Глава 3

В День труда летний сезон в горах Катскилл окончился, и Великий Мерлин остался без работы, а заодно с ним и Тоби. Он обрел свободу и теперь мог идти на все четыре стороны. Но куда? Он остался без дома, семьи и гроша в кармане. Но тут одна из постоялиц отеля предложила Тоби двадцать пять долларов, чтобы тот отвез ее и ее троих детей в Чикаго.

Тоби уехал, не позаботившись даже попрощаться с Великим Мерлином и его вонючими питомцами.

Чикаго в 1939 году был процветающим, быстро разраставшимся городом, где всякий, кто знал нужные ходы и выходы, мог купить все – от женщин и политических деятелей до наркотиков. На каждой улице сверкали вывески ночных клубов, где были готовы угодить любому самому извращенному вкусу. Тоби обошел все: от большого шумного заведения «В Париже» до маленьких баров на Раш-стрит, но везде получал один ответ. Никому был не нужен юный бродяга, называющий себя комиком. В песочных часах осталось совсем немного песчинок. Пришло время осуществить материнскую мечту.

Тоби было почти девятнадцать.

Одним из клубов, где постоянно отирался Тоби, был «Ни хай». Там гостей развлекало вечно усталое, безразличное ко всему трио музыкантов, пожилой, выгнанный отовсюду пьяница-комик и две стриптизерки, Мэри и Джери, выступавшие под псевдонимом «Сестры Перри». Как это ни странно, но они действительно были сестрами – двадцатилетние девушки, довольно привлекательные, отмеченные печатью дешевой вульгарности. Как-то вечером Джери зашла в бар и села рядом с Тоби. Он улыбнулся и вежливо сказал:

– Мне нравится ваш номер.

Подняв голову, Джери увидела наивного юнца с детским лицом, слишком молодого и плохо одетого, чтобы оказаться легкой поживой. Она безразлично кивнула и уже хотела было отвернуться, но тут Тоби встал, и Джери увидела, что ширинка на его брюках едва не лопается. Девушка снова заглянула в невинные синие глаза.

– Господи Боже! Это все твое?

– Существует только один способ убедиться, не так ли?

Этой же ночью Тоби оказался в постели с обеими сестрами.

Все было тщательно спланировано. За час до начала шоу Джери привела клубного комика, заядлого игрока, в квартиру на авеню Дайверси. Игра в кости была в самом разгаре. Увидев происходящее, комик возбужденно облизал губы:

– У нас всего несколько минут! Я сейчас!

Через полчаса Джери потихоньку улизнула, а комик лихорадочно тряс стаканчик с костями, целиком уйдя в фантастический мир грез, где успех, слава и богатство заключались в одном удачном броске.

В это время Тоби сидел наготове в «Ни хай» – чистенький, аккуратно причесанный – и выжидал.

Когда началось вечернее представление, а комик так и не появился, владелец клуба метался за кулисами, вне себя от злобы и ярости.

– С этим ублюдком покончено, ясно вам?! Пусть и близко к моему клубу не подходит!

– Я вас так понимаю! – промурлыкала Мэри. – Но нам повезло – в баре сидит новый комик. Только сейчас приехал из Нью-Йорка.

– Что?! Где?!

Владелец помчался в бар.

– Ради всего святого, где его нянька? Ведь это ребенок!

– Он просто великолепен! – заверила Джери, причем совершенно искренне.

– Дайте ему возможность показать себя, – добавила Мэри. – Все равно вам терять нечего.

– Кроме этих сволочей посетителей! – пробормотал хозяин, но все же, пожав плечами, подошел к Тоби. – Значит, вы и есть комик?

– Ну да, – небрежно ответил Тоби. – Только недавно отработал сезон в Катскиллских горах.

Хозяин снова смерил его взглядом.

– Сколько тебе лет?

– Двадцать два, – солгал Тоби.

– Черта лысого! Ну ладно, пойдем. И запомни: если провалишься, не доживешь и до двадцати двух!

Так все и началось. Мечта Тоби Темпла наконец-то сбылась – он стоял на сцене, в кольце света, оркестр играл в его честь приветственный марш, а публика, его публика, собралась здесь, чтобы специально послушать и поаплодировать новому комику.

Тоби почувствовал такой прилив нежности к этим людям, что ощутил комок в горле. Ему показалось, будто он и зрители стали единым целым, будто невидимый магический шнур связал их. Он на мгновение вспомнил о матери, надеясь, что она видит сына, где бы ни находилась сейчас.

Музыка смолкла. Тоби начал говорить:

– Добрый вечер, счастливчики! Меня зовут Тоби Темпл. Думаю, свои имена вы твердо знаете! – Молчание. Тоби решил продолжить. – Слыхали о новом главе чикагской мафии? Он голубой. С этого дня в программу «Поцелуй смерти» включен еще ужин с танцами.

