Глава 3. Безумный дневник

Я так боюсь этого человека. Боюсь, что он найдёт другую девочку, которую можно превратить в лягушку.

из дневника Со

Я сидела на кровати с телефоном в руке, оживляла и гасила экран одной кнопкой. Сегодня, вплоть до этой минуты, я забыла обо всём на свете, о том, что у меня была жизнь до Профессора и без Профессора. Скучная жизнь. Я категорически не хотела её больше жить. Сколько раз она шла вразрез с тем, чего я от неё ждала, но теперь она мне казалась безнадёжно тусклой и безжизненной. Рука Мастера протянулась ко мне. Эта рука реальна. Скажи мне кто-нибудь тогда, что есть в мире другие живые люди, я бы рассмеялась этому человеку в лицо, но мне нестерпимо хотелось с кем-то поговорить. Мне нужно было с кем-то поговорить.

Очнувшись от сладкого вяжущего гипноза, я вспоминаю, что у меня были друзья, которые знали меня задолго до поступления в Школу. Их было трое, и в сумме мы тесно дружили уже три года. «Они же ничего не знают, – думаю я, – и не должны узнать. Рот на замок».

Как бы мне ни хотелось, но придётся всё-таки жить свою прежнюю жизнь, по крайней мере, какое-то время. Профессор уезжает из города почти на месяц. Он – куратор приёмной кампании для молодых абитуриентов в регионах. Ему предстоит ездить по городам, проводя открытые мастер-классы, рассказывать о преимуществах и достоинствах нашей Школы. В душе поднимается горькое сожаление от одной лишь мысли об этом. Я боюсь, что за это время он забудет, что между нами произошло.

Я созвонилась с Ромой. Нет, я не врала Мастеру, когда говорила, что у меня нет молодого человека (ненавижу слово «парень», оно такое вульгарное) – на кривой отношений мы находились попеременно где-то между серединой и конечной точкой, но, как я идеалистически полагала, оставались близкими друг другу людьми. Мы договорились встретиться в сквере Героев Пограничников – так называл его Рома, а я не знала, верить ему или нет, и не называла его никак.

– Пожалуйста, возьми вина. Побольше! – сказала я ему по телефону.

На улице было уже темно, низко, будто под тяжестью накопленного дневного жара, висело истыканное звёздами чёрное небо. Он сидел на траве, прислонившись к дереву, поставив перед собой ноутбук – лицо подсвечено светом от монитора. Я вздрогнула от узнавания – несколько часов назад я так же сидела на полу красной комнаты. Я выдернула его с работы, и здесь, на траве, он продолжал работать, ожидая меня. Мы предпочитали траву скамейкам, которые были уже заняты чёрными силуэтами, будто грубо вырезанными из бумаги, курившими и гоготавшими во весь голос. Я с размаха плюхнулась рядом с ним на расстеленную для меня куртку. Он рано выходил из дома и всегда брал с собой куртку, чтобы я не замёрзла, если вечером мы встретимся, хотя мы не договаривались о встрече заранее. А может, это он всегда мёрз?

Я была возбуждённая, радостная, стремительная, напористая. Говорила быстро и громко, больше захлёбывалась смехом, чем говорила. Я горела от нетерпения в подробностях рассказать ему, что у меня произошло, что мир мой сделал смертельное сальто, но напустить на это такого тумана, чтобы он ни о чём не догадался, но что-то почувствовал.

Он купил две бутылки красного вина, густого и крепкого.

– Риоха, – сказал он, когда я взяла у него бутылку.

Мне нравилось название, звучащее как страстный вздох – Риоха, но я больше любила белое вино. Я жадно присосалась к горлышку и сделала три больших глотка. Горло обожгло горечью, по подбородку стекла тонкая струйка, я вытерла её тыльной стороной ладони.

Его лицо было бледно-холодным и сосредоточенным. Я не могла спокойно смотреть, как он работает, хотелось взять его за плечи и растормошить, расцеловать в щёки, смачно причмокивая, обхватить за шею и душить в объятии, пока он не начнёт непроизвольно кряхтеть от моего приступа нежности. Мне необходимо было выместить энергию и восторг, вызванные встречей с Профессором. Я закрыла его ноутбук, опрокинулась спиной на траву и расхохоталась так, словно под действием вуду.

