ГЛАВА 2

(День первый, ночь вторая)

Ира

– Ксю, у меня разговор! Важный, – звоню подруге, только выруливаю на трассу от посёлка. Отца так и не дождалась, хотя он обещал приехать до моего отъезда в универ.

– Что? – сонно мямлит Бравина. – Прям вот так, с утра? – через зевок.

– Вчера у Игната сгорел дом!

– Что? – охает Ксения уже без намёка на сонливость.

– Ага, – киваю, набирая скорость и поглядывая в зеркала, нет ли кого более быстрого и наглого на дороге. Не хочу наткнуться на неприятности или стать помехой. – И теперь он у нас живёт.

– Офигеть! – выдыхает Бравина.

– Самое ужасное не в этом, – перевожу дух и начинаю пересказывать случившееся вчера, упуская лишь свою реакцию на наглость Игната.

– Блин, да он вообще страх потерял?! – негодует Ксения. – И что дальше? – с нескрываемым интересом.

– Что-что? Он теперь спит в моей спальне!

– Охренеть! – брякает довольно.

– В моей постели! – продолжаю давить на жалость, но озадаченно прислушиваясь к реакции подруги.

– Наглый бобёр… – но в голосе прослеживаю насмешку.

– Вообще-то, я позвонила поплакаться и высказать своё фу, – настороженно признаюсь, надеясь услышать понимание и участие.

– Ага, конечно, – торопится заверить в солидарности Бравина.

На душе кошки скребут – Ксю чего-то не договаривает. Хотя, возможно, она просто настолько в своей любви увязла, что до меня дела нет, вот и кажется, что до конца не проникается моей бедой. Обижаться не стоит, чувства – они такие… Когда хорошо – счастливыми можно быть и парой, а вот когда плохо – хочется поделиться с другими, проорать о горе на весь мир.

– Ир, давай так: если вдруг чего надумаю, ну, как козлину проучить, – бормочет Ксения, – так тебя сразу и наберу. Ок?

– Ок, – заключаю мрачно. Но что-то подсказывает, что Ксю не позвонит.

– А если помощь нужна по дому, ты только скажи. Я время найду.

Вот в это верю.

– Спасибо, но дом-то не мой сгорел. Пусть сами и разгребают. Я, конечно, если надо, помогу, но тебя дёргать не стану.

– Хорошо, – до неприличия легко соглашается Ксю.

Из-за случившегося домой не тороплюсь, но совесть давит, так нельзя. Соседям нужна помощь. Убраться, хлам выкинуть, и т.д.

Тем более Амалия пострадала. Отец звонил, сообщил – ничего страшного, но несколько дней ей придётся провести в больнице. Ещё заявил, что когда появится дома, у нас состоится важный разговор. Меня немного напрягло услышанное – мне тоже есть, что сказать, на что пожаловаться, но оставляю все вопросы на подходящее время.

Игнат

В универе долго не засиживаюсь. Пишу заявление на индивидуальный график сдачи сессии по причине пожара, забегаю в лабораторию, оставляю ребятам на доске сообщение и еду по магазинам. Нужно бы к маме, но в грязном являться в больницу не айс.

Особо не разгуливаю по бутикам. В первом попавшемся ТЦ нахожу отдел с мужской одеждой и почти без разбора хватаю пару джинсов своего размера, джемперов, спортивные брюки, несколько футболок, толстовку, кроссы, куртку.

Присматриваюсь к ноуту, но разумно решаю отложить покупку на более подходящее время. В моём бедственном положении это пока непростительная роскошь. К тому же, – криво улыбаюсь до тягучей истомы приятной мысли, – у Королька есть техника. Нам хватит.

Интуитивно прикупаю маме несколько вещиц. Халат, пару футболок, тапочки. Что ещё нужно в больнице? Вроде это… Пасту зубную, щётку, полотенце, гель, шампунь…

Остальное довезу, когда потребуется.

В больнице некоторое время улаживаю вопросы с документами мамы, которые привёз по просьбе Сергея Николаевича.

Платную палату мы себе позволить можем, если ужаться со средствами, но это лишние траты, так убеждает мать. К тому же ей одной будет скучно, да и не те травмы, чтобы долго под присмотром специалистов находиться. Царапина на голове маленькая, как полагают, об угол стола ударилась при падении. Шов крошечный, сотрясение поставили лёгкой степени тяжести. Так что пару дней продержат, убедятся, что всё нормально, а потом отправят на домашнее долёживание. Под наш неусыпный контроль.

