Цитаты из книг автора «Сильвия Плат»

Это было на следующий день после Рождества, и над нами нависало серое небо, готовое разразиться снегопадом. Я чувствовала себя объевшейся, мрачной и разочарованной. Так со мной всегда случается после Рождества, словно сосновые ветки, свечи, обернутые серебристыми и золотистыми лентами подарки, горящие в камине березовые поленья, рождественская индейка и хоралы под фортепьяно так и не сдержали данных мне обещаний.

С самого детства я обожала, когда кто-то расчесывал мне волосы. От этого я ощущала покой и приятную сонливость.

Мне подумалось, что если бы я обладала изящными, точеными чертами лица или могла бы со знанием дела рассуждать о политике, или была бы известной писательницей, то тогда Константин, возможно, нашел бы меня достаточно интересной для того, чтобы со мной переспать.

Мне подумалось, что если бы я обладала изящными, точеными чертами лица или могла бы со знанием дела рассуждать о политике, или была бы известной писательницей, то тогда Константин, возможно

бы он кого-то любил, то никогда бы не лег с ней в постель. Он пошел бы к шлюхе, если надо, и избавил бы любимую женщину от всех этих грязных дел.

Впервые в жизни, находясь в звуконепроницаемом сердце ООН между Константином, умевшим играть в теннис и синхронно переводить, и русской девушкой, знавшей так много идиом, я ощущала себя чудовищно ущербной. Беда в том, что ущербной я была всегда, просто никогда не задумывалась над этим.

Мой список становился все длиннее. Танцовщица из меня никакая. Я не могу попасть в такт. У меня нет чувства равновесия, и когда нам на физкультуре приходилось спускаться по узкой доске с книгой на голове и вытянутыми в стороны руками, я все время сваливалась вниз. Я не умела ездить верхом и кататься на лыжах, потому что эти виды спорта стоили слишком дорого, хотя и того и другого мне хотелось больше всего на свете. Я не могла ни говорить по-немецки, ни читать на иврите, ни писать по-китайски. Я даже не знала, где на карте находятся те маленькие страны, чьи представители в ООН сидели сейчас прямо передо мной.

фейерверки. Я смотрела сквозь русскую девушку в сером двубортном костюме, барабанившую идиому за идиомой на своем непонятном языке (что, по словам Константина, было самым трудным, потому что у русских совсем другие идиомы), и мне всем сердцем захотелось внедриться в нее и провести остаток жизни, выкрикивая одну идиому за другой. Это вряд ли сделало бы меня счастливее, но это стало бы еще одной крупицей умения среди других крупиц.

Я подумала, что такое лекарство мог придумать только мужчина. Вот передо мной женщина, терзаемая чудовищной болью, совершенно очевидно ощущавшая ее каждой клеточкой, иначе бы она так не стонала. Потом она отправится домой и вскоре снова забеременеет, поскольку лекарство заставит ее забыть, как нестерпима была та боль, но все это время где-то в потайном уголке ее естества будет ждать длинный, непроглядный, без окон и дверей коридор боли, готовый вновь поглотить ее.

Я настолько погрузилась в мысли о том, какой же он толстый и как, наверное, несчастны все толстые, особенно молодые люди, потому что женщине придется перегнуться через его пузо, чтобы его поцеловать, что не сразу заметила издевку в его словах. Когда же я сообразила, что он, скорее всего, считает себя остроумным, и придумала едкий ответ, что толстяков любят только мамочки, он куда-то пропал.