Но именно в этот момент оцепившие майдан со всех сторон милиционеры стали устраивать проверку всех, кто попадался им на глаза, замыкая круг в сторону дома, откуда милиционерам уже и позвонил кто-то из соседей, сообщив о происходящем ограблении. При нем нашли интересный нож. Это был уже не первый его привод в милицию, а потому его решили не отпускать, ограничиваясь исключительно нравоучительными беседами. Два года, проведённые в тюрьме за ношение холодного оружия, не прошли для Ибрагима Курбаноглы даром: они зачлись ему не только в качестве времени искупления перед законом, но и как столь необходимый стаж отсидки для утверждения перед ворами.

В тот день четверо грабителей помогли старику-ювелиру переселиться поближе к аллаху или шайтану, прихватив у него добра больше, чем ожидали. На всю жизнь никаких денег никому не хватит, но даже через два года старшие подельники удосужились кое-что оставить и молодому, но уже проверенному теперь уже авторитету Курбаноглы.

Аббасов привёз пакет с деньгами, заплатил за себя и Курбаноглы, и его машина рванула собирать чужой урожай с хлопковых полей и заводиков по его переработке и очистке республики для Арутюнова и тех, кто стоял за ним в Совете Министров и ЦК Азербайджана.

Ибрагим поднялся из-за стола, переложил в задний карман брюк пакет с деньгами и, поблагодарив дядюшку Насира, направился домой к старшему из воров, Мураду, в той группе, которая теперь его считала своим.

Кечал Мурад, который и действительно был абсолютно лыс в свои почти сорок лет, был дома, когда к нему приехал Ибрагим.

– Очень мне сегодня не понравился директор Фархат сегодня, – сказал Курбаноглы, вкратце передав свой недавний разговор с Аббасовым. – Обычно он слишком наглый, а сегодня сам на себя был не похож. Даже угостил за свой счёт, был мягкий как пластилин, а ты же знаешь – мне часто терпения не хватало, чтобы как-то объясняться с ним.

– Ибрагим, ну не пори хрень, – ответил Мурад. – Будь мужиком, не дёргайся и сам как директор. Аббасов и себе и нам помочь хочет.

– Я тоже так подумал, потому и пришёл к тебе сразу. Думаю, помочь надо, в натуре. Только как это сделать.

– Думает он! Да пошёл бы ты…

– Зачем ты так, брат? Так с людьми нельзя разговаривать. Или я не такой же человек, как ты?

– Помолчи, человек! Думаешь, два года отсидки за то, что рот не открыл, из тебя сделал настоящего мужика? Вот когда лишишь жизни этого самого мента, тогда и будешь рот раскрывать наравне с другими. А таких говнюков как ты, таких засранцев я пока буду затыкать, когда захочу. И выслушивать от тебя непонятно что! Аббасов нас предупредил, что уже не только в городе, но и в Баку знают слишком много. И времени на всё в обрез. Мы делаем свои дела, но за нами не охотились. А теперь я не уверен, что можно разгуливать спокойно по улицам, раз Мамедов что-то учуял.

– Я же помочь хочу. Ты Рауфа знаешь? – обидевшись, спросил Ибрагим.

– Рауфа? Какого ещё Рауфа?

– Мамедова старший сын. Такой пацан: небольшого роста, крепкий. Ещё в школе учится, в 39-ой, недалеко от алюминиевого завода.

– Не помню я его, да и какой нам от него сейчас прок. Значит, мент и живёт на той стороне города, в посёлке Кираз.

– Наверно. Я с ним как-то разговаривал.

– Со старшим, или с младшим? – спросил Кечал³³ Мурад.

– С сыном, Рауфом. Так, поточили лясы. Он у меня все спрашивал, где я свой нож взял – помнишь, ещё тот, что ты мне дал уже после моей отсидки, после дела с ювелиром. Тянется к оружию.

– И что, ты ему сказал, как он тебе достался?

– Мурад, ну я же не дурак! Если бы я сказал, он мог бы отцу проболтаться.

