И правда бы жениться! С женой оно всё спокойнее. И расширить территории не мешало бы! Сыновей много. Всем земли надобны, а Тверду самые богатые достанутся…

И сразу перед глазами князя всплыла нежная девичья фигурка, потупленные синие глаза, толстая коса до пояса с талией осиной.

Мирослава! Было что-то в девице рода Добродского такого, что цепляло взор. Что заставляло вспыхнуть давно позабытое желание любить. Что пробуждало чувства от спячки.

Глава 4

11 лет назад

История Любавы

Род Святояра Добродского: княжна Любава, княжна Мирослава

– Да сколько можно? – нянька Глафира с возмущением смотрела на младшую дочь князя, которую за ухо привел конюх. Её громкий голос привлёк внимание всех, кто был во дворе. Представление уже не казалось челяди чем-то интересным, повторялось изо дня в день, и все привыкли, что девчонке влетает то от нянек, то от доведённого до отчаяния конюха. – Управы на тебя нет! – негодующе всплеснула руками, при этом её беззаветная любовь к княжне не оспаривалась.

– Эта чертовка вновь каталась на Буяне, и чуть не загоняла его до смерти! – ябедничал Алехно. Вредный и противный. Всегда доносил на Любаву, ежели ловил. Глупый, что с младшего конюха взять?

– На ком ещё можно мчаться наравне с ветром, если не на Буяне? – пискнула, оправдываясь, Любава. – Он самый лучший скакун батюшки!

– Он не для маленьких девочек! – продолжал гнуть свою линию конюх. – Тем более, это Буян! Он сильный, могучий конь! У него и кличка неспроста такая! – едва не подвывал от негодования. – Он для князя, а не чтобы от неча делать его загонять!

– И ничего не загоняла! – взбрыкнула Любава, но Алехно крепко держал за её ухо и потому боль усилилась. Ухо горело и распухало на глазах: младший конюх всё сильнее сжимал нежную кожу, не замечая, что попутно тянет длинный волос. – Ау, – проскулила княжна и упрямо добавила: – Только пену увидала, сразу в холодной реке помыла. И обратно на нём не ехала… На поводе притащила!

– Она его уморит, а меня на дыбу! – гневно пожаловался Алехно, толчком выпуская ухо Любавы.

– Там тебе и место! – обиженно показала язык княжна, но только младший конюх сделал к ней злобный шаг, юркнула за добротную няньку Глафиру. Парень досадливо зыркнул на княжну последний раз и раздосадовано взмахнул рукой:

– А ну тебя!

– Любавушка, – только конюх размашистым шагом скрылся в конюшне, запричитала нянька, сложив ладошки замком на пышной груди, – ведь ты же девочка!

Любаве несколько раз на дню напоминали о том, что девочка. Что младшая княжна. Она уже устала слышать одно и то же. Кто ж виновен, что и батюшка, и матушка грезили о наследнике, а родилась ОНА! Любава! Вторая дочь!

Князь часто винился, что «долгожданного сына» начал обучать мужским премудростям еще с утроба! Рассказывал о дальних землях, поглаживая огромный живот княгини, в котором кровь из носу богатырь растёт! О походах военных. О лихих скакунах, об оружии…

Разве ж виновата Любава, что вот такой уродилась?

Не богатырь, к сожалению. Не наследник!

Но зато не сидится на месте. Не вышивается. Не интересно песни распевать, да танцевать учиться.

Свобода милее. Ветер в ушах. Простор для души…

Эх!

Зачем постоянно ставить в пример старшую княжну Мирославу, которая росла тихой, послушной, молчаливой?

Нельзя сравнивать воду и огонь! Солнце и снег!

Любава – взрывная, подвижная, жадная до всего, что окружало.

Мира часами могла напевать над вышиванием, как и положено будущей жене великого князя.

Любава с не меньшим упорством скакать на коне, да по деревьям ползала.

Мирослава спокойно и покладисто выслушивала нравоучения старших.

Любава протестовала и спорила, порой ставила в тупик совершенно не детскими мыслями и рассуждениями.

Мира свыклась с мыслью, что совсем скоро наступит великий час, и она покинет отчий дом, родное княжество, переехав в дом супруга будущего.

Любава била копытом, мол, не выйдет замуж абы как и за кого укажут! Насилу мил не будешь! И не будет! Коль мужику позволено любить, и она пойдёт за того, кого полюбит. И никак иначе!

