Картинка 7
Хранительница

Около одиннадцати вечера я покинула уютный поезд и пристроилась на перроне в ожидании встречающих меня родственников. По железнодорожной платформе спешила статная женщина, средних лет, с пышной косой, в цветастом платье и загорелая настолько, что казалось, будто отпадный сарафан, молочная улыбка и венец солнечных волос сами по себе летят вдоль состава в поисках чего-то или кого-то. Это и была моя двоюродная сестра Янина, а не виделись мы лет этак тридцать. Обнялись, рассмеялись, поплакали, потрогали друг друга руками, как бы проверяя, не сон ли наша встреча, и поехали домой.

– Вначале забуримся в баню, сестрёнка, с настоящими берёзовыми вениками, я тебя попарю, а потом мёдом намажу. Да не бойся – настоящим, с нашей пасеки. Как я рада, что ты наконец-то решила добраться до нас, а то мама замучила меня совсем, допытываясь: «Кали Базылёва дачка приедзя?» – звонко, совсем по-девичьи щебетала Янина. – Ой, думаю, чудит старая, ведь уже девяносто пятый год ей пошёл. Зачем ты ей? Вспоминала она тебя в своих молитвах, память у неё отменная, повторит всех родственников, как живых, так и умерших. Последние полгода каждый день про тебя спрашивала, а тут ты сама звонишь и говоришь, что приедешь. Чудно! Так что завтра утречком тронемся к ней, молочка отвезём, творога и мёда, больше она уже давно ничего не ест. Живёт твоя тётка в дедовской хате, в той, что отец ещё твой строил. Одна во всей деревне: соседка её, бабка Федора, померла прошлым летом. Слепая мама уже на один глаз, согнутая, табуретку перед собой двигает и тащится так за ней, а переезжать ко мне не хочет ни в какую. Да не смотри на меня так, сестрёнка, ты же знаешь характер моей мамы: если сказала, что помирать будет в родительском доме, значит, так тому и быть.

Баня, чай да разговоры до утренней зорьки сделали своё дело: я уснула мертвецким сном. Ни крик горластого наглого петуха с сине-рыжим хвостом, ни шум техники, выходящей в поле, ни утреннее мычание коров не могли разбудить меня, поэтому, к своему стыду, проснулась я почти в полдень, когда Янина уже вернулась с работы на обед.

– Просыпайся, ленивица городская, всю красоту и силу продрыхнешь, умывайся, пей молоко, и рванём к маме, – разбудил меня раздавшийся громом с ясного неба кузинин голос. – А то сейчас наберу колодезной воды – будить тебя стану! Что, испугалась? Сразу вскочила, – шутила Янина, доставая из печи дымящийся чугунок с картошкой и водружая его на стол, где уже шкворчала сковорода с янтарной яичницей и розовым салом, а в миске нежились пупырчатые, маленькие, только что с парниковых грядок огурчики, редиска, укроп и перья зелёного лука. Как же всё это было смачно и весело есть, запивая парным молоком дневной дойки.

Через час мы уже приближались к деревне, где жила тётка Оля.

– Вот так и езжу каждый день к маме в обед – проведать, печь протопить, воды наносить, еды привезти, благо всего десять километров. Телефон у неё мобильный теперь есть – позвонить может мне в любое время, – рассказывала про своё житье-бытьё Янина, ловко управляя старенькой «Нивой» и объезжая рытвины грунтовой дороги.

Мы миновали большое деревенское кладбище и свернули на улицу, скорее похожую на погост, с мёртвыми домами и окнами, забитыми досками. И вдруг над нами пролетел чёрный аист.

– Аисты-отшельники поселились в деревне лет десять тому назад. Это белые птицы детей и счастье приносят, а чёрные аисты покой берегут, чураются они людей, – поясняла Янина.

Деревенские дома, словно глухонемые, стояли молча в ряд. Грустная картина!

– Вот мы и прибыли, помнишь дедовский дом? Как ты маленькая баловалась на качелях, что висели под тем дубом, а верёвка оборвалась и ты чуть не убилась? – спросила кузина, остановив машину перед бревенчатым домом с голубыми резными ставнями и тремя кряжистыми старыми берёзами в палисаднике.

Не помнила я ничего, позднее мне мама уже совсем взрослой рассказывала, что тогда я упала и сильно распорола лицо веткой. Кровь хлестала ручьём из рваной раны на щеке. Прибежала тётя Оля, зачерпнула миской дождевой воды из ведра, пошептала что-то в неё и стала лить мне на рану, кровь свернулась, а рубец под тётиной рукой начал бледнеть и таять. Потом тётка дала мне выпить той же воды из миски, и я заснула. Проспала часов десять, а когда открыла глаза – на лице даже шрама не осталось и не помнила я ничего. Если бы не мамин рассказ, никогда бы не поверила!

Я вышла из машины, погладила берёзы и почему-то поклонилась дому. Сердце билось часто-часто, почувствовав, что вернулось на родину предков. Янина открыла дверь в избу и позвала:

– Здравствуй, мама, посмотри, кого я тебе сегодня привезла!

На кровати, придвинутой поближе к изразцовой печи, лежала высокая, худощавая пожилая женщина, с таким родным и красивым лицом, похожим на папино, с глазами, как у него, чистыми и зелёными, только уже почти слепыми:

– Добры дзень, Янина! Прапажу мне притащыла, Базылёву дачку, з полгода, як чакаю я цябе, пляменница! Вестачки шлю, то з малитваю, то у сне, то жабаняток пашлю, то ворана, то ката, – распевно, как баюкая дитя, начала разговор моя тётя. – Ты идзи, Янина, блиноу нам напяки, ня мяшай, пагаварыць нам надабна, пака я жывая.

Мы обнялись, пальцы её были на удивление крепкими и сильными – долго на земле работали эти руки и мощь даже в старости не потеряли.

– Как вы, тётя Оля, здесь одна живёте, не боитесь и не скучно вам, почему к дочери на покой не едете? – выпалила я первое, что пришло на ум, пытаясь скрыть слёзы.

– Маркота… сляпая, працавать ня магу, а паяса пляту, руки и так без вачэй помняць. Гастей у мяне шмат бывае: Янина кожны дзён приезжае; внучка мая Марьяшка падскакивае, а уж жабанятки да птушки, так те так и шастаюць цельный дзён. Апять жа два ката у мяне жывуць: Базыль и Лемша, як лягуць на хворые ноги, дык усё урчаць и лечаць мяне… Жиць к Янине ня паеду – ня угаварывай, у роднай хате памярэць – лепей. У дзярэуне никого не мае, а пагост храниць надабна, так падабае. Пака новы хранитель не знойдеца – жыць трэба, хоць и квёлая я… Дверь хаты на запор ня зачыняю. Ветер и мядведзь ня зойдут… слова я супратив зверья ведаю, а злодеи за изразцами печными да абразами захаживали, так их Зоя пуганула, – распевно гэкая и чэкая, ведала мне о своём житье-бытье тётя Оля, поглаживая огромного полосатого рыжего кота, похожего размерами скорее на карликового тигра.