Умирать

Искусство не хуже прочих. В нём

Я достигла изрядного совершенства.

Сильвия Плат. Госпожа Лазарь

Как женщина я скорее Кинг-Конг, чем Кейт Мосс.

Виржини Депант. Кинг-Конг-теория

В оформлении форзаца использована иллюстрация: © artlabs / Shutterstock.com / FOTODOM

Используется по лицензии от Shutterstock.com / FOTODOM

Cover illustration by Ally Zlatar

© Асташова С., текст, 2025

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2025

Пролог

Я была создана для того, чтобы стать худой. Голод был моим предназначением с самого раннего детства. Даже когда в возрасте трёх лет, лёжа на турецком ковре с бахромой, я слизывала с пергаментной бумаги, как кошечка, подтаявшее сливочное масло, знала, что спустя какое-то количество лет лишу себя еды, чтобы быть худой. Анорексичкой. Ей я и была.

Анорексичка – это слово я смаковала на языке, как самое сладкое лакомство. Ничто по вкусу не сравнится с этим словом. Анорексичка. Анорексичка – это оргазм. Лучше, чем оргазм. Лучше, чем все оргазмы мира. Я улыбалась, представляя, как на моей могиле полужирным шрифтом с засечками напишут: «Она заболела анорексией до того, как это стало мейнстримом». Я хохотала, когда придумала себе эпитафию:

 
Лёгкая, как птичка,
Она была анорексичкой.
 

Часть первая

Дядя Саша

– Как это не хочешь шоколадку?

Шоколадку все хотят.

Дядя Саша

Мимо прошёл мужчина с красной коробкой чокопая под мышкой. Коробка нарядно блестела глянцевыми углами. В коробке, кажется, их двенадцать штук. Он съест их один или с кем-то поделится? Они такие мягкие и такие приторно-сладкие, что в обморок можно хлопнуться.

Я никогда особо не любила чокопай, но впилась в эту коробку жадным взглядом. Даже на расстоянии, через обёртку я слышала, как они дышат тихонько. Во мне поднялись и ярость, и злость, и всё сразу. Затуманенный от нехватки жиров мозг куда-то понесло. Я пошла за незнакомцем, будто кто-то невидимой рукой потянул за верёвочку. Этот мужчина владел сокровищем. Он был богат, как король. А я кто? Я никто. Не человек. Анорексичка.

Когда мужчина запрыгнул в проезжающий мимо троллейбус, я остановилась и сморгнула картину, которая всё то время, что я следила за ним, – нет, за коробкой – стояла перед глазами: я разрываю пластик обёртки и засовываю пирожное в рот целиком, уминаю его пальцами, чтобы влезло, размазываю шоколадные крошки по лицу и, толком не прожевав, берусь за следующее. Вокруг так много еды. Слишком много. Я никогда к этому не привыкну.

Я так пристально следила за чокопаем, что сбилась с намеченного пути. Пришлось развернуться и пойти в обратную сторону. Я шагала по теневой стороне улицы, вглядываясь в противоположную. Брела и смотрела на вывески длинного ряда домов: «Аптека», «Продукты», «Вина, воды, соки», «Табак». Я хотела и того и другого, то есть всего сразу. Но это невозможно.

Я направлялась в художественный музей, где открывалась выставка местных фотографов. Шла пешком по жаре, потому что было лето и потому что надо было сжигать калории. Какие-то мифические калории, которые я сегодня не употребляла, но сжигать всё равно надо. Калории, я была убеждена, берутся из ниоткуда, из воздуха, и их надо сжигать под палящим солнцем. Впрочем, солнце уже садилось, на асфальте лежали длинные тени. Я смотрела на свою тень, и у меня сладко засосало под ложечкой. Ноги вытягивались в две тонкие линии и не соединялись ни в одной точке, они были далеко друг от друга, как два острова, которые никогда не встретятся. Ради этого я жила или, скорее, умирала. Руки тоже не соприкасались с телом. На мне были туфли на танкетке. Я старалась идти модельной походкой, как в передаче «Топ-модель по-американски», которую смотрела каждое утро перед учёбой. Девушки в программе не казались мне слишком худыми и, соответственно, слишком красивыми. Сравнивая себя с ними, я находила, что у меня кости под кожей выпирают даже больше, чем у моделей.

Одно время я мечтала стать моделью. Пожалуй, многие девочки, рождённые в девяностых, когда гремела слава Натальи Водяновой, Наоми Кэмпбелл и, конечно, неподражаемой Кейт – королевы героинового шика – Мосс, мечтали об этом. Но мне не хватило роста, каких-то десяти сантиметров. Это ничего. Потом появилась новая мечта – стать самой худой анорексичкой. Здесь, к счастью, рост не имел никакого значения. А что, собственно, имело?

Голод. Голод имел значение. Голод – это наркотик со вкусом родниковой воды, клубничной жвачки и обжигающего чёрного кофе. Если ты хоть раз испытала, каково это – чувствовать кайф от голода, то никогда уже не вернёшься к нормальной жизни. И я выбрала его. Я выбрала Ану.

