вместе жить будем. А?» – «Ты ведь женатый!» –
Отец его в юности ранней женил.
(Родитель в Москве фабрикант был богатый,
А сын при отце ловеласничал, пил.)
«Оля, жена от меня убежала.
Да не любил я ее никогда!
Экой же ты привередливой стала…
Раньше смущало ли, что есть жена?» –
«Я изменилась», – сказать захотелось
Вдруг всё, что выстрадать в жизни пришлось,
Чтоб стыдно глупцу за свою стало смелость.
В душе поднялась обжигавшая злость.
Он жив, а муж мертв. Сколько раз Ольге снилось,
Как в камере темной супруг умирал…
И чтоб после этого прошлым польстилась?!
Не ближе прохожего ей давно стал.
«Жив твой отец?» – задала вопрос краткий.
«Сама понимаешь… Быть может, живой,
Но чувствует сердце, что свидимся вряд ли.
И я был, где муж свои дни кончил твой». –
«Мужа не трогай! Да как же ты…» – «Вышел?
А вот загляни ко мне – всё расскажу». –
«Надеюсь, что больше тебя не увижу…
Минуты нет лишней – по делу спешу».
«Я, Оля, всё знаю: про младшего сына,
Вашего с мужем, про то, как живешь». –
«Откуда?» – «Да ты бы меня навестила…
Неволить не стану – не бойся. Придешь?
Здесь близко живу. – Ольга не отвечала,
Молча пошла вперед. – Виделись мы
С мужем твоим…» – В спину вдруг услыхала:
«Прочь, Оленька, прочь от него уходи».
Голос услышала мужа так ясно,
Будто бы он говорил с ней живой.
На чудо надежда в ней вспыхнула страстно.
Оглянулась, уж зная несбыточность той…
Любовник былой улыбнулся лукаво.
Не для него оглянулась она!
О встрече в тот день же Сергею сказала –
Тайны от брата иметь не могла.
Советовал ей позабыть. Виновато
Глядела на брата она своего:
«Разрушила жизнь твою». – «Это неправда.
У Нади я был». – «Как она?» – «Ничего.
Свыклась». – «Какой ты хороший, Сережа!
Мало мне руки твои целовать!» –
«Что ты… Отцу твоему много должен.
Рад случаю помощь тебе оказать». –
«Папа любил тебя…» – Вспомнила Ольга,
Что на руках у него умирал
Отец ее, чуждый Сергею по крови.
Сыном его тот своим воспитал. –
«И мама моя тебя очень любила…
Если б случилось мне бросить тебя
В беде, прокляла бы меня из могилы». –
«Надя… про Лёню… тебя поняла?» –
«Поплакала и поняла, не волнуйся.
Ты мыслишь правильно: нужно менять
Фамилию сыну, ему будет лучше
Сызмальства к новой – к моей привыкать». –
«Сережа!» – «Не мучь себя, Оля, не надо.
Ты никому не наносишь вреда».
Чтобы понять ее мысли, лишь взгляда
Было довольно Сергею всегда.
«Куда ты идешь? Темнота, уже поздно», –
Спросил ее. – «Нужно. За Лёней гляди,
Ладно?» – Заметил в глазах ее слезы. –
«Оля, – ей вслед закричал, – не ходи!»
С лестницы быстро, упрямо сбежала.
Час спустя кнопку дверного звонка
Робко рукою дрожащей нажала –
Была ноша просьбы ее нелегка.
«Не беспокойтесь. Всё будет, – ответил
Несмелым словам скоро голос живой. –
Нередко меняют отцов теперь детям.
Сам подсказать хотел шаг вам такой.
Никто не стеснит вас опасным вопросом». –
«Благодарю вас… Не будет мой брат
При этом замечен в связи с двоеженством?» –
«Ваш нынешний муж лишь однажды женат.
Жена его – вы». – «Знаю правду другую». –
«Забудьте о ней. Уж и церкви той нет,
Где венчан. Живете в эпоху иную!
Ольга Ивановна, дам вам совет:
Сергей Николаевич дорог вам?» – «Брата
Люблю в нем всю жизнь», – отвечала она. –
«Теперь вам иначе любить его надо». –
Вспыхнула: – «Но у Сережи жена!
Наш брак… недействительный. Мы разведемся:
Однажды до светлой поры доживем,
Когда вне опасности всякой проснемся
И сразу ж тогда за разводом пойдем». –
Ее собеседник словам улыбался. –
«До этой поры я не чаю дожить». –
«Вы… тоже в опасности?» – «Нет. Так сказался…
Отчего перестали мне “ты” говорить?» –
«Неловко». – «И верно. Что было то было.
Я не поверю, чтоб сводный ваш брат,
Рискуя собой ради вас, не любил вас». –
«По страсти одной лишь добро ли творят?» –
«Он вам не родня, вы чужие по крови…
Может, чего-то никак не пойму?
Интеллигентские штучки мне внове». –
«Как женщину любит брат только жену». –
«Пусть так… Переменчиво сердце мужчины.
