8

Надзирательница подошла к Трейси и объявила:

– К тебе посетитель, Уитни.

Трейси изумленно подняла на нее глаза.

– Посетитель? – Кто бы это мог быть? И вдруг поняла – Чарлз! Все-таки приехал. Но слишком поздно. Его не было рядом, когда она так сильно нуждалась в нем. А теперь он ей не нужен. Ни он и никто другой.

Трейси последовала за надзирательницей в комнату для свиданий.

Переступила порог.

Там за маленьким деревянным столиком сидел незнакомец. Таких несимпатичных мужчин Трейси, пожалуй, не видела. Обрюзгший, похожий на гермафродита, коротышка с длинным приплюснутым носом и маленьким злобным ртом. У него был высокий, выпуклый лоб и пронзительные карие глаза за толстыми линзами. При появлении Трейси незнакомец не поднялся.

– Меня зовут Дэниел Купер, – проговорил он. – Начальник тюрьмы позволил мне поговорить с вами.

– О чем? – подозрительно спросила Трейси.

– Я занимаюсь расследованием по поручению МАЗС – Международной ассоциации защиты страховщиков. Один из наших клиентов застраховал Ренуара, украденного у мистера Джозефа Романо.

Трейси глубоко вздохнула.

– Ничем не могу вам помочь. Я его не крала. – И повернулась к двери.

Но следующая фраза Купера задержала ее.

– Я знаю, – бросил он.

Трейси настороженно обернулась – все ее чувства были напряжены.

– Его никто не крал. Вас подставили, мисс Уитни.

Трейси медленно опустилась на стул.

Дэниел Купер начал заниматься этим делом три недели назад, когда в штаб-квартире МАЗС на Манхэттене его вы звал в кабинет Джей-Джей Рейнолдс, его начальник.

– Дэн, у меня для тебя задание, – начал он.

Дэниел Купер терпеть не мог, когда его называли Дэном.

– Буду краток. – Рейнолдс не хотел распространяться, потому что Купер нервировал его. По правде сказать, тот раздражал многих в их конторе. Странный мужик – с причудой, так почти все о нем говорили. Дэниел Купер держался особняком. Никто не знал, где он живет, женат ли, есть ли у него дети. Он ни с кем не общался и никогда не приходил на корпоративные сборища и вечеринки. Был одиночкой, и Рейнолдс терпел его только потому, что Купер был настоящим гением. Бульдогом с компьютером вместо мозгов. Он один вернул больше похищенных ценностей и раскрыл больше махинаций, чем все остальные следователи их фирмы. Рейнолдс никак не мог понять этого чертова Купера. Одно то, что тот сидел перед ним, уставившись на него темными глазами фанатика, выводило Рейнолдса из равновесия. Он приступил к делу: – Один из клиентов нашей конторы застраховал картину на полмиллиона долларов и…

– Ренуара. Новоорлеанец. Джо Романо. Женщину по имени Трейси Уитни осудили на пятнадцать лет. Полотно так и не нашли.

«Сукин сын! – подумал Рейнолдс. – Если бы это был кто-нибудь другой, то я решил бы, что он выпендривается». А вслух пробормотал:

– Совершенно верно. Эта Уитни где-то припрятала Ренуара. Картину надо отыскать. Приступай к делу.

Купер повернулся и, не говоря ни слова, вышел из кабинета. Рейнолдс смотрел ему вслед и в который раз думал: «Настанет час, и я все-таки выясню, что в голове у этого мерзавца».

Купер миновал зал, где бок о бок трудились пятьдесят его коллег: программировали компьютеры, печатали отчеты и отвечали на телефонные звонки. Это был настоящий бедлам. Один из сотрудников бросил ему:

– Слышал, тебе поручили дело Романо. Повезло… Новый Орлеан – это…

Купер прошел, не ответив. Почему его никак не оставят в покое? Только это ему и нужно от них, но к нему продолжают назойливо приставать с настырными предложениями:

– Не хочешь поужинать с нами в пятницу, Дэн?..

– Слушай, Дэн, если ты не женат, мы с Сарой знаем симпатичную девчонку…

Неужели они не понимают, что его раздражает их навязчивость, что он ни в ком из них не нуждается?