Я хотела вечеринку, но не такую, как была на озере. Наши вечеринки были камерными. Мы встречались вчетвером: я, мой Рома, моя Рита и её Артём. Иногда, когда кто-то из нас отлынивал – втроём, но чувствовали, что чего-то не хватает, и всеми силами пытались вернуть потерянный элемент. Иногда к нам кто-то присоединялся, мы принимали, не отталкивали, но это была ещё одна возможность продемонстрировать другому нашу идеальную совместимость. Я всегда больше любила чётные числа. Когда мы вливались в большую компанию, тоже старались не расставаться – я хвостом следовала за Ритой – она была более открыта новому, а Рома и Артём, более сдержанные, и вовсе вставали как вкопанные на месте и, тихо переговариваясь, наблюдали за происходящим.

Я полюбила Риту под песню Ланы Дель Рей Summertime Sadness с первого глотка коктейля из водки и ананасового сока, которым она меня угостила, а потом появился Артём, и его я полюбила за то, как он на моих глазах завоёвывал Риту. Однажды он выпрыгнул из окна второго этажа, чтобы догнать её на улице, когда она, как предполагала, незаметно вышла из комнаты и закрыла дверь снаружи на ключ. Мы были четвертинками пазла, идеальной компанией.

Обычно мы пили вино из одной бутылки, шатались по старому центру, сидели у меня в Подколокло, или у Ромы в Лялином переулке, или в съёмной квартире Риты и Артёма на Бауманской – всё было рядом, везде можно было дойти пешком. Наши встречи продолжались с прежней регулярностью, даже когда в моих отношениях с Ромой появилась неопределённость. Ребята смотрели на нас с видом «чем бы влюблённые ни тешились – всё равно помирятся, всё равно будут вместе».

Мальчики любили смотреть футбол, а мы с Ритой любили целоваться, по-настоящему, взасос, страстно. Началось это по моей инициативе. Когда мы, раскрасневшиеся, отрывались друг от друга и, удивлённо моргая, поворачивались к мальчикам, они с хрипом в голосе говорили: «Прекращайте ваши лесбийские игры!» Часто они уходили, оставив нас вдвоём. А мы улыбались и, захлёбываясь смехом, говорили: «А вы-то так не можете!» Бог знает что было у меня в голове (я хотела заставить Рому ревновать к подруге) – я была просто безумно счастлива, так любила нас и наш тесный мирок.

Зимой, собравшись у кого-нибудь дома, мы играли в наклейки – игру, которая моими усилиями стала нашей традицией – я привезла её из Новосибирска, где мы играли в наклейки с именами философов, а теперь писали на бумажках всё подряд – героев кино, актёров, музыкантов, художников, в том числе тех, с кем были знакомы. Потом пьяные, выдохшиеся от смеха, вчетвером засыпали – девочки на кровати, а мальчики на полу. И так каждый раз на протяжении трёх лет.

– Откуда ты такая пришла? – спросил Рома, убирая компьютер в рюкзак.

И я сбивчиво рассказала, чем сегодня занималась, надеясь, если он не спросит, утаить от него некоторые детали.

– А где вы встречались? – спросил он, будто прочитав мои мысли, хотя всё было написано у меня на лице.

– У меня, – ответила я.

– У тебя?

– Да, я разве не сказала?

– Нет, не сказала. Это он предложил?

– Да, – сказала я, и это было правдой.

Он издал протяжное «хм», но не стал дальше расспрашивать. Хорошо, что в темноте он не заметил, как я покраснела. Мы выпили ещё вина, одну бутылку он убрал в рюкзак, а вторую, завинтив пробкой горлышко, засунул в карман куртки, и пошли встречать ребят.

Мы с Ритой опять целовались, страстно и долго, как никогда раньше, будто в последний раз, но тогда я ещё не подозревала, что это действительно будет последний раз. Потом я начала падать. Я падала нарочно, специально, игриво, как Ниагарский водопад, безрассудно, вскидывая руки, обрушивалась вниз, не обращая внимания на то, что находилось у подножия. Но капелька разума в этом была – я падала, стоя рядом с Ромой, чтобы он меня ловил. Он хорошо справлялся, берёг голову, и я отделывалась красивыми, расцветающими наутро, будто бабочки на цветах, синяками. Показывала ему сиреневые пятна на бёдрах, хвасталась боевыми трофеями, а он называл меня «воином». Я и была безмозглым воином на поле любовного четырёхугольника.

– А если бы я тебя не поймал? – спрашивал он.

– Но ты же поймал!

– В следующий раз не буду ловить. Пожалуйста, не делай так, – просил он, но думаю, ему нравилась моя забава так же, как и мне.