К супруге бывает? Беду наведет.
Свой брак, сделав правдой, двоих бы спасли вы,
Не то и вас сгубит, и сам пропадет». –
«Готова рискнуть. Я… храню верность мужу», –
Казалось интимным об этом сказать,
Словно свою наготу обнаружить. –
«Мертвого нет пользы мужем вам звать». –
«Данила Никитич, меня не поймете,
Я знаю. Прошу, извините меня
За беспокойство». – «Не раз вы придете». –
«А вам повредить не могу разве я?» –
«Всякое может быть, – не отпирался. –
Я … неформальный свой адрес вам дал.
Прописан иначе», – внезапно признался. –
«Разве так может быть?» – Не отвечал. –
«Если застать вам меня не случится,
Жена передаст вашу просьбу всегда.
Ей, как и мне, во всем можно открыться». –
Догадалась: – «Она… не совсем вам жена?» –
Взглянул тяжело: – «Жизнь юлить заставляет.
Лера – детей мать моих». – «Я прошу
Вновь извинить». – «Дом мой мало кто знает…» –
«Я вас поняла: никому не скажу».
Тайну другую она сознавала
Молча: правдивое имя его
Одна из немногих, в числе близких, знала,
Для чужих псевдоним был партийный давно.
«С усыновлением уж не тяните, –
Прощаясь, советовал. – Сводный ваш брат
В годы свои лишь обычный учитель?
В школе о нем хорошо говорят». –
«Кем ему быть?» – Ольга тут удивилась. –
«Сергей Николаевич не коммунист?
Быть в партии нынче б ему пригодилось». –
«Сережа от всякой политики чист». –
«Не воевал?» – «Нет. По зренью». – «Прекрасно!
А то если вдруг он не там воевал,
То вам своим мужем иметь бы опасно.
Удобной же парой швыряться б не стал». –
Ольга решилась: «Спросить я хотела,
Мог в заключении мужа встречать
Один человек?..» – Назвать имя успела,
Прежде чем разум велел замолчать.
«Было такое, – сказал неохотно
Данила Никитич. – К чему вам теперь?
О муже всё знаете». – «Может быть, что-то
Знать может еще…» – «Этот тип вёрткий зверь!
Отца своего оболгал он родного!
И… вышел свидетелем. Удивлены?» –
«Нет». – Ольга в душе ожидала такого. –
«С ним связаны быть вы никак не должны.
Его… век недолог». – Так Ольга узнала,
Что бывший любовник ее обречен,
И… облегчение вдруг испытала.
Назавтра столкнулась с ним в месте былом.
«Оля, забыть не могу нашей встречи!
Я тебя ждал: вдруг опять повезет?» –
Ольга расправила хрупкие плечи:
Открыть или нет, что беда того ждет?
Решила молчать. – «Расскажи мне о муже.
Что знаешь?» – «Пойдем ко мне». Ольга пошла –
Неведенья нет ничего в жизни хуже.
Жилье того нынче обычным нашла.
«Оля, я счастлив!» – «Не молви пустого.
О муже, прошу». – Грустно стал вспоминать: –
«Страх за отца претерпел я родного –
Фабрикой сам не успел обладать.
Сначала отца, меня после забрали.
Я умирать за него не хотел.
Мы ж не купцы даже были – мещане[29],
Отец, открыв фабрику, разбогател». –
«Я это знаю», – негромко сказала
Ольга. Терпенье теряла она
И на часы взгляд бестактно бросала.
Зачем сидит здесь? Ей известно: вдова.
Но… вдруг? От свидетеля нужно услышать
О Егорушке милом… В душе у нее,
В памяти крепкой, он всё еще дышит.
«Мужа за мной привели твоего.
Он подошел ко мне первый. (Случилось
Нам на беду в одной камере быть –
Вволю над нами судьба поглумилась!)
Стали мы с ним без обид говорить.
(Сколько уж лет прошло!) Сказывал вести:
О маленьком вашем сынишке, о том,
Как жил и работал в Москве до ареста.
Я ему кратко в ответ о своем.
А вы в коммуналке ночей не теряли!
(Когда-то клялась мне, что любишь меня!)
На допрос меня первого, Оля, позвали.
Всё подписал, что велели тогда».
Сочувственно Ольга в ответ поглядела:
«Били тебя?» – Захотел ей солгать,
Но вымолвил правду – в упор та смотрела: –
«Грозили. Дурак ли я был рисковать?
Мне обещали: “Уйдешь невредимым.
Молча, подписывай”. Всё подписал.
Почти не читая. Твой муж был спесивым…
Я застал, Оля, как он умирал.
Один его вид мне внушал уже муки!» –
«Аркадий, довольно! – Впервые его
Назвала вдруг по имени после разлуки,
Однако сама не заметив того. –
Муж… в памяти был, умирая?» – «Нет, Оля». –
«О, слава Богу!» – Случалось слыхать,
Что без сознанья не чувствуют боли. –
«Не все ли равно, как пришлось подыхать, –
О проекте
О подписке