Мой промах

Сталин хотел восстановить в Тбилиси подпольную типографию, которая была нам очень нужна. Была типография на Лоткинской, но ее очень скоро разгромила полиция. Гораздо проще печатать газеты и листовки на месте, нежели возить их из Ростова или Екатеринодара^[29]. Сталин хотел издавать газеты на грузинском и армянском языках, которые были бы доступнее для закавказского пролетариата, чем «Искра». У него и название уже имелось: «Борьба». Деньги и возможность раздобыть станок тоже были – товарищи брались собрать его из деталей от списанных типографских машин. Не хватало только одного – помещения.

Мои воспоминания будут читать разные люди, в том числе и не имеющие представления о конспиративной работе, поэтому я поясню, в чем заключалась сложность. Абы какое помещение для подпольной типографии не годилось. Оно должно было быть не на самом виду, но в то же время и не где-нибудь на отшибе, чтобы частое появление людей и подвод не вызывало бы ничьего любопытства. Типография должна была иметь два склада – обычный, который можно было бы показать всем, и скрытый от посторонних глаз, где можно было бы хранить все нелегальное. Владельцем помещения должен был быть человек, сочувствующий делу революции или такой, которому нет дела ни до чего, кроме арендной платы. Типография – дело шумное, поэтому нелегальную типографию надо маскировать под видом легальной или же устраивать там, где шум ее будет заглушаться другим шумом. Например, на заводе или на железнодорожной станции. Маскировать было сложно, поскольку любая легальная типография привлекала внимание полиции. Часто было так, что в легальных типографиях печаталась нелегальная литература. В Тифлисе и вообще на всем Кавказе дело осложнялось местными особенностями. Все всех знают, все суют нос во все дела, слухи разносятся моментально. Очень важно было, чтобы типография не привлекала бы ничьего внимания. Об ответственности перед товарищами, которые обеспечивали типографию станками и всем необходимым, тоже забывать не следовало. Люди сделали большую работу, дали все, что нужно, их нельзя подвести.

Организацией типографии занимался Вано Стуруа^[30]. Он поручил мне найти для нее подходящее место. Я очень хотел выполнить это поручение как можно скорее и по неопытности совершил большую ошибку.

Дело было так. Муж моей тетки Геворг Бахчиев имел широкий круг знакомств. Весь Тифлис знал его, а он знал всех. Я решил использовать связи Бахчиева в своих целях и сказал ему, что один мой знакомый из Гори хочет открыть типографию, чтобы печатать открытки, календари, брошюры для паломников и прочую чепуху. Эта чепуха не только служила отличным прикрытием для типографии, но и приносила неплохой доход. Борьба стоила денег, причем больших денег, поэтому революционерам приходилось быть рачительными хозяевами. «Беда с помещением, – сказал я Бахчиеву, – мой знакомый никак не может найти подходящее и недорогое помещение. Нельзя ли поспрашивать у знакомых?» Бахчиев не удивился моей просьбе. Он решил, что я хочу заработать комиссионные. В его кругу это было обычным делом, все оказывали друг другу услуги за процент. С меня Бахчиев, разумеется, процента не потребовал, поскольку я был племянником его жены и жил в его доме. Близким родственникам полагалось помогать бескорыстно.

Во время встречи с Вано я сказал ему, что теперь нам ищет помещение Бахчиев.

– Ты что, с ума сошел?! – рассердился Вано. – Кто тебе разрешил так поступать?!

– А что в этом такого?! – удивился я. – Я же не сказал ему правду, а сослался на знакомого из Гори. Геворг каждый вечер кутит в большой компании, что плохого, если он будет спрашивать у приятелей про помещение?

Вано вспылил, обозвал меня «глупым ишаком» и разными другими обидными словами. Я в долгу не остался, несмотря на то что Вано был старше меня и по возрасту, и по положению в организации. Вместо разговора вышел скандал. Расставшись с Вано, я пошел в обсерваторию к Сталину. Не для того, чтобы пожаловаться на Вано, а для того, чтобы посоветоваться и договориться, чтобы я докладывал ему о моих поисках. Я тогда еще не знал, что Вано вспыльчив, но отходчив, а мы поскандалили так бурно, что, как мне казалось, разругались на всю жизнь. «Кто дал ему право оскорблять меня?! – горячился я, пока шел. – Я – взрослый человек, член партии, а он обозвал меня ишаком! Пускай еще скажет спасибо, что я ему в морду не дал за такие слова!»