Мне нравилось ощущать голод – он стал моим спутником. Испытывая его, я чувствовала вдохновение, а не вину. Я больше всего на свете любила Ану, и она была рядом. Это был наш медовый месяц, который растянулся на годы. О чём ещё мне было мечтать?

Анорексия – это не обтянутые кожей кости и торчащие рёбра. Это нечто большее. Нечто внутри меня. Анорексия – предел мечтаний и цель жизни. Даже само это слово – «анорексия» – неординарное, дерзкое, но безудержно родное. Это на самом деле что-то особенное.

Ана принимает тебя любой: высокой или низкой, ребёнком или взрослой, с высшим образованием или без, одарённой или бездарной – и создаёт из посредственности совершенство.

Она гордится мной, когда за день я съедаю свой минимальным минимум. Она шепчет мне на ухо: «Ты сильная. Ты такая сильная». Но как только я начинаю есть – она отдаляется. С каждым днём всё дальше. Каждый день я стараюсь её вернуть. Почему? Потому что мне с ней хорошо. Мне нравится, едва проснувшись, ощущать под пальцами своё тело – хрупкое свидетельство моих усилий. Ана не враг, она моя подруга, и она не бросит меня. Я это прекрасно знаю. Ана не болезнь, она моя подруга. И она любит меня. Любит как-то по-особенному.

Каждое утро неведомая сила выталкивает меня из постели. Хотя почему «неведомая»? Сила вполне себе известная – голод. Если и удавалось заснуть на пару часов, снился один и тот же ужасающе реалистичный сон. Снилось, что я встаю с кровати, иду на кухню, открываю холодильник. Без разбора хватаю еду и заталкиваю в себя. На тёмной кухне в свете открытого холодильника руками зачерпываю гречку из кастрюли. Вылизываю банку сметаны. Проглатываю виноград с косточками. Ем и рыдаю. Ем и рыдаю. Ночной кошмар был липким от шоколада, солёным от рыбы, жирным от сливок. Я просыпалась в ужасе и слезах. Кошмар из снов всё чаще проникал в реальность, и я испытала страх от надвигающегося неминуемого конца. Один неверный шаг, и тебя засосёт. Эта картина не исчезала с пробуждением. Я долго ощупывала впадины тела и только тогда успокаивалась.

Сначала кажется, что ты умрёшь от спазмов в животе и слабости, но потом чувствуешь, будто рождаешься заново. Так и есть. Теперь это новая я – сильная и свободная от еды. В голодные игры играют только сильные.

Вырабатывается энергия из ниоткуда, и ты начинаешь получать удовольствие. Пьянящее полуобморочное состояние – кружится голова, тело потряхивает, в глубине живота порхают бабочки. Я почти не чувствовала землю под ногами. Я такая лёгкая, что кажется – раз – и улечу. Испытав такое однажды, я уже не могу забыть это чувство, я хочу снова и снова ловить волну этого призрачного удовольствия, незримого полёта, лёгкости и невесомости.

Все мысли постоянно и неизменно занимает лишь одно страстное желание: худеть. Ты не ешь. Не спишь из-за голода. Совершенно нет сил. Тяжёлые ноги, руки. Головокружения. Предобморочное состояние. Всё вместе это создаёт эффект такой лёгкости, что я чувствую себя невесомой. Я люблю это. Я получаю удовольствие от изнеможения.

Когда я не ем, у меня открывается «второе дыхание». Когда я не ем, мне кажется, что я становлюсь лучше. И я понимаю, что прошла слишком большой путь, чтобы свернуть с него.

Утром и вечером я становлюсь на весы. Я не люблю нечётные числа, поэтому всегда стремлюсь побыстрее проскочить нечётное число на весах. И хотя я вешу тридцать килограммов, я не особо обольщаюсь – вижу себя в весе двести плюс. Охватывает неизъяснимая грусть, и я предчувствую, что когда-нибудь это случится со мной.

Теряя килограмм за килограммом, хочется скидывать ещё и ещё. Даже когда я пытаюсь забыть свою мечту, внушаю себе, что этого никогда не будет и я не смогу достигнуть цели, у меня начинается безумная нехватка этой пустоты в желудке, дрожи в ногах, головокружения и того особенного нервного вдохновения.

На телевизионную программу «Пусть говорят» с Андреем Малаховым приходили девочки худее меня. Это злило, но и придавало решимости. Мотивировало. Кажется, кто-то из героинь после эфира умер. Вся страна увидела их такими худыми, а потом Ана убаюкала их в своих объятиях и сделала своими сестрёнками на небесах. Я подняла взгляд наверх, пытаясь рассмотреть на облаках девочек-ангелов, которые машут мне тоненькими ручками-косточками, призывая к себе, но ничего не увидела, кроме сиреневого закатного неба. Голова закружилась. Это хороший знак – значит, я худею. Становлюсь легче. На мне была короткая обтягивающая юбка с цветочным принтом и маленький сетчатый топ, облегающий, как вторая кожа. Я шла и украдкой трогала себя за острые рёбрышки, чтобы удостовериться, что они не обросли плотью, остались такими же острыми, такими же хрупкими под пальцами.

