Пасмурное утро развесило над площадью «болотное» небо. Сквозь разорванные облака проглядывало мутное белесое солнечное пятно. Деревянная каморка на железных ободах катилась по набережной мимо людей – обычных горожан. Они провожали кибитку проклятиями и пожеланиями страшнейших мук тому, кто был внутри маленькой повозки с пометкой «Консьержери». В другие дни эти же самые обычные горожане были совсем не такими лютыми и злыми, какими в утро казни. Сейчас, предвкушая зрелище, люди испытывали нестерпимое чувство, похожее на зуд или жажду. Всё вокруг казалось ядовитым болотом или простыней с чумного трупа, которым разом обернули всех парижан.

Раскачиваясь влево и вправо, скрипя, повозка съехала с набережной к кривым, заполненным грязью канавам и остановилась у вооруженного пикой охранника.

– Ведьма из Бонбек. На 8 утра. Костер, – выкрикнул возница.

– Проезжай, – ответил парень в красной накидке, заглянув в маленькое зарешеченное окошко.

Двигаясь вдоль одинаковых тюремных кибиток, повозка остановилась возле деревянного заборчика, за которым гудели голоса.

– Ведьма по имени Анаис, отравительница графини Маро? – деловым тоном спросил молодой палач и, получив от кучера свиток, принялся читать, кивая при этом головой.

– Эй, – окликнул его кучер, переходя на шепот, – мешок с нее не снимай. Стражник из Бонбек сказал, что эта мадам владеет сильнейшим магнетизмом. Она умеет по-особенному зыркать. От её мертвецкого взгляда бросает в жар, а уж если плюнет, то замертво ляжешь. Понял?

– Вон, – паренек равнодушно кивнул в сторону черного столба дыма, – колдун из Багатель… догорает. Говорили, что от его крика из преисподней вырываются инкубы, а от прикосновения разрастается короста.

– И как? – вытаращил глаза возница.

– Сейчас угли зальем и твою поставим… Жди, – безразлично ответил палач и крикнул, – где душегуб месье Лок? Есть месье Лок? Лок следом за ведьмой из Бонбек!

Тем временем пленницу выволокли из деревянной колымаги. Она не изворачивалась, не пыталась вырваться и не извергала проклятий. Её плечи не содрогались от беззвучных рыданий, а колени не подгибались от каждого шага. От смерти пленницу отделяло не более получаса, но эта близость не тревожила её, не казалась страшной. Она двигалась беспечно, даже легко, отчего казалась бесцеремонной. Душегуб Лок же вел себя, как и подобало идущему на казнь: он сидел на коленях, на земле, не в силах подняться на трясущиеся ноги, и трепетал всем телом. Анаис подвели к деревянной перегородке, за которой в нетерпении гудела толпа. Публика наседала на невысокую ограду в ожидании следующей казни.

Когда ведьму провели через деревянные шаткие ворота, людское скопище окружило помост сплошным темным пятном. Над Гревской площадью, над её мощеной кладкой, над догорающим деревянным столбом, над обугленной фигурой колдуна, напоминающей сейчас еще одну обожженную деревяшку, сырую внутри и от этого почерневшую лишь снаружи, раздавались свист, топот множества ног и крики, которые оборвались в один момент, едва с головы пленницы слетел мешок, чтобы, через мгновение, загрохотать с новой силой и еще больше стать похожими на лай собачьей своры.

– Привет!!! – закричала Анаис, медленно двигаясь к краю деревянной сцены. – О, здравствуйте! И я рада вас видеть! Здорово, что пришли! Парижская юстиция, как всегда, на высоте, – женщина задрала голову к верхушке городской ратуши. – Мой король, приветствую Вас! Гореть при Вас – большой почет! – прокричала Анаис. – Отчего же Вы спрятались за штору, мой король? Или Вы надели мантию в цвет занавесок? Вам нечего стесняться!

Молодой палач встал на колени и опустил вниз обе руки, помогая забраться на постамент грузному вельможе. Облаченный в тугие бархатные штаны, тот едва мог согнуться или присесть, отчего напоминал инвалида, которому вместо обрубленных конечностей воткнули несгибаемые палки.

– Еще немного, месье Жерар, ну?

– Не оброни меня, – кряхтел тот.

– Вам ли не знать моих крепких рук, месье Жерар? Я рубил головы всю свою юность, а это не так-то просто, – бубнил палач, подтягивая вельможу за подмышки. Снизу взмокшему от государственного бремени чиновнику помогали двое стражей. Они придерживали его и подталкивали «святую инквизицию» под тяжелый бархатный зад.