Выслушав меня, Иосиф сказал:

– Вано прав. Выразился он, конечно, грубо, но он прав. Ты не ишак, а дурак, потому что не понимаешь простых вещей. Рано или поздно, но тобой заинтересуются ищейки. Вот допустим, что тебя арестовали. Ты сидишь в Метехах^[31], молчишь, на вопросы не отвечаешь. Политическим сыском занимаются умные люди. Они не только тобой будут заниматься, но и твоими связями – родственниками, друзьями, соседями. Всех будут подробно расспрашивать о тебе. Что делал? С кем встречался? О чем говорил? Бахчиев среди прочего вспомнит и этот случай. «Ага! – скажут жандармы. – Значит, этот бунтовщик искал место для типографии. Значит, материалы уже печатают в Тифлисе, а не возят из Ростова». Это Бахчиев может тебе поверить, а жандармы не поверят. Они знают, что практически все, чем занимаемся мы, делается для нашего общего дела. То есть из-за твоей ошибки жандармы могут догадаться, что в Тифлисе работает нелегальная типография. А если бы Бахчиев нашел тебе место, это считай все равно, что ты в жандармское^[32] адрес сообщил. Понял?

– Понял, – прошептал я, хватаясь за голову.

Ой, что я натворил? Чуть было не провалил будущую типографию!

– Это еще не все, – голос Иосифа стал строже. – Наши враги – мастера провокаций. Возьмут и скажут тебе на допросе: «Мы знаем, что ты искал место для подпольной типографии. Тот, кто давал тебе это поручение, все нам рассказал». Ты подумаешь, что Вано тебя предал, вспылишь и наговоришь лишнего, сгоряча выболтаешь какие-нибудь важные сведения.

– Я все понял, – повторил я, приходя в крайнее отчаяние, и спросил: – Что же мне теперь делать, Иосиф? Убить Геворга, чтобы он не проболтался? Но я не могу так поступить. Я в его доме живу, его хлеб ем, он муж моей родной тетки.

– Зачем убивать?! – рассмеялся Иосиф. – Просто скажи, что твой вымышленный знакомый передумал открывать типографию и вместо нее завел мясную лавку. Пока ничего страшного не случилось, но может случиться, если ты и дальше станешь так себя вести. Запомни навсегда – никаких партийных дел с родственниками и приятелями не обсуждать! Помощи не просить! Никаким образом ни во что их не вмешивать! Конспирация, товарищ Камо, заключается не только в том, чтобы револьвер в тайнике прятать. Конспирация – это делать так, чтобы твоя легальная жизнь нигде и ни в чем не пересекалась бы с нелегальной. Иначе беда. Запомнил?

– Запомнил! – загорячился я. – Все запомнил! Клянусь, что больше ничего подобного не случится! А к Вано прямо сейчас пойду и извинюсь!

– Не надо разводить в организации эти буржуазные церемонии, – нахмурился Иосиф. – Просто пойди и скажи, что осознал свою ошибку и больше так делать не станешь. Что такое «извини»? Слово, не имеющее никакого значения. Значение имеет то, что ты понял свою ошибку и можешь продолжать работать дальше.

– Симон и Камо больше нигде не будут пересекаться! – пообещал я и добавил: – Эх, почему мне Вано сразу все спокойно не объяснил?

– Грузины – вспыльчивый народ, – усмехнулся Иосиф. – Кровь горячая, быстро в голову ударяет.

– Ты тоже грузин! – возразил я. – Но тебе же не ударяет!

За все годы, что я знаю Сталина, начиная с детства, я ни разу не видел, чтобы он выходил из себя, кричал, ругался, впадал в ярость. Если он сердится, то хмурит брови и начинает говорить резким тоном, не более того. Я видел его в разных ситуациях, но он всегда остается спокойным.

