Я не могу сказать тебе сейчас,
Когда порывы воющего ветра
Устанут гнать меня
И в шепот перейдут, –
Быть может, я тогда тебе скажу –
Когда-нибудь потом.
Карл Сэндберг. Великая охота[1]
Солнечные лучи робко коснулись сомкнутых век, отгоняя сон. Назойливая яркость не отступала, заставляла дремотно моргать. В открытое окно струился теплый воздух, напитанный запахом озерной воды. Не Каморр. Волны с тихим плеском накатывали на песчаный берег. И вовсе даже не Каморр.
Простыни спутались, в голове туман. Нёбо пересохло, скукожилось сухой шкуркой. Спекшиеся, растрескавшиеся губы слиплись.
– Ну что ты… – просипел он.
– Ш-ш-ш! Прости, я не хотел тебя будить. Надо было комнату проветрить.
Темное пятно слева, ростом и размером с Жана, сдвинулось с места. Скрипнули половицы под ногой, зашелестела ткань, щелкнул замочек кошелька, звякнули монеты. Локк приподнялся на локтях, ожидая очередного приступа головокружения, – голова послушно закружилась, будто по расписанию.
– Мне сон про нее снился, – пробормотал он. – Про то, как… как мы в первый раз встретились.
– Про нее?
– Ага, про нее. Ну, ты знаешь, про кого.
– Ах, ну да, небезызвестная она.
Жан присел у края кровати, протянул чашку воды. Локк взял ее дрожащей левой рукой и благодарно пригубил. Мир медленно обретал привычные очертания.
– Сон был такой яркий, – вздохнул Локк. – Все как настоящее. Я хотел до нее дотронуться, прощения попросить…
– И это все? Ну ты даешь! Если в таком сне женщина привидится, надо не прощения просить, а…
– Ну это не в моей власти…
– А в чьей? Сон же твой – вот и делай в нем что хочешь.
– Так я же совсем маленький тогда был…
– Если еще раз приснится, перескочи лет на десять-пятнадцать вперед. В следующий раз проснешься – будешь краснеть и заикаться, понял?
– Куда это ты собрался?
– Да так, прогуляюсь.
– Жан, не истязай себя. Знаешь же, что все без толку.
– Ну что – все? – Жан отобрал у него пустую чашку.
– Нет, не все. Я…
– Я скоро вернусь. – Жан оставил чашку на столе, машинально одернул камзол и направился к двери. – А ты пока отдохни.
– Ты что, разумных советов слушать не собираешься?
– Помнишь, что говорят о подражании и лести? То-то и оно.
Дверь бесшумно закрылась, выпустив Жана на улицы Лашена.
За Лашеном прочно укрепилась слава города, где все покупается – и где можно избавиться от всего, чего угодно. По милости регио – высшей и самой малочисленной аристократической прослойки (истинной знатью здесь считались титулованные особы по меньшей мере в третьем поколении) – любой обладатель внушительного кошелька, пусть даже и не в самом трезвом уме и твердой памяти, за четко определенную мзду мог придать своей крови требуемый оттенок голубизны.
Со всех концов Терина сюда стекались негоцианты и преступники, наемники и пираты, завзятые игроки, искатели приключений и изгнанники. В кокон счетной палаты они входили простолюдинами, там избавлялись от огромного количества драгоценного металла и появлялись на свет новоиспеченными лашенскими аристократами. Регио присваивало титулы баронетов, баронов, виконтов, графов и даже маркизов, при этом родовые имена новотитулованные особы изобретали сами. Дополнительные чины и звания выбирались из особых списков, за отдельную плату; большим спросом пользовался «Защитник двунадесятой веры». Существовала и горстка рыцарских орденов, по большей части бесполезных, но их знаки отличия служили великолепным украшением камзола и мундира.
Свежеоблагороженные особы изо всех сил наслаждалась стремительно приобретенной респектабельностью, а потому Лашен славился еще и невероятной строгостью чрезмерно сложного этикета. Новехонькие аристократы не могли опереться на многовековые традиции, внушающие незыблемую уверенность в своем превосходстве, а потому во всем полагались на церемонное обращение. Сложные правила старшинства напоминали запутанные алхимические формулы, а балы и приемы ежегодно уносили больше жизней, чем моровые поветрия, болезни и несчастные случаи, вместе взятые. Похоже, новоявленной знати доставляло несказанное удовольствие отстаивать новообретенные фамильные честь и достоинство (пусть даже и с риском для бренной плоти) по любому, самому незначительному поводу.
По слухам, один из таких новичков установил своеобразный рекорд: путь от счетной палаты к дуэльной лужайке – и далее на кладбище – занял у него всего три дня. Разумеется, регио не возвращало родственникам покойного денег, затраченных на покупку титула.