– Хорошо ума хватило. Так, сидим теперь и думаем, как этой птице голову свернуть. Так чтобы и любая больничка ему не помогла. Надо чтоб он сдох. Снимешь с него шкуру? Мочи хватит?

– Это как, надо будет и кожу с него снимать? – изумился Ибрагим.

– Да, как кору с дерева ободрать. Говорю, что ты ещё зелёный как яблоко. На кой хрен мне его шкура? Я её на стену себе не повешу. Ты думаешь тем же, на чём сидишь. Да, и бабки Аббасова положи сюда, – постучал костяшками пальцев по столу Мурад.

– Вот пакет, я сразу тебе хотел его отдать, – пожал плечами Ибрагим. – Директор хотел дать в два раза меньше.

– Сегодня нам и этот куш сгодится. Не каждый день жирные старики-ювелиры попадаются. Ещё придётся жопами повертеть, чтобы их отработать. Да так, чтобы самим под пулю ментовскую не угодить. Если слегка не повезёт, так это если служивый будет таким же косоглазым как ты. А совсем будет плохо – если он в тебя ещё и попадёт. Дело вот в чем, зелёный. Мамедова убрать надо. Но убрать так, чтобы не настали для нас всех плохие дни. И не вплетать сюда директора. Нам лишний шум не нужен. Вот и подумай, где и как это сделать по-быстрому. Не хочу тебя совсем обс… ть, но все дело в твоей голове. У меня-то она есть, понимаешь? И хожу я сейчас на свободе потому, что дела делаю с головой, братьев своих не подставляю. Убрали мы этого барана Гаджи, как и просил два года назад Аббасов, так аккуратно, что и подкопаться было некому. Только ты и крутился вокруг него весь день, но ты же его и пальцем не тронул. И мне казалось, что все неплохо, поскольку, думаю, хватка у меня есть, что ещё надо, стало быть – все в порядке. А теперь Мамедов замаячил со своими расследованиями, понимаешь? Значит, где-то пошёл прокол. Между ребятами и тобой в тот день связи никакой не должно было быть, если ты нигде не проболтался. Вот и думаю я, мозгами шевелю, не ты ли виноват, что мы можем по самые брови в говнище оказаться? Откуда эта невезуха?

– Да ты что, брат! – испуганно обронил Ибрагим, понимая, к чему могут привести такие выводы старшего товарища. – Я никому и ничего!

– Не могу я себе позволить чёрной полосы сейчас, ни себе, ни друзьям моим. Я верю, что может ты никому ничего и не рассказывал. Вот теперь надо думать, как избежать скверных новостей. И клювом не прощёлкать. Тормозить – себе дороже может выйти.

– Ещё бы, брат, – сказал подуспокоившийся Курбаноглы, – дело надо сделать и пулю не схлопотать. Этого все боятся. Но ты скажи, что делать и всё будет в норме.

– Может быть, всё и будет в норме, а может, и нет. Может, с тобой в норме ничего не будет. Я вообще-то не хочу, чтобы этим делом кого-то зацепило и протащило до суда. Давай подумаем. Мальчишки труп не нашли, иначе бы мы об этом знали. Аббасов был бы точно в курсе. Ты целый день тогда бегал за Гаджи Исмаиловым, чтобы дать знак нашим, когда будет подходящий момент. Значит, если убийства никто не видел, то засечь могли только тебя. Я поговорю с нашими парнями сам. А ты пока иди.

– Мурад, – сказал Ибрагим, покосившись на пакет на столе, – мне бабки нужны. Я долго парился, а жить на что-то надо.