С шумным вздохом господин забрался на край «позорной сцены», куда в тот же момент с ликованием нахлынула толпа человеческих тел, напоминавшая морскую волну, задумавшую изменить напором береговой рельеф. Едва вельможа занял свое место, настроение в толпе переменилось: вместо испуганных глаз, на сцену таращились люди с остервенелыми лицами. Они с ненавистью смотрели на хрупкую женщину, едва ли напоминавшую исчадие ада.

– Смотрите, – выкрикнул кто-то из толпы, – на её губах кровь! Бог показывает её грехи! Она… она ест младенцев!

– Нет, милый, это земляника. В Бонбет, скажу я вам, отменно кормят, – рассмеялась Анаис.

– Она хотела сбежать… напала на стражника, вырвала у него сердце и съела! Мне рассказала про это его невеста! – послышалось с другой стороны.

– Она отравила графа Якоба Маро и его жену! Сжечь ведьму! – прокричал кто-то густым басом. Из толпы показался первый поднятый кулак.

– Сжечь! Сжечь! – скандировали люди.

– Месье Маро жив!

– Чудом выжил, – гудела толпа.

– Она околдовала бедняжку Маро. Сюзанна мучилась, – из толпы кинулась какая-то женщина и, упершись в стражника, стоявшего возле ступенек, развернулась. – Я видела сама, своими глазами…. С головы у нее попадали все волосы, а затем она ослепла. Её веки слиплись, глазницы превратились в гладкую кожу, – трясущимися руками женщина оголила плечо. – Как здесь… её лицо стало такое же … гладкое и ровное! Ни губ, ни носа, ничего… она задохнулась!

– Вот психопатка, – буркнула Анаис. – Хотя придумано неплохо….

– Так, послушай-ка, дьявольская кукла… пока инквизиция зачитывает приговор, я требую, чтобы ты закрыла свой поганый рот! Очень скоро я дам тебе время как следует высказаться – подожгу, вот тогда и поговоришь, – шипел палач. – И заканчивай кривляться, а то светишься, как богатая вдовушка! Если я услышу хоть писк, я оболью поленья козьей жижей, и они будут едва тлеть, а ты, дьяволица, будешь трястись от страха, пока твое жалкое сердце не разорвется.

– Я крепче, чем кажется, – проворковала Анаис и, получив в ответ оплеуху, вскрикнула, дернулась, едва не упав, но устояла и даже презрительно сплюнула себе под ноги кровавый сгусток. Толпа зашлась ликованием. Площадь скандировала имя «героя» и рукоплескала ему так, будто перед ними стоял благородный воин, вызвавшийся защитить город. В один миг, как по указке, люди задрали кверху руки, показав тысячи одинаково голых кистей, превративших человеческую реку в мучнисто-желтое поле рослой пшеницы, такой же ровной и такой же пустой.

Тем временем, покряхтывая и отдуваясь, читарь выудил из бархатного камзола бумаги, встряхнул их и уставился перед собой. Он жевал губами и ждал, но, так и не дождавшись тишины, выкрикнул удивительно чистым, пронзительным голосом, больше подходившим искреннему миротворцу, чем лживому старому чтецу.

– Сегодня праздник! День высочайшей Божьей справедливости! Сегодня мы празднуем победу над нечистью! Каждый суд над слугой дьявола – победа Бога и нас, его служителей. Хвала Святой инквизиции!

– Хвала Святой инквизиции! – проревела толпа.

– Великое зло не дремлет! Едва сомнения сменяют веру – властвует Сатана. Душа без Бога служит демонам и пороку.

– Сжечь, сжечь! – вопила толпа.

– Она, – верещал читарь, – хохотала даже под пытками! Это ли не доказательство её сатанинской души? Ей помогает сам дьявол!!!

– Сжечь! – надрывалась площадь.

Читарь довольно хмыкнул, ведьма же смущенно замерла.

– Обожаю это, – прошептала она, – прекрасно излагает! Я в восторге! Сколько внимания! Сколько чуткости! Прекрасные люди, – Анаис не сводила взгляда с толпы божьих слуг, желающих ей смерти. – Сколько же у моего отца учеников! Его школа растет. Пожалуй, только ей, – ведьма высмотрела в толпе заплаканную девушку, – ей меня жаль. Но что она может? Меня ненавидят тысячи! Желайте… желайте мне смерти и учите этому своих детей – тогда они научат страху и ненависти своих!

Вельможа воздел руку к небесам. Всё больше напоминая церковного проповедника, он продолжал возмущенно и величественно вещать о ведьминском беззаконье. Этот громогласный монолог был слышен каждому, кто глазел на него, стоя подле его «бархатных» толстых ног, или в гуще человеческих тел, или по самому краю площади вдоль домов, высовывался из окон или восседал на крыше, не желая пропустить ни одного мгновения предстоящего зрелища. И если бы кому-то в тот момент вздумалось заткнуть уши и взглянуть на безмолвно открывающего рот уродливого здоровяка, то он бы понял, за что держат в инквизиции эту страшную образину: его исключительный голос был способен завораживать разум.