Вся эта бессмысленная возня весьма усложняла жизнь нетитулованных, но состоятельных особ. В частности, получить консультацию у лучших лекарей города было практически невозможно – они служили неизменным статусным атрибутом лашенских аристократов, а потому не испытывали ни малейшей нужды в деньгах и не искали иных источников дохода.
Дыхание осени уже ощущалось в свежем ветре, что веял с Амателя, иначе называемого озером Драгоценностей, – пресного моря, простиравшегося до самого северного горизонта. По местным меркам Жан был одет скромно: в камзол коричневого бархата и шелковую сорочку, стоившие не более трехмесячного заработка преуспевающего торговца. Наряд красноречиво свидетельствовал о том, что его обладатель служит камердинером; самого Жана это вполне устраивало – важным господам не пристало околачиваться под дверью у лекаря, пусть даже и знаменитого.
Магистр Эркемар Зодешти слыл лучшим врачевателем в Лашене и с одинаковой ловкостью управлялся и с костной пилой, и с алхимическим тиглем. А еще он три дня подряд не обращал внимания на настоятельные просьбы Жана о консультации.
Вот и сегодня Жан снова подошел к решетчатой калитке на задворках особняка магистра Зодешти. Из-за витой кованой ограды на назойливого просителя презрительно взирал дряхлый лакей. Как и в каждый из трех прошедших дней, Жан держал в руках пухлый пергаментный конверт и белую визитную карточку.
Лакей безмолвно потянулся сквозь решетку и взял конверт и карточку. Конверт с традиционным подношением (в виде чрезмерного количества серебряных монет) моментально исчез в складках ливреи. Лакей прочел – или притворился, что прочел, – надпись на визитной карточке, изогнул бровь и ушел.
Надпись на карточке изо дня в день повторялась: «Contempla va cora frata eminenza», что на старотеринском (ради вящей изысканности и церемонности) означало: «Соблаговолите оказать содействие благородному другу». Изощренная куртуазность позволяла не упоминать имени аристократа, а само послание подразумевало, что некий влиятельный и родовитый господин желает, оставаясь неизвестным, прибегнуть к услугам лекаря для кого-то из своих друзей или близких – чаще всего для любовницы, оказавшейся в интересном положении.
Долгие минуты ожидания Жан проводил, изучая дом досточтимого магистра. Прочное каменное сооружение, размером с небольшой особняк на одном из островов Альсегранте, где жила каморрская знать, было построено в веррарском стиле, призванном подчеркнуть важность и значимость его обитателей. Крыша была выложена сверкающей обсидиановой черепицей, а оконные наличники украшала замысловатая резьба, больше приличествующая храму.
Из глубин сада, отгороженного от улицы высокой – в полтора человеческих роста – каменной стеной, доносились веселые голоса, мелодичный звон бокалов и взрывы смеха под аккомпанемент девятиструнного виола и еще каких-то музыкальных инструментов.
– С прискорбием уведомляю, что досточтимый магистр, к его великому сожалению, не располагает временем для удовлетворения просьбы вашего господина, – церемонно возвестил лакей, вернувшийся к калитке.
Конверт с традиционным приношением, разумеется, исчез бесследно – трудно сказать, в карманах лекаря или лакея.
– Простите, а не подскажете ли вы, когда досточтимому магистру будет удобнее выслушать просьбу моего господина? Судя по всему, середина дня – не совсем подходящее время, – решил уточнить Жан.
– Не могу сказать, – лениво процедил лакей и сладко зевнул. – Магистр проводит важные исследования.
Из сада послышались громкие аплодисменты.
– Ах, важные исследования?! – возмутился Жан. – Моему господину необходим искусный и благонадежный врачеватель, способный исцелить весьма необычный недуг…
– Репутация магистра Зодешти безупречна, и его исключительная благонадежность сомнений не вызывает, – ответил лакей. – Однако же в настоящее время его искусные услуги востребованы многими, а потому…
– Ох, ради всех богов, болван! Да пойми же, дело очень важное! – не выдержал Жан.
– Сударь, такого вульгарного обращения я не потерплю. Счастливо оставаться.
Жан хотел было запустить руку сквозь решетку и схватить старика за горло, но вовремя сообразил, что добром это не кончится. Кожаного доспеха он не надел, а изысканные башмаки в драке были хуже босых ног. Даже два топорика, спрятанные под камзолом, вряд ли помогут ему справиться со всеми гостями в саду.
– Досточтимый магистр рискует нанести оскорбление весьма знатному господину, – угрожающе взревел Жан.
– Не рискует, а открытым текстом оскорбляет, простая вы душа, – хихикнул старик. – По правде сказать, магистру глубоко безразличны просьбы, которые доставляют подобным образом. Среди местных ясновельможных господ нет ни одного, кто до такой степени не знаком с привычками магистра, что не осмелился бы обратиться к нему за помощью с парадного крыльца.