– Я не люблю бесполезных занятий, – ответил Иосиф. – Зачем заниматься тем, что не приносит пользы? Вот что бы произошло, если бы я повел себя, как Вано? Ты бы расстроился, мог сгоряча пристрелить своего дядю, а потом, чего доброго, и сам бы застрелился. Кому от этого была бы польза? Только гробовщику. А так все живы, ты понял свою ошибку, нашему общему делу от этого польза. Сердце у человека должно быть горячим, а не голова! Горячая голова плохо соображает.

Сердце у человека должно быть горячим, а не голова! Эти слова врезались мне в память. С того дня я начал учиться владеть собой в любой ситуации. Что бы ни случилось, говорил себе: «Спокойно, Симон-джан, спокойно! Не кричи, руками не маши! Криком делу не поможешь». Выдержка часто меня выручала, но сильнее всего она пригодилась мне в Моабите, когда я симулировал сумасшествие^[33]. Когда-нибудь я напишу об этом подробно. Мой опыт пригодится зарубежным коммунистам.

Я помирился с Вано, сказал Бахчиеву, что мой знакомый передумал открывать типографию, и с того дня никогда больше не мешал легальную жизнь с нелегальной. Впрочем, очень скоро у меня легальной жизни не стало. С 1904 года и до недавнего времени я жил на нелегальном положении. «Легализировался» я лишь на то время, пока находился в заключении.

Подготовка к первомайской демонстрации

В апреле 1900 года Иосиф и Вано организовали первую в Тифлисе рабочую маевку, о которой все наши товарищи часто вспоминали. Первая большая маевка! Рабочий класс поднял голову, заявил о себе! Не было сомнений, что на следующую маевку соберется не 500 человек, как на первую, а много больше. Вано утверждал, что демонстрантов будет 10 000 и «весь Тифлис задрожит», когда они пойдут по городу.

– Вано, мы не лавочники, а демонстранты не рубли! – говорил на это Сталин. – Дело не в количестве народа, хотя чем больше придет, тем лучше, а в том, чтобы провести демонстрацию как задумано. Не одни мы к ней готовимся, власти тоже готовятся, и пуще нашего. 22 апреля^[34] на каждом углу будут стоять казаки, а переодетых шпиков на улицах будет больше, чем горожан. Нам важно продемонстрировать сплоченность и стойкость, показать, что мы готовы к борьбе. Тысячи, которые разбегутся при первом же взмахе нагайки, хуже сотни, которая устоит и даст отпор казакам и полиции. Мы должны продемонстрировать решительность, стойкость, боевой дух! Ты что, забыл поговорку: «Десять шакалов не стоят одного барса»?

В том, что 22 апреля 1901 года в Тифлисе, несмотря ни на что, все же состоялась первомайская демонстрация, заслуга Иосифа. Он ее готовил, продумывал все до мелочей, работал днем и ночью. Когда я пишу «работал днем и ночью», то ничего не приукрашиваю, поскольку Иосиф именно так и работал. Я не представляю, когда он отдыхал. Утром мы с ним встречались для того, чтобы решить какие-то срочные вопросы, днем он занимался подготовкой к демонстрации, вечером вел кружки, после кружков беседовал со мной и другими товарищами, ночами писал статьи… Утром, не успевал я еще проснуться, как прибегал мальчишка с запиской от Иосифа: «Надо сделать то-то и то-то». Моя тетка думала, что мне шлет записки какая-то женщина, но мне в то время было не до женщин. Я был занят делом, важным делом. Партия поручила мне обеспечивать связь между ячейками и конспиративными квартирами. Вот когда пригодилось мне знание жизни, выработанное по совету Сталина. Я был кинто, карачохели^[35], гимназистом, реалистом, рабочим… Кем я только не был! И каждую свою роль я исполнял так, что ни у кого не вызывал подозрений. Товарищи шутили: «Камо, а молоканином нарядиться сможешь?» Молоканин из меня, конечно же, не получился бы. Однажды, когда я нарядился нищим бродягой, меня не узнал Вано, с которым мы должны были встретиться на Татарском майдане^[36]. Увидев Вано, я вместо того, чтобы поздороваться, хриплым голосом начал клянчить у него денег. Вано гнал меня прочь, а я канючил: «Дай хотя бы пятачок». Он узнал меня только после того, как я заговорил обычным голосом и подмигнул ему.

