Глава 4
СИЛА МЕДАЛИ

До сих пор разговор шёл на русском языке. Но как только выяснилось, что предъявитель документов – шкловский мещанин, да ещё «Рабинович», Сарра Шапиро решила, что можно не церемониться, и сказала по-еврейски: «Удивляюсь вам! Вы производите впечатление умного человека. Неужели же вы не знаете, что в нашем городе еврей должен иметь право на жительство?»

Однако тирада эта не была оценена по достоинству, так как тот, к кому она относилась, не понял из неё ни слова. Слегка покраснев, он ответил:

– Извините, я не понимаю по-еврейски.

Хозяйка расхохоталась:

– Шкловский мещанин, Рабинович, не понимающий еврейского языка?!

Бетти, до сих пор не принимавшая участия в разговоре, пришла на помощь молодому человеку, обратившись к матери:

– Мало ли нынче молодых людей-евреев, не знающих еврейского языка?

И затем в кратких словах разъяснила будущему квартиранту, что речь идёт о «правожительстве», без которого они не могут сдать комнату, так как обнаружение в еврейском доме бесправного жильца грозит хозяевам лишением их «правожительства» и высылкой в 24 часа.

– Теперь вы, надеюсь, понимаете?

Всё это было сказано с такой очаровательной улыбкой, что, не будь при этом мамаши, наш герой с удовольствием расцеловал бы миловидную девушку… И хотя закон о «правожительстве» был известен ему больше понаслышке, Рабинович притворился прекрасно осведомлённым и возразил, обращаясь к Бетти:

– Всё это, конечно, для меня не ново. Знаменитый закон, который, кстати сказать, давно пора бы выкинуть с прочим хламом в мусорную яму, мне достаточно знаком, хотя я и не здешний. Но в таком случае как же объяснить то, что университет принял мои бумаги?

При слове «университет» оба женских лица просияли, а мать даже хлопнула себя по бёдрам:

– Вот оно что! Стало быть, вы – студент здешнего университета? Чего же вы молчали?

– Разве я молчал? У меня такое впечатление, что мы всё время только и делали, что говорили, – ответил студент с улыбкой, не сводя глаз с хозяйской дочери.

– Значит вы уже приняты? – спросила мамаша. – Ах, вы – медалист? Вот как! Зест ду?^[4]

Последние слова были произнесены со вздохом и обращены к дочери. Но Сарра Шапиро тут же спохватилась и объяснила квартиранту:

– Это я – дочери. У неё, видите ли, есть младший брат, то есть у меня есть сынишка, гимназист третьего класса. Вот я ему и толкую всё время: медаль, медаль, обязательно медаль!.. Но он и ухом не ведёт. Между тем еврей без медали – это всё равно что… что…

Сарра Шапиро так и не подыскала подходящего сравнения, а дочь заметила, что это вообще никчемный разговор: постороннему человеку семейные дела совершенно не интересны. Чтобы переменить тему разговора, она спросила, взглянув на чемодан квартиранта:

– Тут все ваши вещи? Или ещё будут?

– А зачем мне ещё? – ответил он, глубоко заглядывая в её глаза. И добавил взглядом: «Что все вещи в мире в сравнении с твоими прекрасными, умными карими глазами и очаровательными ямочками на щеках?…»

Мать, для которой смысл всей жизни сводился, очевидно, к тому, чтобы сын её был медалистом, сразу встала на сторону квартиранта и обратилась к дочери со вздохом:

– Совершенно верно! Что ему ещё надо? Ведь медаль у него есть?

И, почувствовав сразу особую симпатию к жильцу-медалисту, спросила:

– У вас есть родители?

Для нашего героя этот вопрос был совершеннейшей неожиданностью: он совсем забыл – есть ли у Гершки Рабиновича отец и мать или только один из родителей?… Он замялся, не зная, что ответить. К счастью, на помощь опять пришла Бетти.

– Мама, – сказала она, – может быть, достаточно экзаменовать нашего жильца? Ты бы лучше спросила, пил ли он чай. Любит моя мамаша поговорить! – добавила она, обращаясь с лукавой усмешкой к Рабиновичу. – Не хотите ли чаю? Имейте в виду, что вам полагается два самовара в день: утром и вечером.