– Завтра я снова приду, – сквозь зубы процедил Жан. – Возможно, сумма, предлагаемая за услуги досточтимого магистра, поколеблет его глубокое безразличие.
– Ваша настойчивость, в отличие от вашей сообразительности, заслуживает всяческих похвал. Что ж, продолжайте исполнять повеления вашего господина. Засим, как я уже сказал, счастливо оставаться.
– И вам не скучать, – буркнул Жан. – Да не минует благословение богов сию обитель доброты и милосердия. – Он отвесил скованный поклон и ушел.
Увы, в этом паршивом городишке конверты, битком набитые деньгами, не соблазняли никого.
Возвращаясь к нанятому экипажу, Жан в тысячный раз проклинал Максилана Страгоса. Ну почему среди миллиона лживых уверений и обещаний этого ублюдка правдивым оказалось одно-единственное – обещание мучительной смерти от неведомого яда?
В Лашене приятели поселились в апартаментах гостиного двора «Вилла Сувела» – скромного, но содержавшегося в образцовой чистоте; здесь останавливались путники, приезжавшие искать спасения на водах Амателя. По слухам, воды озера чудесным образом исцеляли ревматизм и боль в суставах, но Жан пока не замечал, чтобы купальщики толпой выскакивали на берег и тут же пускались в пляс. «Вилла Сувела» стояла на северо-восточном берегу, усыпанном черным песком; постояльцы гостиного двора держались наособицу и ни с кем знакомств не искали.
– Сволочь! – сказал Жан, открывая дверь в спальню. – Безродный лашенский подонок! Алчное отродье, ублюдочный отпрыск вонючей ночной вазы и смрадных кишечных ветров!
– Со свойственной мне несравненной проницательностью я усматриваю в этих изысканных замечаниях тонкий намек на то, что вы, друг мой, чем-то расстроены, – заметил Локк; он по-прежнему лежал в постели, хотя и не спал.
– Очередной от ворот поворот. Зодешти снова отказал. Во всяком случае, сегодня отказал, – со вздохом признался Жан, чуть поморщившись: окно в спальне оставалось открытым, но в комнате все так же воняло застарелым потом и свежей кровью.
– Вот пусть и катится в преисподнюю! – буркнул Локк.
– Он единственный из лекарей, с кем мне не удается поговорить. Ко всем остальным я пробился, хоть и с трудом, а к этому…
– Знаешь, к нам уже являлись все местные чудодеи, гордо именующие себя целителями только потому, что научились пациентам в горло микстуры вливать да пилюли запихивать. И каждый меня осматривал, ощупывал и кровь пускал! Еще от одного все равно никакого толку не будет.
– Нет, этот – самый лучший! – Жан, набросив камзол на спинку стула, выложил на стол топорики и достал из комода бутылку синего вина. – Говорят, он непревзойденный алхимик, хоть и весьма самодовольный крысодрал.
– А может, это и к лучшему? Что о нас подумают в высшем свете, когда узнают, что я обратился к услугам человека, который грызунов насильничает?
– Без его советов нам не обойтись.
– Знаешь, мне надоело быть диковинным курьезом для врачевателей, – вздохнул Локк. – Не хочет приходить – ну и пусть.
– Завтра я его снова навещу. – Жан плеснул темно-синее вино в бокалы и разбавил его водой до очаровательного небесно-голубого цвета. – Он у меня не отвертится. Я этого кичливого мудозвона сюда приволоку, тушкой или чучелом.
– Да? А если он снова откажется, что тогда? Ты ему пальцы по одному переломаешь? То-то будет весело, если выяснится, что мне надо что-то удалить.
– А вдруг он какое-нибудь средство отыщет?
– Ох, ради всех богов! – раздраженно выдохнул Локк и надсадно закашлялся. – Нет никакого средства.
– Вот увидишь, завтра я обрету необычайные способности к убеждению.
– Насколько я понимаю, мы потратили всего горсть золотых, чтобы удостовериться в собственной незначительности. Обычно такое глубокое презрение великосветского общества обходится гораздо дороже.
– Ох, наверняка где-то существует хворь, вызывающая в страдальцах послушание, благоугождение и кротость, – проворчал Жан. – Я не оставляю надежды, что в один прекрасный день этот великолепный недуг поразит и тебя, причем в особо тяжелой форме.
– Я больше чем уверен, что к подобной хвори совершенно невосприимчив. Кстати, о благоугождении… Надеюсь, что этот бокал соблаговолит угодить мне в руки прежде, чем истечет год.
Судя по всему, Локк пребывал в ясном уме и здравой памяти, однако слова выговаривал нечетко, а голос его звучал слабее прежнего. Жан нерешительно подошел к кровати и с опаской протянул другу бокал, словно подношение неведомому грозному божеству.