Ни единого смешка. Они смотрели на Тоби холодно, враждебно, и юноша почувствовал, как острые когти страха раздирают внутренности. Тело покрылось липкой испариной. Волшебная связь с публикой внезапно исчезла. Но он не сдавался:

– Я недавно работал в Мэне. Театр стоял в таком густом лесу, что директором там был медведь.

Тишина. И почти ощутимые волны неприязни.

– Никто не предупредил меня, что здесь собрались одни глухонемые. Или это вечеринка на «Титанике»? Корабль тонет, а спасательных шлюпок нет.

Раздались шиканье, свист, и через две минуты после начала номера владелец клуба лихорадочно замахал музыкантам, которые громко заиграли, заглушив звук голоса Тоби. Он стоял как прикованный, с широкой улыбкой на лице, но слезы жгли веки.

Как хотел юноша закричать, выплеснуть на врагов гнев и разочарование!

Миссис Цински проснулась от воплей – громких, пронзительных, звучавших так зловеще в ночной тишине… Только вскочив с постели, она сообразила, что это плачет малышка, и поспешила в другую комнату, где была устроена детская. Жозефина, с посиневшим лицом, билась в судорогах.

В больнице врач-практикант ввел ребенку транквилизатор, и девочка мирно уснула. Доктор Уилсон, принимавший роды у миссис Цински, еще раз тщательно обследовал Жозефину, но никаких отклонений не нашел. И все же ему было не по себе. Доктор никак не мог забыть часы, висевшие на стене в родовспомогательной палате.

Глава 4

Варьете было любимым развлечением американцев с 1891 года до закрытия театра «Палас» в 1932 году. Все начинающие комики пробовали силы на этом поле битвы, где оттачивали свое остроумие на враждебно настроенной богатой публике. Однако те, кому удалось победить, завоевать расположение зрителей, получали в награду известность и славу.

Десятки самых знаменитых комиков прошли школу варьете. Но с упадком этого жанра пришлось искать другие способы заработка. Звездам было легче – их приглашали на радио, в концертные залы и лучшие ночные клубы страны, а начинающим актерам, таким как Тоби, приходилось нелегко. Они тоже выступали в ночных клубах, но совсем иного сорта.

Сеть подобных заведений была известна под названием «Туалет», и это слово было еще слишком мягким – грязные салуны, разбросанные по всей стране, где небритые пьяные посетители звенели кружками, громко рыгали, приставали к стриптизеркам и освистывали комиков просто так, для забавы.

Гримуборными служили грязные клетушки, провонявшие гнилыми объедками, спиртным, мочой, дешевыми духами, но над всем царил едкий запах страха – страха провала, липкого пота, выступающего в минуту поражения. Туалеты были в таком состоянии, что женщины предпочитали пользоваться раковинами. Гонорары тоже были различными – от совершенно несъедобных обедов до пяти – десяти, а иногда даже пятнадцати долларов за ночь в зависимости от приема зрителей.

Тоби Темпл прошел через все эти заведения, они стали его школой. Только названия городков отличались друг от друга, а клубы и салуны были совершенно одинаковы: такие же запахи, еда, музыка, та же ненависть зрителей. Если им не нравился артист, в него летели пивные бутылки, раздавались выкрики, топот, исполнителя прогоняли со сцены свистом.

Обучение давалось нелегко, а правила были безжалостными, но те, кто выжил, – закалились и возмужали. Тоби научился справляться с пьяными туристами и трезвыми гангстерами, никогда не путая одних с другими, опытным глазом выделять скандалиста и крикуна и успокаивать его, неожиданно попросив глотнуть пива из его кружки или салфетку, чтобы вытереть лоб.

Он работал в таких Богом забытых дырах, как Лейк-Кьямеша, Шаванга-Лодж, Эйвон и Уайлдвуд, не пропустил ни одного, самого жалкого мюзик-холла. И продолжал учиться.

Его собственный номер состоял из пародий на известных певцов и киноактеров – Гейбла, Богарта, Гранта и Кэгни, а также сценок и монологов, украденных у известных комиков, которые могли позволить себе нанять талантливых писателей. Все начинающие комики без зазрения совести использовали чужие скетчи и сценки, да еще имели наглость этим хвастаться, утверждая, что превосходят самих первоначальных исполнителей.

Тоби не останавливался ни перед чем, обезоруживая равнодушную или неприязненно настроенную публику ангельским лицом и невинными синими глазами. Он мог спросить:

– Видели, как мочится эскимос?

Потом расстегивал ширинку и, подставив ладони, показывал зрителям горсть ледяных кубиков.

Иногда Тоби надевал тюрбан, завертывался в простыню и объявлял:

– Абдул, заклинатель змей.

Он играл на дудочке, дергая одновременно за нитки, и из корзинки, раскачиваясь в такт, появлялась кобра – резиновая спринцовка с наконечником вместо головы.

В публике всегда находились люди, считавшие подобные вещи забавными.