Я проснулась утром в Подколокло. Кроваво-красные стены, пол и потолок. Мы лежали втроём на кровати – я в центре, Рита с Ромой по краям. Артём уже ушёл на работу. Обычно я спала на животе, уткнувшись лицом в подушку так, что те, кто это видел, боялись, что я задохнусь. Я уснула в уличной одежде, даже не сняв Ромину нейлоновую куртку. Бережно перекатилась через Риту – она спала на спине, – сняла джинсы, бросила куртку на пол и, не заметив ничего странного, кроме дикой головной боли, переоделась в домашнее. Нужно было скорее умыться и почистить зубы – я любила эти моменты тишины, когда все ещё спят, а я просыпаюсь первой. Я всегда просыпалась первой. Я не помнила, как мы оказались дома, но всё было на месте – ключи, раз уж мы внутри, телефон, паспорт, сумка, – всё вроде в порядке, но, когда я, нагнувшись в ванной, чистила зубы, спину обожгла тянущая боль. «Наверное, не очень удачное падение, – подумала я, – не стоит, Соня, больше падать». Когда я вернулась из ванной в комнату, Рома уже проснулся и вертел в руках куртку, что-то на ней рассматривая.

– Это что, кровь? Откуда? – спросил он.

Сзади на куртке запеклось широкое тёмное пятно. Он подошёл ко мне, поднял осторожным движением футболку, оттянул резинку штанов и сделал то, что при мне никогда не делал – грубо выругался матом.

– Не успел.

Я заподозрила, что боль в спине как-то связана с пятном.

– Что не успел?

– Поймать тебя не успел.

События прошлой ночи стали проявляться как на полароидном снимке. Я, запрокинув голову, много смеялась, валялась в траве, болтая ногами в воздухе, танцевала танец Тило Вольффа^[9], много целовалась с Ритой и, кажется, даже с Ромой.

– Ничего, – сказала я, – случались вещи и пострашнее.

– Ты убегала, и я не успел.

Оказывается, я ещё и убегала. Убежала и не рассчитала падение – распласталась на некстати отделанной брусчаткой улице. Значит, мы возвращались домой по Большому Спасоглинищевскому переулку. Это знание, правда, мало что меняло.

Он выругался ещё раз.

– Кажется, тебе надо в больницу.

Рита боялась крови, и он на такси отправил её домой, а мы поехали в травмпункт. По пути заблудились, вышли раньше, чем нужно, и ещё долго, бродя пешком по жаре, искали нужный корпус больницы.

Рана была глубокой и рваной – пришлось зашивать. Пусть и под анестезией, но я справилась, не проронив ни звука. Когда дело было сделано, я бесшумно, как тень, выскользнула из кабинета, смотря в пол и сжимая руку в кулак, плотно прихватив зубами большой палец. Он обнял меня за плечи, поцеловал в лоб, и мы пошли домой. На обратном пути он купил мне в зелёном кафе с яблочком два больших стакана кофе с молоком и с шестью порциями сахара. Один я, обжигаясь, жадно выпила, сидя на парапете возле кафе, а второй, приятно остывший, пила маленькими глотками, сидя в нагретом трамвае.

– Красивый шрам будет? – спросила я.

– Красивый. Воин, – ответил Рома.

Весь день я пролежала дома на незаправленной смятой постели, смотрела старые фильмы с Томом Крузом – «Ванильное небо», «Интервью с вампиром», «Магнолия», «Человек дождя» – и грызла маленькие детские печенья в форме зверюшек, лишь изредка вставая и шаркая тапочками, проходила в прихожую, чтобы в свете открытого холодильника напиться холодного молока.

На просмотре, на мой взгляд, шедеврального и незаслуженно забытого фильма Стенли Кубрика «С широко закрытыми глазами» я наконец поняла, что произошло, почему они оба – Рита и Рома – весь день не отвечали на мои сообщения. Это осознание пришло ко мне извне помимо моей собственной воли, оно будто было зашифровано в фильме. И я почувствовала дурноту, поднимающуюся из желудка.

Вечером я страшно напилась. Когда я шлёпала от холодильника обратно в кровать с бокалом, контейнером для порционного льда и запотевшей бутылкой «Шардоне», у меня возникло чувство, что, возможно, я ошиблась в своих догадках, но молчавший телефон и пропущенные звонки подтверждали мои худшие опасения. Я думала поехать к Роме и застать их на месте преступления, но была слишком пьяна и обессилена, чтобы выйти из дома, зашитая рана на спине ныла. Возможно, у меня поднялась температура.

Я одинокий воин. Я вступила в область, где начинались зависть, страдание, ревность. Обида ощущалась остро и болезненно. Поверить в то, что моя лучшая подруга увела моего (пусть и бывшего) молодого человека было невообразимо сложно и при этом просто, как выпить чая.