Старшая лишь мотала головой, устав от вечных проблем с младшей. А Младшая ей моськи корчила: «Я не ты!»

По чести, сёстры меж собой особо не общалась. Во-первых, старшая уже была девицей на выданье и совсем не разделяла увлечений младшей. Во-вторых, она была занудой! И зачастую, при редких встречах монотонно читала нотации, как должно себя вести воспитанной княжне, а не взбалмошной крестьянке, по которой розги плачут. Что надобно надевать дочери князя, дабы выглядеть достойно, а не под стать анчутке дикой.

И в особенности любила напоминать, когда дозволено открывать рот.

Любаве было по нраву другое. Босиком бегать по горячей пыли и не думать, как высоко задран подол рубахи. Хотелось утром с кровати соскочить и наперегонки с остальной детворой мчаться на речку! А потом, после стужи воды, жадно пить парное молоко из глиняной кружки с треснутым краем.

Желала! Желала и делала!

Батюшка часто прощал мелкие проказы, больше для виду грозя пальцем, а иногда делая вид, что сердит:

– Любушка, – выговаривал громовым голосом, – ты же дочь князя, а не челядины! – а в глазах любовь лучилась, что не скрыть никаким гневом. И тут же старой кормилице: – Авдотья! Как же так?! Княжна, а растрёпанная и чумазая?.. Ежели не по силам с ребёнком управиться, то кой от вас прок?

– Княже, – тотчас принималась хлюпать носом Авдотья, да краем головного платка слёзы утирать с пухлого лица, – разве ж за ней угонишься? Почище сорванца какого!– досадливо головой качала. – Чуть свет – уже на улице! То коня ей подавай! То меч! А он, поди, тяжёлый и острый… А она, – задыхалась от негодования кормилица, – тянет, и всё тут! А ежели на ногу уронит, то дружинника задирает. Ремня бы ей хорошего!.. А то ведь – ни в чем отказа не знает! Балуете вы её, балуете! – не переставая причитать. – Что ж ждать-то ещё?! – бабскими слезами заливаясь. – Без матери воспитывается, сиротинкой растёт и никто ей не указ!.. И примера с сестры брать не желает!

Князь хмурил кустистые брови, растерянно чесал затылок, соглашаясь, что женской руки недоставало младшей дочери,  и ничего лучше не придумывал, как усадить Любаву за пяльцы.

Сущее наказание!

Самое что ни на есть!

Ничего страшнее не знавала Любава.

Сидеть, как приколоченная, таращиться на ткань.

То в нитках, запутаешься! То с иглами сражаешься. Они вредные! Либо застревают, либо выскальзывают из пальцев, либо не туда попадают, либо нитку не хотят в дырку пускать. У-у-у-у!!!

Порой казалось, лучше бы розгами отходили – потерпела чуток, и свободна! А тут целый день от скуки умираешь! Над вышивкой пыхти, слушай сплетни боярынь и с тоской поглядывай на пробегающую под окнами счастливую детвору.

Не то чтобы Любава была неучем и неумехой. Она добросовестно училась вышивать, прясть, да шить, о чём говорили ее пальчики, исколотые иголкой. Только усидчивости в столь тонком и нудном деле непоседе и сорвиголове не хватало. Стежки получались кривыми и безалаберными, нитки переплетались, рисунок превращался в нечто уродливое и непонятное.

Вторая няня, Глафира, часто вздыхала и качала головой:

– Как же можно быть такой криворукой? Боги её берегите! Кому ж достанется такая плохая хозяйка? Кто возьмёт-то…

Но Любава не расстраивалась. Ведь в этом мире столько интересных вещей, помимо вышивания, шитья и штопки.

– Нянь, – поджимала губы от досады, когда очередной отрез был загублен нерадивым узором княжны, – да кому нужно это шитьё?

– Ба, – всплескивала руками Глафира, вытаращиваясь на подопечную, словно кикимору увидала. – Мужу!

– Замуж??? – тотчас хохотала Любава. – Э-э-э, эт когда ещё! – отмахивалась небрежно. – К тому времени я научусь не только строить прислугу, да вести хозяйство. Я и петь научусь, и танцевать, и ещё много-много чего!

Особенно княжне хотелось научиться играть или на свирели или на гуслях. Жаль, что это было сугубо мужское дело. И даже наберись она наглости и овладей таким умением – её тонкая игра точно была бы осуждена не только семьей, но и всем миром.