Выслушав доводы родительницы, соглашаюсь. Ей ведь на койке бока мять.

Сижу на стуле возле мамы.

– Ты хоть помнишь, что случилось? – вопрос даётся с трудом, вину ощущаю каждой клеточкой тела. И жуть как боюсь услышать нечто, что подтвердит мои догадки.

– Не помню, – качает перебинтованной головой родительница и уставляется на свои руки, теребя край одеяла. – Уже и следователи приходили, допрос учиняли, а мне и сказать-то нечего. Была в кабинете, услышала в зале шорох. Думала, ты пришёл, вышла… Последнее, что видела – сизая дымка… очнулась уже в доме Проскуриных, – воздевает печальные глаза с затаённой болью.

– Понятно, – выдыхаю с кивком. Бл***, значит, напали. На мать! Твари! – Прости… – знаю, нет прощения, но это банальное слово обязано было слететь. Оно не изменит случившегося. Не сможет искупить вину. Оно – лишь звук… пустой, но такой спасительный в данный момент, когда в бессилии мечешься, не понимая, что делать дальше.

– Игнат, – касается руки мама, на лице тревога, – ты… главное дел не натвори больше, прошу, – во взгляде столько мольбы, что невольно киваю.

Кивок лживый, выдавленный, короткий, но я обязан заверить мать. Обнадёжить.

– Я не сказала следователям, – тихо продолжает матушка, косо посмотрев на соседку, сосредоточенно читающую книжонку в мягком переплёте, – что у тебя неприятности, – вообще шепотом, – ведь, по сути, ты мне о них так и не рассказал, – с укором.

– Лучше тебе не знать.

Сердце ударной дробью грохочет в груди. Мне так погано, что удавиться впору.

Поддавшись трепетному порыву, которого не испытывал хрен знает сколько времени, склоняюсь, бережно сжав ладонь матери, и касаюсь губами. Вкладываю в поцелуй все чувства, что сейчас бурлят в моей подлой и такой израненной душе. Закрыв глаза, лащусь щекой, как когда-то в детстве, ощущая дикую потребность в понимании и прощении.

Мамуля прощает… Всегда прощала, и теперь… Зарывается пальцами свободной руки в мои волосы и треплет с такой щемящей любовью, что хочется признаться во всех грехах и заверить: «Больше не буду делать глупости!» Теплая, нежная… самая нежная ладонь из всех, что когда-либо меня касалась. Мамина…

Раньше не придавал значения, но сейчас остро осознал, как стало недоставать… именно материнского прикосновения. Искреннего, чистого, бескорыстного, тёплого, бережного, любящего.

Только мамуля так гладила, что даже самая адская боль отступала. Только мама целовала так, что самая опасная рана переставала кровоточить и заживала. Только матушка улыбалась так, что мир расцветал на глазах, а в груди расползалась радость. Грозовые тучи казались интригующим природным явлением, палящее солнце – ласковым и игривым, снег – манной небесной, а дождь – не пробирал до костей, а был чёртовски весёлым и отрезвляющим событием.

Только мамуля ругала так, что и похвалы было не надо. Только она гордилась настолько, что даже самое незначительное свершение было под стать мировому открытию. Только её голос успокаивал. Только матери под силу возвести в ранг небожителя, даже если последний муд***.

Только она позволяла верить в исключительность, упорно не замечая посредственности. Только мама прощала то, что никогда не смогли бы простить другие. Только она – невидимая стена, что укрывала от непогод и невзгод, тыл, который скорее умрёт, чем позволит причинить вред. Только мать выдерживала то, что неподъёмно остальным. Только у неё такая душа, что принимала без остатка, прощала без сожаления, любила вопреки, любила просто так.

Любит несмотря ни на что! Любит!.. И всё чётче понимаю, что быть матерью – нечто неоценимо сложное и невероятно неблагодарное.

Слава богу, мне не быть матерью – не осилю!

– Прости, я так виноват… Влез по самое… Ничего не вернуть, но я всё исправлю. Прошу, – сглатываю пересохшим горлом, – только не разочаровывайся… – бормочу, оторвавшись от матери, но так и не глядя ей в глаза. – Никогда не разочаровывайся, даже если категорически не согласна с моими решениями и действиями. Не пытайся встать на пути… Переубедить…

– Ты меня пугаешь, – нервничает мать.