– Мы только выпьем и все…

Но Дэниела Купера было не провести: он понимал, что за невинной выпивкой последует ужин, завяжется дружба, последуют откровения, а это слишком опасно.

Дэниел Купер жил в смертельном страхе, что кто-нибудь в конце концов разузнает о его прошлом. Полагаться на то, что «мертвое прошлое надежно схоронило своих мертвецов», нельзя. Они вовсе не погребены. Бульварные листки то и дело вытаскивают на свет божий очередной старый скандал. В таких случаях Дэниел Купер пропадал на несколько дней. Только в такие периоды он напивался.

Если бы Дэниел Купер решился поведать о своих чувствах, то на полную катушку обеспечил бы работой психиатра, но он не смел и пикнуть о прошлом. Единственным материальным свидетельством того, что Купер хранил в памяти тот страшный день, была выцветшая, пожелтевшая газетная вырезка, которую он надежно спрятал у себя в комнате. Время от времени, словно наказывая себя, он перечитывал ее, но каждое слово текста и без того огненными буквами отпечаталось в его мозгу.

Купер принимал ванну или душ не меньше трех раз в день, однако никогда не чувствовал себя чистым. Твердо верил в ад и адское пламя и считал, что у него есть лишь одно спасение – искупление и расплата на земле. Купер попытался вступить в нью-йоркскую полицию, но не прошел по физическим данным: был на четыре дюйма ниже положенного роста. И тогда стал частным сыщиком. Он видел в себе охотника, преследующего тех, кто нарушает закон. Месть Господня, орудие Его гнева, который обрушивался на головы неправедных. Только так он мог искупить прошлое и подготовить душу к вечности.

Сейчас Купер подсчитывал, хватит ли ему времени, чтобы принять душ и не опоздать на самолет.

Новый Орлеан стал первой остановкой Дэниела Купера. Он провел в городе пять дней, после чего знал все, что ему нужно, о Джо Романо, Энтони Орсатти, Перри Поупе и судье Генри Лоуренсе. Купер прочитал стенограмму судебного слушания по делу Трейси Уитни и ее приговор. Переговорил с лейтенантом Миллером и выяснил обстоятельства самоубийства матери Трейси. Встретился с Отто Шмидтом, и тот рассказал ему, как надули компанию Уитни. Во время встреч Купер не делал никаких записей, но мог бы дословно воспроизвести любую беседу. Он был на девяносто девять процентов уверен, что Трейси Уитни – не преступница, а невинная жертва, но и один процент считал недопустимой погрешностью. Купер вылетел в Филадельфию и встретился с Кларенсом Десмондом – вице-президентом банка, где работала Трейси Уитни. А Чарлз Стенхоуп-третий говорить с ним отказался.

И вот теперь Купер рассматривал сидевшую напротив него женщину, уже на сто процентов уверенный в том, что она не имела отношения к краже картины. Он был готов писать доклад.

– Романо подставил вас, мисс Уитни. Рано или поздно он объявил бы о краже полотна. Вы просто подвернулись ему в нужный момент и стали легкой добычей.

У Трейси участился пульс. Этот человек знал, что она невиновна. И вероятно, собрал против Романо достаточно улик, чтобы ее оправдали. Он поговорит с начальником тюрьмы, и тот вытащит ее из этого кошмара. Внезапно Трейси стало трудно дышать.

– Так вы поможете мне?

– Помочь вам? – удивился Дэниел Купер.

– Ну да… добьетесь помилования или еще как-нибудь…

– Нет.

Слово хлестнуло, будто пощечина.

– Нет? Но почему? Вы же уверены, что я невиновна…

Почему все люди так глупы?

– Мое задание завершено.

Вернувшись в свой номер в гостинице, Купер сразу разделся и встал под душ. Он тер себя с головы до ног и почти полчаса орошал тело горячими как кипяток струями. Потом, вытершись и одевшись, сел писать рапорт.

Кому: Рейнолдсу Джей-Джей. Файл Y-72-830-412. От: Дэниела Купера.