Я всё время трогала себя за кости. Когда просыпалась и перед тем, как заснуть, когда шла по улице, когда сидела на лекциях, когда смотрела телевизор и когда принимала душ. Я была безразлична ко всему, кроме костей. Моим любимым местом была впадина в районе солнечного сплетения. Подносишь к ней палец и не ожидаешь, что он так глубоко провалится, но он приятно утопает в ней и чувствует мелкие косточки там, где раньше их никогда не было. В голове происходит взрыв, по-другому это не назовёшь, взрыв от того, как явственно сквозь кожу можно ощутить свои кости. От того, как меня становится заветно мало. К этому я стремилась – стать как можно меньше. Просыпался азарт. Хотелось погрузиться в себя ещё глубже.

Я так увлеклась, так засмотрелась на свою изящную тень, что нога на танкетке подвернулась, я взмахнула руками, стараясь удержать равновесие. Вообразив, как это выглядит со стороны, сквозь боль я рассмеялась. Я представила, что была похожа на хрупкую птичку, взмахнувшую крылышками.

Администрация города переделала участок дороги в прогулочную аллею. Я шла под тополями, которые росли повсюду, в сторону музея, аккуратно переставляя ноги после неудавшегося падения и демонстрируя своё восхитительное тело. Идти оставалось недолго. В тени деревьев я тут же почувствовала озноб. Летом я мёрзла. Холод бил из самого сердца, словно там началась жестокая зима – мороз градусов под сорок. Это тоже хороший знак. По голым рукам побежали мурашки, и я ещё крепче обняла себя, когда услышала за спиной мужской шёпот:

– Какая девушка, какая фигура! Идеальная!

Я осмотрелась вокруг. Эти слова обращены ко мне? К кому же ещё! У кого ещё на этой улице могла быть идеальная фигура? Правильно, ни у кого. Идеальная – это я. Это про меня.

Рядом, будто из ниоткуда, материализовался мужчина. Мелкими быстрыми шагами он шёл очень близко, задевая меня плечом. Он был ниже меня ростом, но от него исходила спокойная уверенность в своей неотразимости. Возникло смутное чувство, что где-то я его уже видела. Волосы с сединой, лукавая улыбка, на вид примерно лет сорок пять. На шее у него висела золотая цепочка, а на плече покачивалась большая сумка-кофр.

– Девушка, у вас идеальная фигура! – прокричал он прямо мне в ухо. – Никогда такой не видел. Куда вы идёте? Пойдёмте со мной на выставку?

– А я и иду на выставку, – отвечаю я.

– Как мне повезло! Пойдёмте вместе.

Он прижался ещё ближе, отодвигая меня к обочине.

– Вы модель? – спросил он.

– Нет.

– Вы должны быть моделью. У вас идеальная фигура, – снова повторил он.

Сердце забилось чаще. Я почувствовала себя гелиевым шариком, стремящимся в небо, натягивающим тонкую нить до предела. Наконец хоть кто-то заметил, какая я идеальная, какая красивая. А то все говорят: «Посмотри, на кого ты стала похожа», «Посмотри, как у тебя кожа висит», «Ты не женщина», «Мужики на кости не бросаются», «Ни одному мужику такое не понравится». А вот одному понравилось. И не какому-то мужику, а фотографу с большой камерой. Пустяк, конечно, но именно с пустяков начинаются важные вещи. Он дал мне свою визитку.

Александр Копытин

Фотограф-ретушёр

Фотосессии, ню, свадьбы, дети, обучение

Я повертела её в руках и убрала в сумку. Забыв, что у меня есть выбор, что людям доверять нельзя и в мире полно уродов, я всецело положилась на этого незнакомца. Что говорить – я была одиноким человеком. День клонился к вечеру.

Уже вместе мы подошли к музею. О, какую печаль навевал этот величественный особняк! Казалось, что он закрыт или давно заброшен. Со скрипом открылась дверь, и фотограф пропустил меня вперёд. Пыльный пустой вестибюль освещался тусклым светом из грязных окон, в которые стучали, раскачиваясь от ветра, ветви деревьев. Их подвижные тени скользили по полу.

Перед лестницей, ведущей на второй этаж, была сооружена безобразная композиция. Какая-то разномастная мебель художественно задрапирована жёлтыми тряпками, а на столе – вазы с сухими цветами. На полу валялась серая мишура. Все это выглядело, как декорация к дешёвому театральному спектаклю. Ничего более нелепого я в жизни не видела, а фотограф, судя по тому, как у него загорелись глаза, пришёл в восторг. Он быстро достал камеру из сумки, накрутил объектив.