– Мам, – решительно смотрю на родительницу, – всё хорошо будет. Ладно, – качаю головой, и так слишком углубляюсь в самокопание, пора вспомнить, что я мужик, а не сопливая барышня, – давай о делах. Сегодня должен приехать эксперт. Оценку сделать и дать заключение.

– Да-да, – соглашается родительница, но видно, что до сих пор мыслями в моих словах. – Сильно дом пострадал?

– Не до основания, но всё равно придётся начинать с нуля, – морщусь. Тру переносицу: – Только заключение получим и можно приступать.

– На что? – тяжело вздыхает мама. – На счету почти ничего нет, а всё что было… дома осталось…

– Обижаешь, – натягиваю улыбку, – мы с… – запинаюсь. Твою мать! Надо как-то себя заставить ровнее думать о соседе. – С Сергеем Николаевичем опустошили сейф и твой письменный стол. Ноут в сохранности, флешки и память тоже, – поясняю с гордостью.

– Игнат, – впервые за время посещения мать светится от счастья, – это же замечательно!

– Мгм, – киваю, – так что что-то у нас есть. Этого катастрофически мало, но… что есть… Мне бы разгрести свои проблемы, и я подниму денег, мам. Не сомневайся…

– Пожалуйста, – распахивает испуганно глаза мама, – только не…

– Мам, – отрезаю сухо, предостерегая взглядом, – разберёмся. Ты у меня лучшая… – самому тошно: эту фразу всегда батя говорил после очередного заскока.

– Я тебя тоже люблю, – смягчается родительница, но на лице смятение и грусть. Она тоже проводит прямую. Бл***, так мерзко, аж зудит в пятой точке вскочить и уйти. Нетерпеливо ёрзаю на стуле.

– А где ты сейчас обитаешь? – применяет умный ход мама и меняет тему разговора. Вопрос своевременный, но на то мама и мама, чтобы волноваться, куда подался её сын.

– Рядом, – невнятно отзываюсь. – Теперь придётся дом восстанавливать, возиться с мусором, контролировать строителей. Если в город переберусь, туда-сюда много кататься… накладно, да по времени никак.

– Это да, – кивает матушка с рассеянным взглядом. – У Смоляковых?

– Нет, – чуть погодя, – у Проскуриных.

– Игнат! – настораживается мать.

– Мам, – опять одёргиваю, – лучше не начинай.

– Ты же не посмеешь… – продолжает родительница.

– А если у меня чувства? – кривлю губы – самому смешно. Абсурд, но почему бы не огорошить?! Испуг и сомнение в глазах матери читаются так ясно, что не выдерживаю. – Ты же своего чмошника любишь?

– Это другое, – жалкое оправдание, – и он… не такой…

– Кто сказал, что моё чувство другое? – зло сощуриваюсь.

– Ты… – запинается мама, прикусывает губу. – Она хорошая девочка.

– А я плохой мальчик. Мы друг другу подходим. Это судьба!

– Ты не плохой, – зажмуривается родительница. Сокрушённо качает головой.

– Такой, просто ты меня идеализируешь. Не стоит. И впредь, если не хочешь ссоры, не начинай то, что обсуждать бессмысленно. Давай лучше обсудим наши планы на будущее.

– А если я… расстанусь с Сергеем Николаевичем?

– Это значительно охладит мои чувства и, возможно, заставит поменять кое-какие планы. Заметно усложнит жизнь, но я готов рассмотреть такой вариант, – обдумываю каждое слово.

– Неужели твой эгоизм настолько обострён, что не желаешь мне счастья? – мама умолкает, взгляд потухает.

Совсем не хочу портить настроение родительнице, ухудшать и без того хреновое самочувствие, но не стоит заводить щекотливый разговор, боясь услышать неприятное. Тем более, врать не люблю, а правда не всем нравится.

– Желаю, но не с этим… – тоже затыкаюсь, чтобы не выразиться грубее.

– Он обычный, Игнат, – тяжело вздыхает матушка. – Не хуже, не лучше других, но ты в своём упрямстве не хочешь выслушать…

– Ма, – вкладываю в слог всё чувство, что сейчас переполняет. Получается грозно и проникновенно, самому жутко. Опять повисает тишина. Мать понятливо кивает.

Терпеливо жду, когда она хоть немного оттает, после чего обсуждаем наши финансовые возможности. Взвешиваем все за и против. Обсчитываем, что сможем выручить, если продать все драгоценности, которые мать успела приобрести за время, пока была замужем за отцом… Смехотворные сбережения и мои заначки, которые годны лишь на экстренное, необходимое. Реальных, существенных сумм нет, да и самому нужны деньги, чтобы со своим долгом рассчитаться. Точнее, не моим, а уже нашим. Общим! С друзьями!