10 лет назад

Любава Добродская

Любава тяжко вздохнула и, подперев голову рукой, с тоской уставилась в окно. Крестьянская детвора вовсю играла в лапту, веселясь и радуясь каждому точному удару. А ей приходилось сидеть в тереме, отбывая очередное наказание и умирать от скуки.

Вот же непруха!!!

Княжна засмотрелась на высокого стройного отрока – сына кузнеца. Он как раз помахивал битой, готовясь отразить бросок.

Подающий подбросил войлочной мяч, и Иванко, закусив губу, попал точно по нему.

Раздались восторженные крики. Иванко отбросил биту и скрылся с глаз, помчавшись через весь двор, к противоположному краю поля.

Любава снова горестно вздохнула.

В команде с Иванко играть хотели все. Он был лучшим игроком. Для своего возраста, – а он уже находился в середине возраста отрока, – Иванко был сильным, высоким, ловким. Увлекал своими идеями, заряжал уверенностью в том, что всё получится.

Младшая княжна любовалась им издали. Хотя бы так! Каким бы он ни был красавцем и героем… девичьих грёз, он, прежде всего, сын кузнеца! Да и старше её на четыре весны!!! А стало быть, никогда не обратит внимания на семилетку, с вечно сбитыми коленками, поцарапанными руками и растрёпанными волосами.

– Я же девочка, – досадливо пробурчала Любава, напоминая себе горькую истину. Смиренно склонилась над вышивкой и погрузилась в мечты о том, как Иванко когда-нибудь пригласит её на свидание.

Ах-аха! Как Казимир Всеволодович её страшную сестру, которая, глупо полагала, что Любава спит. Но младшая бдила. Ещё бы, как уснуть, когда под окнами кто-то шебуршит и шепчет? А когда прислушалась, оказалось, Казимир – небогатый княжич каких-то дальних земель. Он как увидал Мирославу, так голову от любви и потерял. Сестра из себя неприступность строила, младшей про воспитание оскомину уже набила, а сама по ночам вылезала в окно, и нежилась в крепких объятиях захудалого княжича.

И ладно бы, он женихом её значился, так нет… Он даже с батюшкой словом не перемолвился насчёт свадьбы!

И то, Любава знать знала, слышать слышала о тайных встречах, да никому не выдавала секрета.

Любовь!..

Этому чувству завидовала и мечтала когда-нибудь точно так же, как сестра… без оглядки влюбиться в своего «Казимира»! Только пусть он будет «Иванко!»

Всё же – старый он… Казимир Всеволодович. И страшный… И что сестра в нём нашла? Эх, глупая.

Хотя Мирославе уже пятнадцать минуло, а это уже ого-го – сколько для девицы на выданье. Того и глядишь, старой девой останется! Так что, кто его ведал, какого это быть почти старой. Поди, в такой дремучести и не на такую страхолюдину, как Казимир Всеволодович поведёшься.

Ему подавно больше. Сколько точно – не сказать, но взгляд тёмных глаз, единожды брошенный в её сторону, запомнила надолго. Столько в нём было презрения, превосходства и ненависти!..

Мира же влюбилась в Казимира сразу, как только встретила на празднике Спожинки. В этот год он был особенно многолюден, покуда до княжества Святояра добрались княжичи с других земель и женихи с ближайших.

Увидала и заболела им.

И пока народ дожинки, обжимки отмечал, Велесу хвалу пел, почитая Его как Отца божьего, за то, что учил праотцов землю пахать, злаки сеять, жать венки на полях страдных и ставить снопы в жилище, – старшая княжна не спускала глаз с высокого незнакомца. Он со скучающим видом сидел поодаль от князя Святояра, да по сторонам поглядывал, думая о чём-то своём.

– Что, по нраву пришёлся? – боярышня Зрослава наклонилась к сестре так близко, что Любава едва слышала, о чём шепчутся. – Вдовец, кстати, – многозначительно. А Мира тотчас разулыбалась, словно он ей уже предложение удачное сделал.

– Хочешь, – продолжала ворковать боярыня, – попрошу князя вас познакомить? Казимир Всеволодович с вашим батюшкой хорошо знакомы.