– Почему два самовара? – перебила Сарра. – Три! Утром, днём и вечером.

– Третий самовар вы можете отнести на счёт своей медали, – заметила Бетти, смеясь, и вместе с матерью вышла из комнаты.

Квартирант остался наедине со своим тощим чемоданом и мыслями о «силе медали» и красивой девушке с карими глазами и ямочками на свежих щёчках.

Глава 5
СЕМЬЯ ШАПИРО

Квартирант был доволен своей комнатой. Но ещё больше была довольна своим новым жильцом хозяйка – Сарра Шапиро: какой жизнерадостный, простой, общительный парень!

С первых же дней он заинтересовался хозяйским сынишкой – гимназистом третьего класса. Проэкзаменовал его, нащупал слабые стороны и сам вызвался заниматься с ним. Сарра Шапиро уже давно подумывала о репетиторе для Сёмки. Было бы чудесно, если бы нашёлся студент, который взялся бы заниматься с мальчиком за сходную цену: много платить она не может. «Интересно бы знать, – думала хозяйка о жильце, – сколько он заломит?» И втайне почему-то надеялась, что Рабинович вовсе не возьмёт у неё денег. Она отгадала: жилец не только отказался от платы, но даже высмеял её. С какой стати он будет брать у неё деньги? За что?

– Ну что я говорила? – дразнила свою дочь счастливая Сарра.

– Что ты говорила?

– Ты уже забыла? Разве я не сказала тебе сразу, что он – порядочный человек.

– Ты говорила, что он порядочный человек?

– А что же я говорила?

– По-моему, ты сказала, что он «шлим-мазл»^[5].

– Я говорила, что он «шлим-мазл»?

– А кто же? Я, что ли, говорила?

– Бетти, ты опять за своё: грубишь матери? Выходит, что я вру!

– Никто этого не говорит. Ты просто забыла, а теперь утверждаешь, что он – порядочный человек; а я говорю, что ты говорила: «шлим-мазл».

– «Я говорила» – «ты говорила»! «Ты говорила» – «я говорила»! Кончится это когда-нибудь или этому конца не будет?

Последние слова принадлежали вошедшему в разгар спора хозяину дома Давиду Шапиро, человеку, характерной чертой которого была торопливость, этакая растрёпанность чувств. Он всё делал наспех: говорил быстро, ел быстро, ходил быстро – всё одним духом. На службе (он – бухгалтер большого магазина) он, впрочем, не проявлял этой особенности своей натуры: там он бывал тих, спокоен, без претензий и шуму. Но у себя дома изображал свирепого владыку, деспота… Правда, все эти потуги ни на кого не действовали, жена его посмеивалась над ним, называя его «математиком», «рохмейстером», «швыдким» или «курьерским поездом».

А дети совершенно не считались с ним: они прекрасно знали, что отец любит их больше жизни, готов за них в огонь и в воду. Да и что тут удивительного? Всего-то детей: единственная дочь, Бетти, и единственный сын – Сёмка (ласкательно от «Шлёма»), ученик третьего класса, не садившийся за книжку, прежде чем мать не уплатит ему по пятачку за каждый приготовленный урок… Отец, в свою очередь, платил ему по пятачку за каждую полученную в гимназии четвёрку и по двухгривенному – за пятёрку.

– Почему за пятёрку надо платить в четыре раза дороже, чем за четвёрку? – спрашивала мать. – Из какого расчёта?

У Давида Шапиро вообще есть манера ни за что ни про что, так, за здорово живёшь, отчитывать свою супругу и доказывать ей, как дважды два, что она – круглая дура; а в данном случае, когда речь касается расчётов, он чувствует себя особенно задетым.

– Кто тебе виноват, что ты глупа как пробка? – говорит Давид с ядовитой усмешкой. – Ты даже не понимаешь разницы между четвёркой и пятёркой.