Мамины доходы от продажи рукописей тоже учитываем, хотя их по сути хватит лишь на покупку питания и оплату основных счетов.

Обговариваем вариант продажи участка и переезда в область. Причём начинаю осознавать, что родительница говорит только о нас, ни разу не упомянув своего любовника.

Сердце окутывает паутина желчной надежды, что ситуация налаживается, и вот-вот мой план по разрушению комичных отношений матери и соседа воплотится в жизнь, но тут в разговор вмешивается Сергей Николаевич. Входит в палату и цепляется за мои слова:

– Из Выборга ближе до универа, а тебе до издательства. Где-нибудь на окраине… Тишина, покой…

– Всем здравствуйте, и… прости, Игнат, – видимая учтивость, – но вам не нужно тратить деньги на квартиру. Это затратно, да и матери до посёлка придётся ездить, чтобы контролировать ремонт.

– Мы собираемся продать участок, – цежу сквозь зубы. Ненавижу, когда лезут не в свои дела. Сосед, будто не замечая сгустившегося напряжения, приближается к койке. Не обращая внимания на хмурое лицо мамы, целует, хотя вижу, что она смущённо уворачивается, подставляя щёку.

– Зачем? – сосед устремляет сначала на меня, а потом на мать недоумённый взгляд.

Бл***, если я морду ему набью, близость с больничной койкой станет смягчающим обстоятельством? Мысль приятная, греет душу, руки чешутся. Даже растираю кулаки, поёрзав на стуле.

– Чтобы вас не стеснять, – горжусь выдержкой и ровностью голоса. «Хотя вернее, вас реже будем видеть!» – про себя, выплёвывая злость.

– Вы нас не стесните, – медлит с ответом мужчина, опять косится на мать. – Есть моменты, которые мне не нравятся, – переводит дыхание, – но… мы взрослые люди, и если жизнь ставит нас в такую ситуацию, значит, будем приспосабливаться.

Озадаченно щурюсь. С подозрением рассматриваю отца Ирки и пытаюсь понять, реально так думает, или это показное смирение.

– Сергей, мы с Игнатом тут переиграли…

– Но мы ведь с тобой с утра всё обговорили, – перебивает с укором сосед. – Что-то случилось, пока я отсутствовал?

– Немного, – мнётся родительница, чем неимоверно раздражает. Кидает на меня затравленный взгляд, – сомнение, размышление, – извиняющийся. Почему она пасует в разговоре с мужчинами? Довольно сильная по духу, но рядом с особью противоположного пола словно размазня.

– Мы с мамой прикинули, – вставляю значимо, – что вырученных денег едва ли хватит на восстановление дома. Максимум – скромный ремонт, и даже без мебели, а на покупку квартиры или даже съём… параллельно с ремонтом дома – категорически «нет».

– Я о том же, – кивает Сергей Николаевич, подперев задом тумбочку возле койки матери, куда я поставил букет и немного продуктов: сок, яблоки, печенье. – Глупые затраты, на которые нет ни времени, ни средств. Так зачем лишние телодвижения?

Бл***, он прав. И это бесит! Откровенно!

– На самом деле, – заминается сосед и бросает на маму мягкий взгляд, берёт её за руку, оглаживая пальчиком. Вроде безобидно, но меня перекашивает от этой нежности. – Я уже предложил выход. Мы обговорили и пришли к выводу…

– А почему мне об этом говорите вы, а не она? – перебиваю мужика, ясно осознавая, что на грани устроить погром в больничной палате. Останавливает то, что память у меня хорошая – не забыл, что сосед помогал вчера на пожаре. Самоотверженно бросился в дом, спасая ценности. Искренне переживал, и всю ночь не я, а он просидел в приёмной больницы, ожидая, когда матушка проспится. Домой не уехал… и даже уговорил врача пустить к ней в палату, хотя он ей по документам никто.

– Мали? – мягко протягивает сосед, а меня потряхивает от этой сопливой «Мали».

– Я отказывалась, Игнат, – нарушает молчание мама, – в общем, Сергей убеждает, что дом необходимо отремонтировать в ближайшее время. Нам с тобой кредита не получить, а Сергею…

– Никаких кредитов! – отрезаю без вариантов. Ещё и эту кабалу вешать? – Точно не вытянем!

– Сергей тоже так сказал, у него и без этого… проекты много средств тянут.