– …И тогда ведьма обездвижила графа Маро колдовским обрядом, связала его руки и ноги и надругалась на ним! Неделю она держала его в своем доме и принуждала к грязным утехам. Всё это время граф находился в беспамятстве. К счастью, он мало что запомнил. Когда сознание возвращалось к нему, злодейка вновь требовала бесстыдств, угрожая ему кинжалом. Месье Маро умолял прекратить издевательства, но эта развратная женщина лишь зло насмехалась и продолжала опаивать графа колдовским зельем под видом винного напитка, для туманной дурноты.

– Бедный, бедный Маро… надо же так страдать! Невероятное мучение! Немыслимое! – шептала Анаис.

– Спустя неделю зелье накопилась внутри графского тела и проникло в разум, – вещал читарь. – От этого месье Маро совершенно обезумел. Он стал немощной куклой. Сам того не ведая, граф превратился в орудие расправы над собственной женой. Бесстыжая ведьма приказала ему взять бутылек с отравой и вылить его в суп графини. Граф почти не помнил того разговора, но заверил суд в том, что ведьма убедила его: это снадобье для молодости.

– Для молодости и красоты, тупица! – процедила Анаис.

– Но, как оказалось, там находилась ядовитая ведьминская слюна! На следующий день бедняжке графине сделалось худо. К вечеру она умерла. Граф на исповеди покаялся и рассказал о случившемся падре. Благодаря месье Маро, его чистейшему сердцу, желанию наказать убийцу жены Инквизиция сегодня празднует очередную победу. Теперь мы вздохнем с облегчением. Бесовское отродье через четверть часа окажется на костре.

Толпа заревела от радости.

– Триумф глупости, – усмехнулась Анаис.

– Улыбаешься? – раздалось глухое мяуканье поблизости.

Возле деревянной балки на булыжных камнях сидел черный кот. Животное безучастно водило головой, жмурилось и изредка разевало пасть.

– Где тебя носит? Чуть всё не пропустил, – зашептала Анаис.

– Да, казнь и впрямь обещает быть захватывающей, – мяукнул кот. – Белла здесь, Мартина тоже… и Эрик – хотя я сам его не видел, врать не буду.

– Это зачем? – удивилась Анаис.

– А ты еще не поняла? Пришли проститься: все-таки сестры, брат.

– Что ты несешь? Зачем со мной прощаться? – нервно спросила Анаис.

– Ты нарушила отцовский запрет, тебе это так не оставят.

– Мартиш, прекрати, ничего не будет, папа́ не знает.

– Знает, – уверенно заявил кот. – Сатана всё знает.

Ведьма благодушно закатила глаза и громко рассмеялась. Она хохотала и хохотала, пока её взгляд не остановился посреди толпы.

– Белла, – одними губами проговорила она, меняясь в лице: воодушевление сменилось растерянностью. Её плечи содрогнулись, ноги ослабли, а глаза стали темными, будто разум наполнился туманом и глухотой. Голоса стали отдаляться, делаясь отголосками; перед глазами понеслись черные вихри, уносящие в темноту воздух, свет и людей. Ее внезапный страх осчастливил всех, кто так долго этого ждал.

– Что же ты не радуешься, ведьма? – спросил палач, подталкивая пленницу в плечо. – Самое время хохотать.

На непослушных ногах Анаис спустилась на землю и подошла к обложенному хворостом высокому бревну. Рослый страж стиснул её плечи веревкой, накрепко привязав к деревянной опоре.

– Ты разозлила отца, Анаис, – зашипел ей в спину женский голос.

– Он предупреждал… ты ослушалась, – продолжил другой.

– Мартиш, – еле слышно позвала ведьма и закрыла глаза, – беги… беги к нему, может быть, ты успеешь… беги, Мартиш, проси за меня.

– Поздно, Анаис, – промурлыкал кот.

– Беги в собор, Мартиш, – еле слышно говорила Анаис, – там, на барельефе, у главного входа, возле Архангела с весами, очередь в ад, ты знаешь… Попроси прислужника наклонить весы и пустить тебя в преисподнюю… скажи ему: «Исчадие Мартиш, к царю. Это срочно». Беги…

Мартиш оглянулся, немного помедлил, посмотрел на голые ступни хозяйки, безвольно висевшие над сухими вязанками, и шмыгнул в густую толпу.

Тем временем вельможу спустили с подмостков. Не дожидаясь исхода, он уселся в поджидавшую его повозку.