– Малец, ты часом не рехнулся? У тебя что, жена имеется, дети есть просят? Нет дел – иди мясо жарить к своему дядюшке. Он же тебя звал, ты сам рассказывал. Насир человек не бедный, всю жизнь работал и готовит здорово. Вот родственник пусть тебе и помогает. Но ты же гордый, как это кто-то увидит такого авторитета за мангалом. Или на кухне стряпающим за рабочим столом. Был бы толстым и накормленным всегда! Не отработав – эти деньги тратить нельзя, а кормить тебя за свой счёт я не намерен. Ты вышел – свою долю получил, тебя не обидели. И в тюремной хате за тобой был присмотр. Вот смотрю я на тебя иногда и всё задаю себе вопрос: я того парня выбрал? Мы с братьями его берём, но я не знаю – в этом Курбаноглы я точно не уверен. Не могу сказать, что в тебе не так, просто знаю – не тот ты пацан. Но все равно мы тебя берём. И если ты в натуре будешь не таким, чтобы с нами схлестнуться на всю жизнь, то мы вместо нормального мяса будем всё остальное время жрать одно свиное сало. А это неправильно для вора и мусульманина, понимаешь? Нет, на тебя мне может и наплевать, что там у тебя в твоей безмозглой голове. Хочешь жить по своим правилам – живи, мы как-то и без тебя обойдёмся. Но уж лучше мы обойдёмся без тебя, без твоих про… в в важных вопросах, чем самим в говно вляпаться. Я за свою жизнь уже этого нажрался – по горло. И прос… ть больше ничего не хочу. Аббасов – наша кормушка. От него много кто кормится. А обижать дойную корову никому нельзя. Иди, думай лучше, как мента свалить. Утром встретимся на майдане. И поглядывай вокруг – за тобой и хвост может быть.

– Конечно, Мурад! Прости, если что не так сказал.

– Иди, там разберёмся дальше.

Утром они встретились на майдане. Ибрагим остановился шагах в шести от Кечал Мурада, пока тот делал вид, что выбирает себе что-то из одежды у одного из спекулянтов. Тот, зная, что за покупатель стоит перед ним, удивившись немного, готов был сделать авторитету любую скидку, чтобы только не нарваться на неприятности:

– Ладно, Мурад. Мне этот батник обошёлся в тридцатку, так тебе и отдам. Посмотри, прикинь как тебе идёт. И цвет твой!

Авторитет улыбнулся и подпёр собой железобетонный электрический столб, разглядывая вещь со всех сторон:

– Никогда не поверю, чтобы еврей отдал вещь за те же деньги, что и купил! Ладно, вот тебе тридцатка, кидай в пакет.

– Ну что ты, Мурад! Вот держи.

Качал Мурад, блестя лысиной и солнцезащитными очками, взял красочный пакет с надписью «rodeo» и изображённым ковбоем на лихом мустанге из рук спекулянта и повернулся в сторону Курбаноглы:

– Салам, Ибрагим, – крикнул он не громко, но так, чтобы всем окружающим было слышно это обращение к случайно встреченному знакомому. – А ты здесь что забыл?

– Салам, Мурад, – ответил на ходу Курбаноглы, подходя и протягивая руку в приветствии. – Да вот батарейки сели в приёмнике, никак не найду. А в магазинах таких нет. Тебя можно с обновкой поздравить?

– Да, спасибо. Я видел твои батарейки вчера в универмаге, – Мурад поднял к глазам часы на руке. – Пока рано, универмаг ещё закрыт. Пойдём пройдёмся, подождём пока откроется.

– Давай, брат.

Отойдя подальше от толпы продавцов-покупателей, Мурад продолжил уже в полголоса:

– Смотрел, никого не было за тобой?

– Никого не заметил, – сказал Курбаноглы. – Я с пяти утра на ногах, уже успел устать. Все думал, как дело провернуть, не спалось что-то.

– Я думал, ты по ночам или девчонок обнимаешь, или просто подушку. Меня в твоём возрасте по ночам было удержать трудно. Но я рад, что ты и верхнюю половину тела пытаешься использовать с толком.

– Все шутишь?

– Нет, издеваюсь. Жалко мне тебя, молодого и безмозглого.

На улице, по которой они проходили, шла стройка, огороженная забором. Около него крутился неуклюжий толстяк в рабочей синей робе, с металлическим ведром, измазанным уже раньше то ли чёрной краской, то ли смолой. Рабочий повернулся к ним спиной и стал разглядывать высокую деревянную стену. Упёр руки в толстые бока. На заборе были нацарапаны чем-то острым нецензурные слова. Буквы выглядели достаточно коряво, но их полуметровая высота была видна издали. Рабочий поставил ведро на тротуар, нагнулся, достал оттуда какой-то инструмент, кажется стамеску, и стал стачивать надпись.