Предмет: Deux Dammes dans le Cafe Rouge^[14], Ренуар, масло, холст.

По моему убеждению, Трейси Уитни никоим образом не замешана в краже картины. Убежден, Джо Романо за страховал полотно с тем, чтобы обманным путем получить страховую премию и перепродать картину частному лицу. Таким образом, в настоящее время картина, по всей вероятности, находится за пределами страны. Поскольку полотно хорошо известно, оно скорее всего окажется в Швейцарии, где закон защищает добросовестно совершенные сделки. Если покупатель утверждает, что он законно приобрел произведение искусства, швейцарское правительство позволяет владеть им, даже если известно, что оно краденое.

Рекомендации: поскольку нет конкретных доказательств вины Романо, нашему клиенту следует выплатить страховую премию. Далее – нет смысла преследовать Трейси Уитни и требовать возвращения полотна или возмещения убытков, поскольку о полотне ей ничего не известно, и я не обнаружил у нее каких-либо существенных средств. К тому же в течение пятнадцати лет она будет находиться в заключении в женском исправительном заведении Южной Луизианы.

Дэниел Купер прервался и на мгновение вспомнил Трейси Уитни. Наверняка найдутся такие мужчины, которые сочтут ее красивой. Он без особого интереса подумал о том, как изменят ее пятнадцать лет заключения. Но к нему это не имело ни малейшего отношения.

Подписав документ, Купер прикинул, хватит ли времени еще раз принять душ.

9

Старушка Железные Порты определила Трейси Уитни в прачечную. Из тридцати пяти производственных заданий, которые давали заключенным, прачечная была самым тяжелым. В огромное жаркое помещение, заставленное рядами стиральных машин и гладильных досок, шел бесконечный поток белья. Наполнять и опорожнять стиральные машины и таскать тяжелые корзины было для гладильщиц механической, но изнурительной работой.

Приступали они к ней в шесть утра. Каждые два часа за ключенным полагался двухминутный перерыв. К концу девятичасового рабочего дня большинство женщин валились с ног от усталости. Трейси делала все автоматически и, погруженная в свои мысли, ни с кем не разговаривала.

Узнав, куда направили Трейси, Эрнестина Литтлчеп заметила:

– Старушка Железные Порты тебя достанет.

– Она меня не волнует, – ответила Трейси.

Чернокожая пришла в недоумение – эта женщина совсем не походила на ту напуганную девчушку, которую три недели назад привели в тюрьму. Что-то в ней изменилось, но Эрнестина не понимала, что именно. На восьмой день работы в прачечной к Трейси подошел охранник и сообщил:

– Тебя перевели. Ты назначена на кухню.

Это была самая завидная работа в тюрьме.

В исправительном заведении существовало два стандарта пищи: заключенные ели рубленое мясо, хот-доги, фасоль и несъедобные запеканки, а охранникам и тюремным начальникам готовили профессиональные повара. Их меню включало стейки, свежую рыбу, отбивные, цыплят, свежие овощи, фрукты и аппетитные десерты. Работавшие на кухне осужденные имели доступ ко второй категории блюд и во всю пользовались им.

Когда Трейси явилась на кухню, она ничуть не удивилась, увидев там Эрнестину Литтлчеп. Трейси подошла к ней и, сделав над собой усилие, дружески сказала:

– Спасибо. – Чернокожая хмыкнула, но ничего не ответила. – Как тебе удалось отмазать меня от Старушки Железные Порты?

– Ее больше нет с нами.

– И что же с ней случилось?

– У нас тут своя система: если кто-то из охранников начинает не в меру давить, приходится избавляться от них.

– То есть начальник тюрьмы прислушивается к…

– Скажешь тоже… При чем здесь начальник тюрьмы?

– Но как же тогда?..

– Очень просто. Когда охранница, от которой надо избавиться, заступает на дежурство, начинаются всякие пакости. Заключенная доносит, что она хватала ее за киску, на другой день другая заключенная обвиняет в жестокости. Кто-то жалуется, что из камеры пропала вещь, ну, скажем, радио. И будь уверена, оно обнаружится в комнате Железных Портов. Железные Порты убрали. Не надзиратели управляют нашей тюрьмой – мы управляем ею.