– Ну, конечно, где уж мне постигнуть такую премудрость? – отвечает Сарра с едкой улыбочкой. – Такие глубокие вещи доступны только гениальной голове, вроде твоей. Ты ведь математик, рохмейстер… Только чересчур швыдкий…

– Да? Так вот, я тебе сейчас докажу, что ты ни-че-го не понимаешь. По твоему, например, выходит, что разница между четвёркой и пятёркой составляет только единицу? Не так ли? А между тем, если бы у тебя работала голова, ты бы поняла, что тут сложный расчёт. Вот, скажем, твой Сёмка…

– Что значит мой Сёмка? – перебивает Сарра. – Он мой так же, как и твой!

– Ну ладно, мои-твои! Пусть твой Сёмка на выпускных экзаменах получит двенадцать пятёрок. Пять раз двенадцать – это будет сколько? Шестьдесят! Делим шестьдесят на двенадцать – сколько получаем? Пять! Стало быть, он получает золотую медаль!

– Аминь. Дай Господи! – говорит Сарра и набожно закатывает глаза.

– Ну, можно ли с ней разговаривать? – вскипает Давид. – Я хочу ей сделать точный расчёт, а она начинает беседовать с Господом.

– Считай, считай! Кто тебе мешает, математик мой знаменитый? – говорит Сарра таким тоном, что Давид приходит в ещё большее возбуждение и начинает говорить с удвоенной скоростью:

– Итак, при 12 пятёрках он получает золотую медаль. Но что получится, если у него окажется 11 пятёрок и одна четвёрка? Множим 11 на 5. Получаем 55 плюс 4 – 59. Делим на 12 – получаем, но это уж тебе не по силам: тут уж начинаются дроби! Одним словом, не хватает ¹/₁₂ до круглой пятёрки, стало быть он уже получает не золотую, а только серебряную медаль.

– Пускай это будет серебряная! – уступает Сарра со вздохом.

Отец переглядывается с дочерью.

– Видала ты когда-нибудь такую женщину? Не даёт слова сказать!.. Дальше. Допустим теперь, что он получил 7 пятёрок и пять четвёрок, в общей сложности – 55. Делим на 12. Выходит 4 и сколько? И ⁷/₁₂! Всё ещё ничего! Скверно будет, если он получит, наоборот, 5 пятёрок и 7 четвёрок. Иначе говоря: 25 плюс 28, всего – 53. Раздели на 12, получишь 4 и ⁵/₁₂, то есть на ¹/₁₂ меньше, чем 4¹/₂. Если твой Сёмка кончает гимназию с отметкой меньше 4¹/₂, то он уже получает кукиш, а не медаль. А если он не получает медали, то он вообще может сидеть дома и не рыпаться!

– Типун тебе на язык! – говорит жена в сердцах, а Давид Шапиро, плюнув, вскакивает с места и бежит обратно на службу, к своим гроссбухам.

Сарра подавлена. Не оттого, конечно, что Давид плюнул: давно известно, что он «Шапиро», а эти «Шапиро» все сумасшедшие! Нет, Сарру гнетёт другая мысль: а вдруг Сёмке действительно не хватит какой нибудь «двенадцатой»? Вздор! Она знать не хочет этих дурацких расчётов: ⁷/₁₂ , ¹³/₁₂! Сёмка должен окончить с медалью, и, с Божьей помощью, он её получит!

Глава 6
ВЕЗЁТ

В сущности, квартирант подвернулся как нельзя более кстати. Теперь особенно остро ощущалась нужда в репетиторе для Сёмки. Платить чрезвычайно трудно. Просто невозможно. Хотя Давид Шапиро служит в одном из крупнейших магазинов города, у людей, мнящих себя аристократами, ему всё же приходится корпеть над книгами с 8 часов утра до 9 часов вечера. А когда он попробовал заикнуться о повышении оклада, ему вежливо дали понять, что он – не единственный бухгалтер в городе, что есть много молодых людей с образованием и медалями, которые охотно пошли бы работать на тех же условиях…

Положение в семье спасают хозяйская деловитость Сарры Шапиро и свирепая экономия. И вот теперь счастливая судьба привела к ним этого парня.

– Бетти! – говорит Сарра дочери, которая всё время сидит над книгой, готовя уроки (она – гимназистка 7-го класса). – Бетти! Он ещё не приходил, этот шлим-мазл?

– Видишь, мама, опять я ловлю тебя на слове! А ты говоришь, что никогда не называла его «шлим-мазл».

– Что ты, милая, когда же я сказала «шлим-мазл»? – искренне удивляется мамаша.