Локк снова донельзя исхудал, щеки покрывала мертвенная бледность и отросшая щетина, но в этот раз на теле не было ни переломов, ни зияющих ран, требующих срочного ухода. Коварное зелье Максилана Страгоса незримо вершило свое злое дело. Простыни взмокли и потемнели от крови и пота, под ввалившимися глазами Локка чернели широкие круги.
Еженощное изучение врачевательских трактатов не помогло Жану выяснить, что именно происходит с приятелем. Что-то медленно и неумолимо разъедало Локка изнутри, истончало жилы и плоть. Действие загадочной отравы отличалось демонической непредсказуемостью: кровь неумолимо покидала тело, однако происходило это с необъяснимым непостоянством – алые струи то хлестали изо рта, то сочились из глаз, то текли из носа.
– О боги, что это?! – ошеломленно прошептал Жан, глядя, как Локк тянет руку к бокалу.
Кончики пальцев на левой руке словно бы окунули в чашу с кровью.
– Да ничего особенного, – хмыкнул Локк. – Пока тебя не было, вот из-под ногтей выступила. Ты не волнуйся, я в другую руку бокал возьму.
– И вот это ты хотел от меня скрыть? От меня? А кто тебе постельное белье меняет?!
Жан отставил бокалы и подошел к окну, где на столике высились стопки льняных полотенец, стоял кувшин с водой и умывальная миска. Вода в миске побурела от крови.
– Так ведь не больно же, – пробормотал Локк.
Жан, не удостоив его ответом, выплеснул бурую жижу за окно, во внутренний дворик, по счастью пустынный, а потом, наполнив миску свежей водой, окунул в нее полотенце.
– Дай руку, – велел он.
Локк неохотно протянул руку, и Жан обмотал ему пальцы влажной тканью, на которой тут же проступили алые пятна.
– Руку держи на весу, – сказал Жан.
– Ну да, выглядит устрашающе, но крови-то не так уж и много.
– Да в тебе и без того крови не хватает.
– Вина мне тоже не хватает.
Жан осторожно передал ему бокал, с удовлетворением отметив, что правая рука Локка почти не дрожит, – с недавних пор пальцы его плохо слушались.
– Что ж, выпьем за алхимиков, – провозгласил Локк. – Да просрутся они огнем смердящим! – Он пригубил вино. – Или задохнутся в мягких постельках. В общем, как получится. Я не привередлив.
Следующий глоток вызвал приступ кашля. Алая капля скользнула в бокал, расплываясь пурпурным облачком в небесной синеве вина.
– О боги, – вздохнул Жан и опустошил свой бокал. – Я схожу за Малькором.
– Да не нужен мне этот собачий лекарь! Он уже раз семь приходил, и все без толку. Зачем…
– А вдруг что-нибудь изменилось? А вдруг на этот раз что-нибудь поможет? – Жан схватил камзол. – А вдруг он кровотечение остановит? А вдруг он…
– Да не будет никакого вдруг! Ничего он не сделает, Жан! Противоядия никому не отыскать – ни Малькору, ни Кепире, ни твоему хваленому Зодешти. Все лекари в этом вонючем городе – коновалы и шарлатаны, только и умеют, что чирьи вскрывать.
– Я скоро вернусь.
– Жан, да не трать ты деньги почем зря! – Локк снова закашлялся и едва не выронил бокал. – Неужели в твоей тупой башке мозгов вообще не осталось?! Вот же ж упертый…
– Я скоро вернусь.
– Упертый… упертый… погоди, дай мне выразительное сравнение подобрать… блеснуть язвительным остроумием и убедительным красноречием… Эй, не уходи, язвительное остроумие пропустишь. Тьфу ты!
Дальнейший поток убедительного красноречия Локка Жан оставил за дверью. На далеком горизонте догорали сполохи закатного пламени; серебристо-голубая чаша небес, окаймленная огненно-алой полосой, медленно наполнялась сумеречным пурпуром, словно кровью, расплывающейся в бокале синего вина.
С севера на Аматель надвигалась серая громада низких туч, обещая ненастье. Жана это вполне устраивало.
Прошло шесть недель с тех пор, как друзья на сорокафутовой яхте вышли из портового городка Вел-Вираццо. Два года, проведенные в Тал-Верраре в попытке провернуть многообещающую аферу, завершились чередой головокружительных приключений и почти полной неудачей – вместо огромного состояния Жану и Локку достались жалкие крохи.
Жан шел по улицам Лашена, рассеянно поглаживая прядь темных кудрявых волос, туго перевитую сыромятным шнуром; с ней он не расставался ни на минуту – в списке его недавних горестных утрат деньги занимали самое последнее место.
О проекте
О подписке