Но, господи, это был кошмар! Я не переставала пить десять дней. Утратив представление о времени, я просыпалась среди ночи или днём и выползала из квартиры за вином в магазин, который никогда не закрывался. У входной двери выстроился стыдливый рядок пустых бутылок. Собственное тело казалось огромным, распухшим. Раненая, зашитая, в непреходящем опьянении, я, сидя на полу под оконной рамой, представляла их вместе. Так бывает? Только так и бывает. Так произошло и со мной. Глупый случай. Обычная история.

Знаю, я страдаю заслуженно. Я – такая же непутёвая, как они. Я собиралась исчезнуть, когда Профессор полюбит меня, но они меня опередили. Это не делает их поступок в моих глазах менее ужасающим. В душе мы все одинаковы, но они первые всё испортили. Мы провели вместе, спали бок о бок три года. Это она, Рита, привела меня в первый раз в Подколокло. «Вот ворота, – показывала она, – кодовый замок и вход во внутренний двор, и дом, выходящий окнами на низкую узенькую улочку». Я полюбила его особенный скрипучий покой и сутолоку нижнего города. Я слилась с ним, и он утешал меня.

В окно не проникал ни один луч света. Десять дней пребывая в кромешной тьме, я ни с кем толком не разговаривала. Я больше не могла представлять, с чего у них всё началось, и хотела узнать правду. Я пыталась вывести Рому на разговор, беспрестанно снова и снова звонила. «Что может взрасти на кровью удобренной почве?» – спрашивала я у бездушного автоответчика. Он отвечал знакомым мужским голосом у меня в голове: «Она пришла ко мне ночью». Я кричала в трубку: «Ничего хорошего! Ничего хорошего у вас не получится, слышите?!»

* * *

Это было ещё вчера ночью, а кажется, в другой жизни. Сегодня утром я сижу в школьной типографии. На полках поуже высятся стопки плотной матовой бумаги формата А4, на широких лежат громоздкие листы А3, прислонённые к стене стоят рулоны тонкой бумаги пастельных тонов для широкоформатной печати. Смотрю, как из пасти разгорячённого принтера медленно выползают тёплые влажные листы, покрытые краской глубокого, похожего на водную гладь, чёрного или синего цветов. Размеренное жужжание принтера успокаивает, воздух дышит жаром. Я прихожу сюда с самого утра и сижу до закрытия Школы в десять часов вечера, чтобы успеть напечатать к выставке весь тираж альманаха – девяносто девять экземпляров.

Аккуратными стопками раскладываю по порядку ещё сырые и тяжёлые от краски листы. Crudo по-итальянски означает «сырой». Так называется первый роман Оливии Лэнг, который я читаю, отвлекаясь от медитативной работы принтера, движущейся слишком медленно. Точнее, перечитываю и вслух проговариваю любимые фрагменты – те, где героиня готовится выйти замуж. Некоторые предложения приводят меня в восторг. Я карандашом подчёркиваю на страницах те места, которые, как мне кажется, смогут заинтересовать Профессора.

Под тяжёлым прессом я, сложив стопкой листы каждого экземпляра, с помощью резака обрезаю белые края по периметру. Затем аккуратно, с лёгким нажимом, чтобы нечаянно не испортить очередной экземпляр, стилусом делаю разметку, где ровно посередине будет проходить сгиб. Налегаю всем телом, чтобы пробить и сшить стопку двумя металлическими скобами.

Моим любимым за день был момент, когда на принтере начинала мигать красная лампочка, сигнализирующая о том, что пришло время подзаправиться – в картридже закончилась краска. Нужно нажать на мигающую кнопку, открыть панель крышки принтера и ждать, когда бегунок заскользит по внутреннему механизму и остановится напротив нужного цвета. Я любила брать новенький картридж, ножницами разрезать жёсткую упаковку, сдирать защитную плёнку и помещать новый на место. Раздавался приятный щелчок. Мне приносил удовлетворение этот звук, как простое выполненное дело, напротив которого ставишь галочку в списке дел на день. Но полным блаженства был момент, когда краска в обоих принтерах заканчивалась одновременно. Это была карточная игра, где ты сорвал джекпот.

Одногруппники предлагали помощь, но я проделываю всю работу одна, не из скромности или ещё чего-то такого, но чтобы испытать бесполезную гордость с привкусом тщеславия, когда Профессор будет держать в руках новенький отпечатанный экземпляр нашего первого литературно-художественного альманаха «Безумный дневник. ZIN», название для которого придумал он сам.

«Безумный дневник» отсылает одновременно к двум фильмам авторского кинематографа – «Безумному Пьеро» Годара и «Дневнику горничной» Бунюэля по роману Октава Мирбо. Объяснение формальное и подчинено строгой логике – эти фильмы окаймляют год нашего первого обучения в мастерской – Бунюэля мы смотрели на первом семинаре, Годар был последним фильмом. Замкнутый цикл.