– Ты-то здесь за что? – спросила Трейси. Ответ не интересовал ее, но она старалась установить с чернокожей дружеские отношения.

– Будь уверена, не по вине Эрнестины. На меня работала целая куча девушек.

Трейси подняла на нее глаза.

– В качестве?.. – Она колебалась.

– Хочешь спросить – проституток? – рассмеялась чернокожая. – Ничего подобного. Они служили горничными в больших домах. Я открыла что-то вроде агентства по найму. У меня было не меньше двадцати девушек. Богачам не так просто подыскать себе горничных. Я давала много-много броских объявлений в лучших газетах и, когда мне звонили, определяла туда своих барышень. Они изучали дом и, когда хозяева уходили на работу или уезжали из города, тырили серебро, камешки, меха, все ценное – и смывались. – Эрнестина вздохнула. – Не поверишь, сколько у нас собралось не облагаемой налогами прибыли!

– И как же тебя все-таки сцапали?

– Перст судьбы переменчив, дорогуша. Одна из моих горничных подавала на обеде у мэра, где присутствовала старая леди, у которой она успела поработать и обчистить ее. Полиция прижала бедолагу – та запела и пропела целую оперу. И вот несчастная Эрнестина здесь.

Они вдвоем стояли у плиты.

– Мне нельзя здесь находиться, – прошептала Трейси. – Надо кое о чем позаботиться на воле.

– Начинай-ка резать лук, – ответила Эрнестина. – У нас сегодня на ужин ирландское рагу.

Она повернулась и ушла.

Система тайного оповещения в тюрьме работала безотказно. Заключенные знали, что должно произойти, задолго до того, как это происходило. Те, кого звали мусорными крысами, подбирали разорванные записки, подслушивали телефонные разговоры и читали почту начальника тюрьмы, потом тщательно переваривали информацию и передавали важным осужденным. Эрнестина Литтлчеп стояла во главе списка. Трейси замечала, как считались с ней заключенные и охрана. И поскольку все решили, что Эрнестина взяла Трейси под опеку, ту оставили в покое. Трейси настороженно ждала, что Эрнестина заявит на нее свои права, однако черная гигантша сохраняла дистанцию. «Почему?» – недоумевала Трейси.

* * *

Правило номер семь из десятистраничной официальной тюремной памятки нового заключенного гласило: «Все формы секса строжайше запрещены. В камере могут находиться не более четырех заключенных, и на одной кровати не более одного заключенного».

Действительность настолько отличалась от текста, что памятка воспринималась как сборник тюремных анекдотов. Проходили недели, и Трейси видела, как в тюрьме появлялись новые осужденные – салаги, – модель каждый раз была одинакова. На них, робких и напуганных, набрасывались ражие лесбы, не оставляя сексуально нормальным новеньким ни единого шанса. Драма разворачивалась по однажды установленным канонам. В незнакомом враждебном мире лесба вела себя сочувствующе-дружески. Приглашала жертву в комнату отдыха посмотреть вместе телевизор и брала за руку, а новенькая, боясь обидеть единственную подругу, руку не отдергивала. Вместе с тем новенькая замечала, что все остальные заключенные не смотрели в ее сторону, и ее зависимость от лесбы (в том числе и интимная) возрастала. В конце концов новенькая соглашалась на все, только бы сохранить дружбу.

А тех, кто не желал подчиниться, насиловали. Девяносто процентов новеньких в течение первого месяца вольно или невольно вовлекались в лесбийские связи. Трейси пришла в ужас.

– Почему администрация это позволяет? – спросила она у Эрнестины.

