Город умывался ледяной морской водой с первыми лучами рассвета. Море толкало колеса и шестеренки электростанций. Электричество наполняло желтым светом лампы в домах и согревало воду в резервуарах, и в нем была частичка моря.
Это море подхватывало маленькие, старомодные, деревянные рыбацкие лодочки, на которых даже не было моторов, а вместо голограммы парусов, как на гордых линкорах и фрегатах, на единственной мачте бился настоящий белоснежный кэт.
И это же море принимало грузовые баржи и механические корабли, на рассвете выходящие в его воды.
Уолтеру всегда нравилось следить за морем. Зеленоватое у берега, на рассвете оно наполнялось золотом, и скоро это золото размывало волнами, оставляя стальное пространство, голубеющее к горизонту. Этот градиент казался ему самым совершенным в мире сочетанием цветов. Может быть, он и сам не отдавал себе отчета, но его темно-зеленые пиджаки и жилеты, голубые шейные платки и серые двубортные шинели отражали его привязанность к этим цветам. Уолтера завораживало вообще все, что было связано с морем. Может быть, поэтому он перебрался из туманной столицы в маленький город на берегу. Чтобы чувствовать прикосновение волн во всем. Чтобы ветер пах солью, а не сгоревшим топливом. Чтобы стоять на берегу, улыбаясь волнам, и быть живым. А что для этого пришлось оставить позади – так ли это важно?
Город назывался Лигеплац – «Пристань». Это слово значило для Уолтера нечто большее, чем просто место стоянки кораблей. Он очень надеялся, что этот город станет его домом. Город, пахнущий морем, такой живой и яркий, с его красными и бежевыми двухэтажными домиками, желтой тротуарной плиткой, с милой привычкой украшать оконные рамы резьбой, а подоконники – цветами, даже зимой видными за стеклом.
Часы на башне в порту пробили восемь. Уолтер нехотя отвернулся от воды и надел черные круглые очки. Он старался снимать их как можно реже, и пусть его в них часто принимали за слепца, зато никто не видел его недоброго, ядовитой зелени, взгляда. И он сам не встречал этот взгляд в зеркалах.
Не удержавшись и в последний раз за утро оглянувшись на волны – уже через черные линзы, – Уолтер быстрым шагом отправился прочь от берега.
Паб «У Мадлен» находился недалеко от порта, и Уолтер не помнил ни одного дня, когда там не было бы людей. Моряки с пришедших недавно судов, постояльцы нескольких комнат на втором этаже паба, случайные прохожие и туристы – здесь всегда было шумно, ярко и, чаще всего, весело.
Уолтер еще помнил, как два года назад, сойдя с корабля, он стоял посреди порта, одетый в изысканного кроя черное пальто, сковывающее движения. Он стоял и смотрел по сторонам – прибывший в город столичный аристократ, еще не забывший о том, что нужно соблюдать все возможные церемониалы и что воротнички на рубашках каждое утро должны быть накрахмалены так, чтобы о них можно было порезаться. Уолтер еще не сбросил маску презрительного высокомерия, а горящих восторгом глаз никто не мог заметить под очками.
А вокруг него кипела жизнь – настоящая, та, о которой он раньше и не подозревал. Он стоял, сжимая ручку дорогого фамильного саквояжа, и ошалело смотрел на матросов, занятых погрузкой и разгрузкой кораблей, на женщин в желтых кружевных шарфах, призывно улыбавшихся каждому мужчине, с которым встречались взглядом. Торговцы, бдительно следящие за разгрузкой, угрюмые механики, подходившие к прибывшим. Девушки в белых передниках, несущие к кораблям корзины с фруктами.
Одна из них подошла к нему и дернула за рукав.
– Груша, герр! Всего медяшка!