Все мы понимали, что спокойно пройти по городу нам не дадут, и потому готовились к борьбе. Я мечтал о том, чтобы мне доверили знамя. Быть знаменосцем на демонстрации – что может быть почетнее этого? Мои упражнения с гирями и вся остальная гимнастика продолжались (и продолжаются до сих пор), я был силен и мог без труда нести знамя хоть до Кутаиса^[37]. Но Сталин, руководивший организацией демонстрации, сказал:

– Не обижайся, Камо, но в знаменосцы ты не годишься. Ростом не вышел. Знаменосец должен быть видным, высоким. Он же несет знамя! Но ты не огорчайся. Ты силен, отважен и будешь помощником знаменосца. На него казаки будут нападать в первую очередь, чтобы отобрать знамя, а ты будешь его защищать.

Знаменосцем назначили железнодорожника Аракела Окуашвили. Аракел был одним из самых активных членов нашей организации. Впоследствии мы пересекались с ним несколько раз в Тифлисе, в те моменты, когда оба были на свободе. Аракел провел в тюрьме и ссылке столько же, сколько и я, если не больше.

Другой человек стал бы придумывать какие-то несуществующие причины, чтобы обосновать свой отказ, а Сталин сказал мне прямо: «Ростом не вышел». Это меня не обидело. Другое дело, если бы товарищи мне не доверяли. А рост какой он есть, такой и есть. Зато меня назначили помощником знаменосца. Я был невероятно горд. Пусть не я буду нести знамя, но зато я буду его охранять.

Но до демонстрации было еще далеко. Предстояла большая подготовка. В конце зимы и начале весны 1901 года все члены Тифлисской организации РСДРП работали, не зная отдыха. Распространяли прокламации, агитировали, объясняли, решали множество мелких, но очень важных вопросов. Вано создал особую группу, которая должна была идти впереди и вступить в борьбу с казаками. Для защиты от нагаек нужны были папахи и толстые зимние пальто. У большинства товарищей ни папах, ни пальто не было, и, как нарочно, у организации не было денег для того, чтобы все это купить. Возникли еще кое-какие неотложные расходы.

– Камо, надо достать деньги! – сказал мне Иосиф. – Хотя бы три-четыре тысячи.

Как «достать», было ясно. Не взаймы же брать у теткиного мужа или у кого-то еще. «Достать» означало «экспроприировать», отнять силой. Револьвер у меня был, оставалось только придумать, как и где можно раздобыть деньги. В то время мое понимание этого ограничивалось Рокамболем^[38]. Иначе говоря, у меня была только теоретическая подготовка, причем весьма слабая. Жизнь сильно отличается от романов. Но поручение надо было выполнить во что бы то ни стало. О силе большевиков много говорят, но мало кто понимает, что корни этой силы в том, что каждый большевик готов любой ценой выполнить поручение партии. Умри, но сделай – вот принцип большевиков, который помог им выстоять в борьбе со всем миром.

Умри, но сделай! Я долго выбирал место для моего первого «экса»^[39]. Помощников у меня не было, предстояло справиться в одиночку и при этом не оплошать. После долгих раздумий я выбрал аптеку Земмеля на углу Ольгинской и Верийского спуска. Аптека эта была известной в городе и торговала бойко. По моим расчетам вечером в кассе должно было скопиться не менее трех тысяч рублей.

Расчеты оказались неверными. Мне удалось взять только тысячу с небольшим. Все прошло гладко, без сучка и задоринки, но денег было мало. Окрыленный успехом своего первого «экса», я зашел в галантерейный магазин, который уже закрывался, и взял там дневную выручку – почти две тысячи. В сумме получилось три тысячи, и я благоразумно решил остановиться на этом. Я был слишком возбужден, а в возбужденном состоянии чаще всего совершаются ошибки. Не заходя домой, я отправился в обсерваторию к Сталину и отдал ему деньги.

– Молодец! – сказал он, пересчитав деньги, и спросил: – Трудно было?

– Нет, совсем не трудно, – ответил я.

Мне было немного не по себе не из-за страха перед полицией, а из-за опасения провалить дело и оставить организацию без средств, которые ей так нужны.

– Расскажи-ка, как все было, – попросил Сталин.

Я в подробностях рассказал ему про оба «экса». Надеялся услышать еще одну похвалу, но вместо этого получил нагоняй.