– Вот бы мне так стирать с чужих мозгов всякую глупость, – сказал Мурад. – А то ни на кого положиться нельзя – опрёшься в больную голову. Я был молодой как ты, так тоже думал – откинусь, мне кроме денег и баб больше ничего не нужно будет. А знаешь, что я делал, когда вышел на свободу? Продрых два дня подряд. Спал бы и спал. Но человек не может просто есть, спать и лапать женщин, если в его голове что-то хоть есть стоящее. Мне всегда думается, как бы денег срубить. Можно откинуться и жить дальше, как все остальные. А я не могу. Если ты попал за решётку, знаешь за что, и с каким багажом ты оттуда выходишь – не расслабляйся, действуй. Или иди махать рубанком над государственным забором, как этот синий жиртрест. Тебе пока фартит, с рук многое сходит, но это же может и закончиться. Ладно, слушай меня – тебе не повредит. Ты знаешь моего родного брата, Муслима – он мужик неплохой, хотя бы тем, что много не болтает. Утром идёт на работу на свой масложиркомбинат, или после обеда – во вторую смену. И пока он там свою жопу рвёт, горбатится на семью весь в масле и поту, его жена шлёндрает по городу и с кем-то спит. А я иногда по вечерам у них телек смотрю, могу пива принести на футбольный матч. Мы смотрим футбол, он иногда нянчится с сыном, но про жену молчит. Они поженились, когда я срок мотал. Я как-то пытался ему сказать, что так нельзя себя вести мужику, а он мне говорит: «Слышишь, ты её не трогай, ладно? А то сболтнёшь ей что обидное, она и сбежит от меня. А что я потом сыну скажу? А так она к десяти каждый вечер возвращается домой». Как тут его не послушать?

– Я что-то не совсем пойму, зачем ты мне это рассказал, – озадаченно сказал Ибрагим. – Нет, я понимаю, что раз ты рассказал мне такое, то ты мне доверяешь…

– Вот и я о том же. Ты ввязался с нами уже не в одно дело. Проблема моего брата – это его проблема, он сам с ней справляется. А наши проблемы – это проблемы общие. И «не путай свою личную шерсть с государственной»³⁴, как говорил товарищ Джабраил³⁵. Сейчас ведь дело не в деньгах. Я не о них говорю.

– Я с тобой согласен, я тоже самое думаю, Мурад. Я тебе нужен, хочешь меня видеть в этом деле – и я буду.

– Тогда пошли на остановку, дальше поедем на троллейбусе.

Подошёл троллейбус, который шёл в посёлок Кираз. Они встали на задней площадке. На следующей остановке двери открылись, и к ним, пошатываясь, стал подниматься пожилой ханыга в дорогом, но грязном костюме и в таком же состоянии некогда кипельно белой рубашке, тяжело приподнимая своё тело вверх и по салону с помощью поручней. Было заметно, что он не брился уже несколько дней. Синяк на лбу уже потерял свою красноватость, и отливал уже некоторой зеленцой. А вот к уху кто-то приложился недавно, так что и кровь не успела запечься как следует, стекая на воротник рубашки. Обнаружив свободную троллейбусную скамью, на которой никто не сидел, он опустился на неё тяжело, схватился за находившийся перед ним поручень рукой со сбитыми в кровь костяшками и уснул. Кондуктор посмотрела на него тяжёлым взглядом, но даже не стала беспокоить очередным призывом: «Покупаем билетики, не допускаем безбилетного проезда!»

– Неплохо ему досталось, – сказал Ибрагим, улыбаясь. – Интересно, кто это его так.

