Цитаты из книги «Тевье-молочник»

Дети уткнулись в подушки и ревут. Голда – чуть жива… Ищу Хаву… Где Хава? Нет Хавы!

Ты глупый человек! – говорит он. – С дочерью твоей, упаси бог, ничего плохого не случится. Ее ждет счастье, она выходит замуж за хорошего человека, мне бы такую жизнь… – Аминь! – отвечаю я будто в шутку, а у самого ад в сердце. – Кто же он, к примеру, жених этот, если я достоин знать? – Да ты его, наверное, знаешь. Это очень славный, честный человек, образованный, хоть и самоучка; он влюблен в твою дочь и хочет на ней жениться, но не может, потому что он не еврей… «Федька!» – подумал я, и точно огнем обожгла меня эта мысль, а затем холодным потом окатила, так что я еле усидел в тележке. Но показывать ему мое состояние – это уж извините, этого ему, положим, не дождаться!

Ты, – говорит, – знаешь, что я евреев уважаю, и у меня душа болит за их упрямство, за то, что они так несговорчивы и понять не хотят, что им добра желают.

– Конечно, – отвечает он, – ты своему дитяти отец. Но только ты слеп, не видишь, что дитя твое рвется в другой мир, а ты ее не понимаешь, либо понимать не хочешь… – Не понимаю ли я ее, или не хочу понимать, – об этом можно потолковать. Но вы-то тут причем, батюшка? – Меня, – говорит он, – это очень даже касается, потому что она сейчас в моем распоряжении…

А я как раз и собираюсь! – отвечает он: – Хочу поговорить с тобой о тебе самом, то есть о твоей дочери… Екнуло у меня сердце: какое ему дело до моей дочери?

А почему так повелось? – Потому что бог так создал мир! – А почему бог так создал мир? – Ну, знаешь, – отвечаю я. – Если мы начнем спрашивачь, отчего да почему, так вопросам конца не будет! – На то, – говорит она, – бог и дал нам разум, чтобы мы вопросы задавали…

– Удивительное дело! – перебивает она меня. – На все у тебя имеется изречение. А нет ли у тебя изречения насчет того, что люди сами поделили себя на евреев и неевреев, на господ и рабов, на богачей и нищих? – Те-те-те! – отвечаю я. – Это ты, дочка, больно далеко хватила!

Я бы сказала тебе, да ты не поймешь, Федька – это второй Горький. – Второй Горький? А кто же такой был первый Горький? – Горький, – отвечает она, – это нынче чуть ли не первый человек в мире!..

Возвращаюсь однажды домой уже к вечеру и застаю писаря Федьку на улице с моей Хавой, с третьей дочерью, следующей за Годл. Увидав меня, парень повернулся, снял передо мною шапку и ушел. Спрашиваю у Хавы: – Что тут делал Федька? – Ничего! – говорит. – Что значит «ничего»? – Мы разговаривали! – отвечает она. – А что общего у тебя с Федькой? – спрашиваю я. – Мы, – говорит она, – знакомы уже давно. – Поздравляю тебя с таким знакомством! – говорю я. – Хорошая компания для тебя – Федька! – А ты разве его знаешь? – отвечает она. – Знаешь, кто он такой?

У нее с ним, посмотрели бы вы, полон дом голопузых, – не сглазить бы! – и оба они мыкаются в «богатстве и в почете»… А поговорите с ней, она вам скажет, что живется ей хорошо, лучше некуда… С одним только делом не все ладно: на хлеб не хватает. Вот вам, так сказать, номер первый. О второй дочери, о Годл, мне вам рассказывать нечего: сами знаете. Проиграл я ее, потерял навеки! Бог знает, увидят ли ее когда-нибудь мои глаза, разве что на том свете, через сто двадцать лет… Заговорю о ней, – и до сих пор в себя прийти не могу, – жизни моей конец! Забыть, говорите вы? Да как же можно живого человека забыть? Да еще такое дитя, как Годл?