У нее было добродушное, круглое лицо, густо усыпанное веснушками. Уолтеру, привыкшему к болезненно-бледным, холеным аристократкам, в первую секунду показалось, что девушка перед ним с какой-то другой планеты. Но потом он пригляделся к ее лучистым серым глазам и желто-рыжим лисьим косам и понял, что с другой планеты тут он. Молча протянул девушке монетку и взял грушу у нее из рук, коснувшись ее теплых, мягких пальцев. Она хихикнула и, достав из корзины веточку вереска, заправила в петлицу его пальто, густо обсыпав пыльцой черный кашемир.
– Так-то, герр. Сходящие с кораблей всегда тоскуют по свежим фруктам, женским улыбкам и запаху вереска! А если вы тоскуете еще и по выпивке или комнату ищете – в пабе «У Мадлен» как раз есть свободный номер, – подмигнула ему девушка.
Позже он узнал, что девушку звали странным именем Василика, и она была подавальщицей в пабе. Как и большинство девушек, продающих фрукты в портах по утрам, чтобы завлечь в свои заведения постояльцев и посетителей.
Но в тот день Уолтер понял, что ничего не случается просто так.
В тот же вечер он отдал какому-то портовому нищему свое пальто, за бесценок продал саквояж, сжег шейный платок в камине и купил себе эту самую шинель и гитару.
Не важно, кем он был в той, прошлой жизни. Главное, что и в этой, и в прошлой жизни он виртуозно играл. И сейчас был просто Уолтером, музыкантом в пабе «У Мадлен».
И хотел им и оставаться.
А если он хотел оставаться просто музыкантом Уолтером, «У Мадлен» нужно было быть через пятнадцать минут, потому что Хенрик, хозяин заведения и бармен, вчера просил его открыть бар и постоять за стойкой пару часов. Уолтер не возражал. Он прекрасно варил кофе и заваривал чай, а большего от него по утрам редко требовали. С вечера он специально не стал пить, чтобы сейчас быть в состоянии работать и улыбаться посетителям.
Василика уже была на месте и принимала заказы на завтрак от нескольких проснувшихся постояльцев.
– Уолтер! Ты вовремя: эти чудесные господа заказали у меня целый галлон кофе! – она поставила поднос на пустой стол и помахала ему рукой.
– Неужели кого-то не бодрит твой щебет по утрам, милая? – улыбнулся он, снимая очки.
Василика звонко чмокнула его в щеку и проскользнула на кухню. Уолтер, вздохнув, встал за стойку и включил небольшую печку под медным подносом, полным песка.
Он помнил женщину, научившую его так варить кофе. Ее звали Атаро. Она служила в доме его отца – единственная горничная, вместо кружевных наколок носившая на голове яркий, красно-желтый тюрбан со своей родины. У нее была кожа цвета горького шоколада, самые белые глаза и зубы из всех, что он когда-либо видел, и самый громкий смех. Она говорила, что варить кофе – колдовство. И что если не разбудить живущих в порошке духов, можно просто вылить чашку на пол.
Уолтер улыбался, ставя в нагретый песок большие медные джезвы.
Здесь тоже любили кофе. И умели ценить разбуженных духов.
– Уолтер, твою мать, я что, еще с вечера не протрезвела или я правда вижу твою сияющую рожу за этой стойкой с утра? – прохрипела высокая, черноволосая женщина, садясь за стойку.
– Моя обожаемая Зэла, твой голос подобен пению райской птицы в ветвях цветущего персика рано утром, когда… – с радостью включился он в их обычную игру.
– Ох, заткнись, ради всего святого, Уолтер, у меня от твоего меда слипаются уши, – мрачно сказала она.
– Как пожелает прекраснейшая фрау!
Зэла была бортовым механиком. Она часто нанималась на суда и отправлялась в многомесячные плавания, но всегда возвращалась и останавливалась именно в пабе «У Мадлен». И после каждого плавания по полгода занималась обслуживанием кораблей на верфях, не выходя в море, и страшно ругалась, поминая качку, ледяной ветер, раскаленные моторы, погнутые шестеренки, порванные ремни и сальные шуточки матросов.