У него в запасе были сотни подобных трюков, чтобы всегда успеть переключиться с одной темы на другую, прежде чем в воздухе замелькают пивные бутылки. Но где бы ни работал Тоби, всегда во время его выступлений слышался звук спускаемой в туалете воды.

Тоби объездил всю страну на автобусе. Добравшись до очередного городка, он находил самую дешевую гостиницу или меблированные комнаты и начинал обходить ночные клубы, бары и игорные дома. Он втискивал картонки в туфли, чтобы скрыть дыры на подметках, белил мелом воротнички сорочек, чтобы сэкономить на стирке. Все подобные местечки были одинаково унылыми, а еда несъедобной, но самое страшное было не в этом – его постоянно грызло одиночество. У Тоби не осталось ни одного родного человека на земле – всем было абсолютно безразлично, жив он или умер. Время от времени Тоби писал отцу – скорее из чувства долга, чем потому, что любил его. Юноше отчаянно хотелось поговорить с кем-то, найти друга, который поймет его, разделит мечты.

Тоби наблюдал, как преуспевшие собратья по профессии выходили из дверей первоклассных клубов, в сопровождении телохранителей и ассистентов, под руку с прелестными девушками, садились в блестящие лимузины, и мучительно завидовал им. Когда-нибудь…

Самыми худшими мгновениями были те, когда он проваливался и его шиканьем прогоняли со сцены посреди представления или просто вышибали, прежде чем Тоби успевал начать.

В эти минуты Тоби ненавидел публику и желал одного – перестрелять зрителей. Дело было не в самом провале, а в том, что он потерпел неудачу на самом дне, на первой ступеньке, ведь ниже опускаться было некуда. Он запирался в убогом гостиничном номере, плакал и просил Бога оставить его в покое, отнять это ненасытное желание стоять на сцене перед людьми и развлекать их.

«Господи, – умолял он, – внуши мне стремление стать продавцом или мясником. Всем, кем угодно, кроме этого!»

Мать была не права. Бог не выделил его из толпы. Никогда, никогда ему не достичь вершины. Завтра же поищет другую работу, будет трудиться с девяти до пяти и вести жизнь нормального человека.

Но на следующий вечер Тоби опять стоял на сцене, пародировал кинозвезд, шутил, гримасничал, пытаясь завоевать расположение зрителей, прежде чем те ополчатся на него. Обезоруживающе улыбаясь, Тоби начинал:

– Жил-был человек, у которого была ручная утка. Он ее очень любил и как-то взял с собой в кино. Но билетер его не пропустил, поэтому он сунул утку в брюки, предъявил билет и прошел в зал. Утка забеспокоилась, хозяин расстегнул ширинку, и птица высунула голову. Но рядом сидела дама с мужем. Леди повернулась к мужу и пожаловалась, что сидящий рядом человек показывает ей пенис. Но муж невозмутимо велел ей не обращать ни на что внимания. Через несколько минут дама окончательно расстроилась:

– Ральф… его пенис… – пролепетала она.

– Я же сказал, не обращай внимания, – раздраженно прошипел муж.

– Не могу, – ошеломленно охнула женщина, – он… он ест мои кукурузные хлопья!

В его репертуаре было много подобных историй. Тоби работал на банкетах, крестинах, свадьбах, юбилеях. И все время учился.

Иногда у него бывало по пять-шесть выступлений в день в крохотных кинотеатрах с пышными названиями. Но Тоби не сдавался. Наконец он понял самое главное: можно до конца дней играть в маленьких городишках и убогих заведениях, оставаясь неизвестным и непризнанным. Нужно было что-то предпринять. Но проблема неожиданно решилась сама собой.

В холодное декабрьское воскресенье сорок первого года Тоби выступал в нью-йоркском театре «Дьюи» на Четырнадцатой улице. В программе было восемь номеров, и в обязанности Тоби входило их объявлять. Первое шоу прошло хорошо, но во время второго, когда Тоби представил публике «Летающих Каназава», семью японских акробатов, публика засвистела и затопала ногами. Тоби поспешно ретировался за кулисы.

– Какого дьявола они вопят? – удивился он.

– Ты что, не слышал? Япошки несколько часов назад бомбили Перл-Харбор, – объяснил кто-то.

– Ну и что? – удивился Тоби. – Взгляните на этих парней. Классно работают!

На следующем представлении, когда наступила очередь акробатов, Тоби вышел на арену и объявил:

– Леди и джентльмены! Имею честь представить вам группу известных акробатов, только что приехавших из Манилы, – «Летающие Филиппинцы»!

Но как только зрители увидели японцев, тут же начали шикать. Потом Тоби поочередно представлял японцев как «Счастливых гавайцев», «Сумасшедших монголов» и даже «Порхающих эскимосов». Но выручить их так и не удалось. Более того, он, как выяснилось, не смог спасти даже себя: позвонив вечером отцу, Тоби узнал, что дома его ждет повестка в армию. Шесть недель спустя его призвали.

В тот день, когда Тоби приводили к присяге, в висках стучало так, что он с трудом выговаривал слова.