Началась суматоха: пробираясь к кострищу, зрители наседали друг на друга и давили соседей, толкаясь локтями.

– Отправляйся в Тартар, – выкрикнул кто-то.

– Адских мук тебе, ведьма!

– Поделом, грешница!

– Что вы сделали с собой? Что вы делаете друг с другом? – прошептала Анаис, и по ее щекам покатились слезы. – О тебе плачу, папа́… Я такая же, как и они, не внемлю твоим урокам, я возвращаюсь домой.

Палач медлил. Он уже давно держал в руках факел и мог в любую секунду опустить его на сухие ветки, но стоял у кострища, вытянув вперед руку, и ждал.

Люди бесновались, они выкрикивали ругательства, призывали начинать, но слуга инквизиции стоял неподвижно. Впору было звать дирижера. Одним жестом он бы успокоил толпу.

– Сжечь, сжечь, – подсказал им палач.

– Сжечь, – подхватили первые ряды, – сжечь, сжечь, – неслось разноголосо за ними.

– Сжечь, – заревело скопище, повторяя слово наперебой.

– Сжечь, сжечь, – скандировала уже вся площадь.

Палач, широко расставив ноги, поднял факел высоко над головой. Переполненная народом площадка перед ратушей, все прилегающие улочки и крыши домов поблизости, все балконы и ложи, заполненные людьми, стали единым организмом, знавшим только одно слово. Обходя привязанную пленницу, убийца Анаис поджигал сухие ветки смертельного костра и слышал, как без малого сто тысяч человек подбадривают его.

В стороне от скопища, напротив холста на деревянной подставке, стоял бородатый человек. Поглядывая на ведь-минский костер, художник водил по холсту кистью и иногда выставлял вперед руку, чтобы, прикрыв один глаз, примериться к чему-то деревянной палочкой помазка.

За его спиной всхлипывала невысокая девушка. Не в силах смотреть на оранжевое пламя с черным дымным хвостом, она стояла отвернувшись и спрятав в руках лицо. Из мокрых глаз сочились капельки слез, проталкивались к скулам, текли мимо круглого подбородка до длинной шеи.

Неожиданно она оборвала всхлипы. Слезы высохли. Она переменилась в лице, с вызовом поглядела на кострище, бунтуя от злости и несправедливости, но, сделав несколько шагов вперед, заглянув через плечо художника на полотно, вновь стала милой и прелестной. От восхищения взгляд её стал влюбленным и счастливым. Она рассматривала то руки художника, то его кисть, то досточку, по которой он водил палочкой с волосками.

– Сюда, Мартиш, сюда, исчадие, – зашипела девушка, заметив животное в просвете человеческих ног, – пошли-ка отсюда.

Держа на руках огромного черного котищу, девушка обогнула толпу, улыбнулась охранникам и прошмыгнула за деревянную перегородку, столкнувшись с бледным Локом.

– Ой, извините, можно мне пройти? – спросила она палача и опустила глаза, как и подобало милой юной мадемуазель.

– Такой красавице можно всё, – поклонился палач, провожая красотку взглядом.

– Эй, возница, – зашептала Анаис, подойдя к повозке, которую покинула час назад, – подвезешь меня? Ты же добрый дядя… да? Ну, вот и чудно, – обрадовалась ведьма и забралась наверх.

Париж. Музей Пети Пале. Наши дни.

– Дедушка, смотри-ка, – выкрикнула девчонка лет одиннадцати, остановившись возле картины. – Это что же, ведьма?

К ней поспешил пожилой высокий мужчина. Он приблизился к стене и, внимательно оглядев полотно, улыбнулся:

– Это казнь ведьмы. Очень старое полотно. Представь только, ему без малого четыреста лет.

– Её убивают? – спросил ребенок, остановив пальчик на объятой пламенем женской фигуре.

– Сжигают, – кивнул дедушка.

– Её убивают, а она улыбается? – поразилась девочка.

Дед кивнул и нехотя добавил:

– Это старая сказка, Анаис. Если захочешь, я как-нибудь расскажу её тебе.

– Расскажи, – потребовала девочка, – прямо сейчас!

– Ну что ж… – негромко сказал дедушка и, положив ладонь на плечо внучке, неторопливо побрел по длинной галерейной анфиладе. – Когда-то, несколько тысяч лет назад, жил счастливый отец. У него было тринадцать дочерей и тринадцать сыновей. Он очень любил своих детей. Когда они выросли и им пришло время покинуть родительский дом, он пожелал каждому счастья и легкой жизни.

– Но это не всё, – девчонка хитро улыбнулась.

– Нет, – ответил пожилой мужчина, – это только начало…