– Казимир, – точно попробовала на вкус диковинное имя старшая сестра. В глазах таинственный блеск заиграл, румянец на щеках выступил. Любава непонимающе глянула на старика худосочного, опять на Миру и чуть не завопила от недоумения: «Что ты в нём нашла?»

Но благоразумно язык придержала, когда старшая на вопрос боярыни кивнула, пуще прежнего краской заливаясь.

Про Мирославу и так уже поговаривали, что в девках засиделась. Ещё чуть-чуть и «брачок» наружу выплывет. Не то чтобы не было желающих. Приезжали княжичи, да богатые купцы, бояре с разных земель, как только старшей едва двенадцать минуло. Ликом – вышла, статью – не подкачала, нравом – отличалась покладистым.

Но батюшка не спешил расставаться с дочерью, объясняя, что самого лучшего ей желает. На деле он больше за себя переживал. За княжество, земли…

Плохо, некрасиво с его стороны, но князь Святояр не хотел прощаться с главной помощницей. В хозяйстве она уже давно жену заменила и в воспитании младшей сестры помогала…

Потому Любава и рассудила, может счастье сестре будет с этим Казимиром. Батюшка даст благословение…

Мирослава Добродская

Наутро Мирослава стояла перед отцом, опустив глаза, и ужас заполнял её существо. Она так ждала сватов от Казимира, и чуть не упала, когда услышала:

– Сватает тебя князь Радомир, – глухо проворчал отец, не глядя на дочь.

– Но батюшка… – лишь обронила Мира, как Святояр жестом отрезал:

– Будем готовиться к свадьбе! – припечатал, отметая сомнения в его решимости.

Тихие слёзы полились из глаз Мирославы, но престарелый князь остался к ним глух и слеп.

Безотчётно скомкав край понёвы в кулак, она бросилась вон из светлицы, и только оказалась в женской части терема, в комнате, которую делила с сестрой, с размаху упала на кровать и горько разрыдалась.

Любава Добродская

Любава сидела и с недоумением смотрела на кособокую тряпичную куклу. Нет, смущала не неказистость игрушки, за это княжна едва от гордости не распухала – уж какая получилась, зато своими руками! В недоумение Любаву приводило то, что с этим играют девочки!

– Все девочки играют в «дочки-матери», – бурчала под нос, ворочая куклу и так, и сяк, но с какого боку не глядела на игрушку, она милее сердцу не становилась и желания поиграть не пробуждала. – И я должна… научиться, – убеждала себя твёрдо младшая княжна.

Но на очередном заунывном рыдании сестры сбилась с мысли. Встала со скамьи, напрочь забыв об упавшей на пол игрушке, и тихо подошла к сестре.

– Мир, – ласково позвала старшую и коснулась покрытой головы сестры, чтобы хоть немного утешить – уж очень горькими были рыдания.

– Да пошла ты! – истошно завопила Мирослава, своим сумасшедшим видом напугав до полусмерти. – Пошла вон! Достали все! Ненавижу! Ненавижу-у-у, – и Мирослава снова повалилась на кровать, как подкошенная.

А ночью, когда Мира обманчиво думала, что сестра давно спит, вылезла в окно, услыхав тихий свист любимого. Попала в сильные объятия и снова разрыдалась, пряча на груди опухшее от слёз лицо.

– Казимир, всё пропало! – причитала она. – Меня замуж выдают! За князя Радомира!!!

– Слыхал уже, потому и пришёл, – пробурчал Казимир.

– Что ж ты не поговорил с батюшкой прежде? – всхлипнула Мира.

– Собирался намедни. Мне ж с семьёй уговориться было надобно. И только сегодня ответ получил, что благословляют и рады бы повидаться.

– Так ты, – с надеждой вскинула глаза Мирослава, – ступай к отцу моему. Так и скажи! Покуда не поздно, переиграет он со свадьбой.

– Боюсь, это дело уже решённое, а князь Радомир… воспримет, как личную обиду отказ опосля согласия. Тем более, узнай, что ты за меня собираешься.

– Он что-то имеет супротив тебя? – изумилась княжна. – Что ж не поделили-то?

– Можно и так сказать. Знакомы, – нехотя признался Казимир, да взгляд потупил. – Дело давнее, не хотел бы о нём вспоминать. Не сейчас… потом как-нибудь.

– И что же теперь делать? – вновь задрожали губы княжны. В глазах отчаяние плеснулось.