А потом снова срывалась в плавание.
Уолтера – высокого, субтильного, вечно растрепанного русоволосого музыканта с аристократическим прошлым – она сразу невзлюбила. Он, не задумываясь, подыграл ей, и она верила, что перед ней велеречивый, высокопарный и изнеженный мальчишка – до тех пор, пока мальчишка не выпил при ней бутылку виски и не подрался с двумя матросами, уделявшими Василике слишком пристальное внимание.
То есть до вечера того же дня, когда они познакомились.
Впрочем, Уолтер с удовольствием продолжал строить из себя трепетного юношу, превратив ошибку Зэлы в ежедневную беззлобную игру.
– Возьми, полегчает. Я капнул тебе в виски кофе, – подмигнул Уолтер, подвигая к ней высокий бокал.
– Спасибо. Не такой уж ты и мерзкий все-таки, но как увижу твою лощеную мордашку, так и хочется сломать твой породистый носик в трех местах, – проворчала Зэла, которая привыкла общаться с моряками, а не с более благодарными собеседниками.
С этой ее особенностью Уолтер вполне смирился.
– Слыхал, Полуночница вчера этого… попечителя… как там его звали… герра, мать его, Хагана… пришила, в общем. Вместе с его женой.
– Герра Хагана? Второго владельца «Механических пташек»? – брезгливо скривился Уолтер.
– Его самого, старого козла, туда ему и дорога. Все так убиваются: как же, благотворительность, попечитель каких-то сиротских приютов, поит бездомных котят сливочками. А сам выпускает этих… – с ненавистью выдохнула Зэла.
Уолтер молчал, разливая кофе по чашкам. Герр Хаган заявлял, что делает доброе дело, создавая механических кукол для работы в борделях. Уолтер знал только две сферы, где было разрешено использовать таких кукол, каждая из которых лицензировалась и проходила ежегодную сертификацию.
Это были сфера удовольствий и сфера ритуальных услуг.
Ненависть Зэлы вызывала первая. А именно то, что многие из кукол герра Хагана, бывшего не только совладельцем фирмы, но и художником, имели облик несовершеннолетних девочек. Уолтеру тоже претила сама мысль о подобном, но он утешал себя тем, что испытывающим такие чувства лучше удовлетворять их с бездушными «пташками», а не с живыми людьми. Если уж они по какой-то причине до сих пор не болтаются в петле.
Зэла подобных утешений не находила.
– Интересно, кому это он так насолил, что для него наняли Полуночницу. Удовольствие-то не из дешевых.
– Понятия не имею, только я бы сбор организовала на компенсацию его расходов. Ну-ка, подлей мне еще.
– А откуда вообще известно, что это Полуночница? Они вообще-то работают без свидетелей, – усомнился Уолтер, наливая кофе в новую чашку.
– Девочка видела. Дочка Хагана. Говорит, черная тень, представилась Мальчиком-с-фонарем.
– Ну, тогда Полуночники не имеют никакого отношения к этому убийству. Разве ты не знаешь – Полуночница или не попалась бы на глаза ребенку, или просто тихо придушила бы свидетеля.
– Полуночницы, наверное, разные бывают. Не знаю я, Уолтер. Только по мне лучше честные потаскухи в желтых шарфах, чем… А, пошло оно все.
Зэла залпом выпила обжигающий кофе и собиралась с размаха поставить кружку на стойку. Уолтер успел подставить под кружку ладонь и улыбнулся Зэле:
– Милая, ты перебила половину нашей посуды. Нельзя ли меньше экспрессии?
– Зануда, – беззлобно буркнула она, все же ставя чашку рядом с его рукой.
Аккуратно, не издав ни звука.
– Уолтер, нам нужен еще чай! За третий и за пятый столик – там твои соотечественники, они говорят, что здесь никто не умеет прилично заваривать!
Василика села рядом с Зэлой, поставив на стойку пустой поднос.
О проекте
О подписке