– Думаю, он просто упал. У меня отец так домой являлся в день получки, и как раз в такое же время дня. После работы деньги получит в кассе, и если матери не удастся его перехватить прямо с проходной, то до аванса мы голодали. И он ведь знал, как можно убраться с работы мимо проходной! Мать брала нас с собой, и мы ждали его до самого последнего выходящего человека. И вот тогда мать уже начинала волноваться и заставляла нас бежать вдоль забора завода, чтобы перехватить его. Если поймать его не удавалось, то мы оставались без денег. А когда возвращался – выглядел так же, как и этот тип. Вечно где-то падал, а потом перед обедом возвращался домой. Хорошо, что у нас здесь нет вытрезвителя. А может и плохо, не знаю. Долго он не протянул, умер, так и не дотянув до пенсии. Нам пора выходить.

Прошло около десяти минут, когда они добрались до предпоследней на этом маршруте остановки. В этом посёлке жили те, кто и работал на алюминиевом заводе. В основном здесь стояли четырёхэтажные кирпичные дома. Посёлок от завода отделяло огромное поле, которое пересекала одинокая железнодорожная колея. По ней вагонами доставляли на завод глинозём, а вывозили готовые алюминиевые чушки. За заводом, вдалеке белыми конусами возвышались Кавказские горы.

– Видишь дом напротив остановки? Здесь и живёт наш дорогой сотрудник, товарищ Мамедов. Его квартира на третьем этаже. Видишь, на балконе стоит прислонённый к стене мопед? Он стоит вертикально. Это и есть его квартира. Три комнаты, так что окна выходят и во двор. Я перейду улицу и поеду на троллейбусе обратно. Подожду тебя в кофейне на майдане, а ты походи вокруг, осмотри всё вокруг. Тебе пригодится, а моей лысине лучше здесь не появляться – могут запомнить.

– Хорошо, Мурад, – согласно кивнул Ибрагим. – Может это и хорошо, что он устроился на окраине города, а не в центре.

– Может быть. Тогда дождись моего отъезда, а потом и сам перейдёшь на ту сторону улицы. И не пей, пока с ним не покончим, а то от тебя вечером водкой разило, как от моего папаши.

Кечал Мурад с пакетом в руке пошёл на остановку напротив. Курбаноглы, бросив ещё раз взгляд на балкон Мамедовых, стал дожидаться, пока очередной троллейбус захватит с собой Мурада. Его взгляд был настолько мгновенным, что глаза не успели зафиксировать появившуюся у мопеда тонкую невысокую фигуру Рауфа Мамедова. Он учился в десятом, выпускном классе, а занятия у старшеклассников начинались во вторую смену. Отец был на работе, брат в школе, мама тоже, так что дома он был один. Рауф посмотрел вниз и заметил на остановке через дорогу знакомое лицо – это был Курбаноглы. Тот самый, у которого летом, во время каникул, он увидел в парке в руках необычный красивый нож. Таких не продавали в магазинах, даже в «Охотнике и рыболове» ничего подобного не встретишь! А как ловко тому удавалось этот нож с размаху бросать в стволы деревьев!

Он хотел было сначала окликнуть Ибрагима, просто помахать ему с балкона рукой, но потом как-то стушевался: с Курбаноглы его ничего, кроме той встречи в парке, не связывало. И разница в возрасте была большая. Рауф встречал его как-то пару раз в городе, но повода для продолжения знакомства он не находил. Интересно, что он забыл в рабочем посёлке? Приехал в это время кому-то в гости, или уезжает? Если только приехал, то чего вдруг застыл на остановке; если уезжает в город, то почему не переходит на противоположную остановку? Вот и троллейбус подошёл, а он словно ждёт чего-то. А, вот сдвинулся с места. Идёт к ним во двор дома?

С балкона Рауф попал в большую и очень светлую комнату, которая служила их семье гостиной, перешёл в коридор и оказался в детской – комнате его и младшего брата Саида – со своим балконом, где стоял велосипед. Со второго балкона он выглянул во двор внизу и увидел, как действительно Ибрагим остановился и стал оглядываться. Двор был огромный, окружённый со всех сторон такими же однотипными домами с детскими площадками, скамеечками, дорожками. Там отдыхали несколько стариков, ходили женщины с детскими колясками, бегала ребятня. Напротив была огороженная своим забором территория ПТУ алюминиевого завода. Что же он ищет?