– Вот и думаю. Украсть тебя – значит открыто объявить войну твоему отцу и Радомиру. А это мощь великая. Сама понимаешь, куда мне супротив таких сил? Да и не тягаться в богатстве с князем Радомиром Минским.

– Угу, – кивнула понятливо Мира.

Казимир умолк на несколько секунд, обнимая любимую крепче, да шепнул нежно:

– Но есть у меня мысль одна. Коль любишь меня, коль не испугаешься, заживём счастливо и безбедно…

Мирослава задрала голову, с надеждой вглядываясь в черты любимого и часто-часто закивала.

***

А потом была свадьба. И как увидала Мирослава жениха своего, так и ужаснулась. Радомир был высоким и огромным, под стать медведю. Густые волосы, борода, усы… Голубые глаза смотрели с нескрываемым интересом и желанием… Он то и дело коснуться пытался. Мира же была едва жива – и потому не шарахалась. От страха и жгучего стыда всё время была как на иголках, лицо горело, сердце едва не выпрыгивало из груди.

Княжна в безотчётной панике едва дышала. Всё время выискивала в толпе Казимира, но любимого не было.

В отчаянии посматривала на Радомира и нервно сглатывала. Его слишком много… И что с ней будет, ежели он прикоснётся своими огромными ручищами? Да он раздавит!!!

О, богиня Лада!!!

Мирослава прикусила губу, скрывая дрожь.

От мысли, что князь телом своим её накроет, Мира едва сознание не потеряла. Перед глазами поплыло от животного страха, ноги сковало стужим холодом.

Нет, нет, нет!!! Не позволит ему себя коснуться! Никогда она не достанется такому. Никогда! И раз уж было сказано, пока смерть не разлучит вас, так тому и быть!

Всё раздражало Миру – и плетение венков, и тягучие песни, и радостный смех подруг и гостей. Княжна бросила свой венок в воду, мечтая, чтобы он тут же утонул, но чуда не случилось.

Радомир выудил венок и возложил на голову невесты, ожидая того же. Даже склонился, дабы Мирославе удобнее тянуться было. А княжну переполняли совсем не нежные чувства – хотелось сжать его мощную шею так, чтобы захрипел, забился в посмертной агонии зверь этот…

Так и прошло обручение.

Невеста была молчалива и бледна, а жених суров и задумчив.

Первую свадьбу справляли в стане невесты. Мира даже девичник отказалась собирать, сославшись на худое самочувствие. А вот ожидание жениха получилось, как никогда бурным. Рыдали все, включая саму Миру. И ежели девицы слёзы лили, завидуя выгодному супружеству Мирославы, то она топилась солёной влагой – прощаясь со свободой.

Была б её воля – сбежала бы на край света, дабы не видеть Радомира Минского. Не слышать лживых поздравлений и пожеланий. Не чувствовать взгляда его похотливого, да собственного бессилия.

Глава 5

10 лет назад

Радомир Минской

К капищу шла, как на заклание. Радомир хмурил брови кустистые, губы поджимал, бороду нет-нет, да и приглаживал.

Уже сомневался в здравности решения. Мирославу помнил покорной, смиренной ланью, а теперь хоть и не выказывала строптивости, да была не рада супружеству.

Тут слова телохранителя Богдана как ни кстати в голове зашуршали настойчивее: «Не твоя это девица! Не твоя! Зорица по судьбе тебе была написана, Мирослава Добродская – нет. А коль не видишь очевидного, беда может приключиться. Ведь если глаз не на своё положишь – судьба накажет!»

Ох, и взбесил Богдан тогда! Неугодными советами вывел из себя. И так давненько на пути маячил, а тут… прям сам на рожон лез. Вот и осерчал Радомир – наказал дома остаться, в чужие жизни не лезть. Мол, как сам Богдан, княже быть не желает. Ему надобна тёплая и ласковая женщина, дабы постель грела, душу умасливала, да сердце заставляла скакать шибче!

Потому без верного друга свадьбу играл. И младший дома остался. Ругаться в такой момент не желал Радомир, вот и позволил Тверду с наставником быть. Два нелюдя! Сухие, бесчувственные…

Пусть вместе побудут. Пока свадьба в той стороне справится, да народ в княжество обратно воротится, может, поймут, что нельзя избегать жизни. Людей… Порадуются за князя своего, счастья пожелают!

Не вовремя вспомнилась перебранка с другом верным.