– Такова система, – объяснила чернокожая. – В каждой тюрьме одно и то же. Нельзя отнять у двенадцати тысяч баб мужиков и ждать, что они не станут как-нибудь трахаться. Мы насилуем не только ради секса. Мы насилуем ради власти, чтобы показать, кто здесь главный. У новеньких нет ни единого шанса – их может дрючить любой. Разве что новенькая станет женой важной персоны – вот тогда ее никто не решится тронуть. – Трейси понимала, что слушает знающего человека. – Речь не только о заключенных, – продолжала Эрнестина. – Надзирательницы – они тоже те еще стервы. Представь, является свежатина, которая сидела на «колесах». Ее бьет, ей надо срочно принять дозу. Она потеет, ее вот-вот разорвет на части. А надзирательница достает ей героин, но взамен требует небольшую услугу. Понимаешь? Мужики-охранники еще хуже. У них есть ключи от камер, и им всего-то надо за явиться ночью и навалиться на свободную киску.

– Это ужасно!

– Это выживание. – Свет от лампы под потолком камеры отражался на бритом черепе Эрнестины. – Знаешь, почему в тюрьме не разрешается жевательная резинка?

– Нет.

– Потому что девочки забивают ею замки, чтобы не сидеть все время взаперти и по ночам навещать друг друга. Мы подчиняемся только тем правилам, которым хотим подчиняться. Те, кто здесь выживает, могут показаться туповатыми, но они туповаты по-хитрому.

В тюрьме процветали любовные связи, и протокол отношений пар здесь соблюдался жестче, чем на свободе. В неестественном мире были придуманы и искусственно разыгрывались роли партнера-мужчины и партнера-женщины. Поскольку здесь не было мужчин, их партии играли так называемые жеребилы. Менялись даже имена: Эрнестина стала Эрни, Тесси – Тексом, Барбара – Бобом, Кэтрин – Келли. Жеребила коротко стригла волосы или даже брилась наголо и не выполняла никакой женской работы. Зато лесба, его жена, чистила и чинила его одежду, стирала и гладила. Лола и Паулита неистово боролись за внимание Эрнестины, и каждая старалась выжить другую.

Ревность была настолько острой, что часто приводила к насилию – если «женщина» заглядывалась на другого «мужчину» или заговаривала с ним в тюремном дворе, неминуемо разгорались страсти. В тюрьме постоянно циркулировали любовные послания, доставляемые «мусорными крысами».

Письма представляли собой маленькие свернутые в треугольник бумажки, которые называли «самолетиками». Они были такими миниатюрными, что их без труда прятали в бюстгальтере или в обуви. Трейси замечала, как женщины передавали письма в толпе у входа в столовую или по дороге на работу.

Иногда Трейси наблюдала, как заключенные влюблялись в охранников. Эта любовь рождалась от отчаяния, безнадежности и чувства зависимости. Осужденные во всем зависели от охраны: охрана определяла, что им есть, как жить, а порой – жить ли вообще. Сама Трейси не позволяла себе никаких эмоций.

Секс продолжался денно и нощно: в душевых, в туалетах, в камерах, а по ночам – оральный сквозь решетки. Принадлежавшей охраннику женщине ночью позволялось покидать камеру и являться в караулку.

После того как гасили свет, Трейси, лежавшая на кровати, затыкала уши, чтобы отгородиться от творившегося вокруг.

Как-то ночью Эрнестина вытащила из-под кровати коробку «Криспикса»^[15] и стала швырять в коридор. Было слышно, что другие стали делать то же самое.

– Что происходит? – спросила Трейси.

– Не твое дело! – грубо оборвала ее чернокожая. – Лежи на своей долбаной койке и не рыпайся!

Через несколько минут из камеры неподалеку, куда поместили новенькую, раздался испуганный крик:

– О Господи! Не надо! Отпустите!

Трейси поняла, что происходило, и ощутила дурноту. Крики продолжались, пока не перешли в беспомощные, мучительные стоны. Пылая от ярости, Трейси крепко за жмурилась. Неужели женщины способны так обращаться друг с другом? И хоть она считала, что тюрьма ожесточила ее, но проснулась наутро со следами слез. Ей не хотелось проявлять свои чувства при Эрнестине, и она как бы между прочим спросила:

– А «Криспикс»-то зачем?

– Система оповещения, – ответила чернокожая. – Если охранники сунутся, мы сразу услышим.

Вскоре Трейси поняла, почему говорили не «сесть в тюрьму», а «сходить в колледж». Заключение давало немалое образование, но оно ничуть не походило на общепринятое.