– Мамочка, что с тобой делается? Да ведь вот только что…

– Ты, Бетти, со сна, что ли говоришь?

– Нет, мамочка, это ты со сна говоришь.

– Я не сплю. Бетти, ты скаждым днём становишься грубее!.. Разве можно так говорить с матерью?… Ты меня только перебиваешь! Что я хотела сказать? Да! Может быть, ты бы узнала у него, не согласится ли он, вот этот «шлим»… ну студент этот… репетитовать с вами обоими? С тобой и Сёмкой?

– Не «репетитовать», мамочка, а репетировать!

– Ну, это не так важно! Я думаю, что лучшего репетитора вам и не нужно. Сёмка после первых же уроков с ним сразу так подтянулся, что получает одни пятерки. Если бы он согласился репетитовать с вами обоими…

– Ишь ты, мамочка! Ты собираешься, кажется, заключить слишком уж выгодную сделку!.. Ты забываешь, что он – нищий студент, живущий уроками… У него каждая минута рассчитана.

Сарра чувствует, что дочь права. Но, конечно, она ей этого не скажет.

– За весь мир ты готова заступиться, только не за свою собственную мать!.. Не велика беда, если какой-то студент потратит лишнюю минуту. Тебе-то что? Если бы он согласился, я бы за уроки давала ему квартиру и стол. Обедал бы он вместе с нами…

– Конечно, – говорит Бетти. – Мало того, что он из своей комнаты ежедневно слышит, как ты ссоришься с папой…

– Я ссорюсь с папой?

– А кто же, я? Кого папа вечно величает дурой, пробкой, дубиной?…

– Бетти, замолчи сию же минуту! И вообще молчи!

– Навсегда? – спрашивает Бетти. – Ты хочешь, чтобы я онемела или умерла?

– Что это за напасть на мою голову? – заламывает руки Сарра. – Я хочу, чтобы она умерла! Видали вы такую историю? Откуси себе язычок, доченька моя! Невозможно стало говорить! И слова не скажи!

В голосе Сарры звучат слезы.

Бетти сразу смягчается:

– Мамочка, ну чего же ты хочешь?

– Я уж ничего не хочу! Кончено!

Сарра сердится и не желает разговаривать. Но дочь начинает к ней ласкаться, как кошечка, и в конце концов обе начинают смеяться.

– Так ты поговоришь? – спрашивает Сарра.

– О чем?

– Как о чем? Ты уже забыла? Да со студентом же насчет репетитования. Мои условия: квартира и стол…

– Ладно, скажу! Но пусть он раньше сам как-нибудь покончит со своими делами в университете. Сегодня у него решающий день.

– Сегодня?

– Да.

Раздается звонок.

– О, легок на помине! – говорит Бетти, чуть покраснев, и со всех ног бежит к двери.

Глава 7
СУДНЫЙ ДЕНЬ В УНИВЕРСИТЕТЕ

Был последний день, который должен был решить судьбу евреев, поступающих в университет. Вакансий было очень мало, а претендентов больше ста. Среди них – десятка два медалистов, составляющих обособленную группу. Медалисты выглядели, точно рекруты, да и положение их было не лучше. Кто из них «годен», решал случай.

Наш герой, который, шутки ради, превратился из полноправного дворянина Григория Ивановича Попова в шкловского мещанина Гершку Мовшевича Рабиновича, постепенно входил во вкус «еврейского счастья». Ежедневно приходилось наведываться в канцелярию, встречать то же испитое, бледное лицо секретаря, скрывающего за подчеркнутой вежливостыо ненависть к евреям, и выслушивать стереотипное:

– Герш Мовшевич, господин Рабинович? К сожалению, при всем своем желании, все еще не могу вам сообщить ничего хорошего!

Рабинович, конечно, не мог чувствовать во всей полноте то, что испытывали его коллеги – настоящие евреи, блуждающие, как неприкаянные тени, по длинным коридорам с высокими окнами. Что-то говорят их перепуганные лица. Что-то выражает блуждающий взгляд их грустных еврейских глаз. Рабинович еще не понимал всего этого. Если бы он мог понять, он прочел бы почти на каждом еврейском лице глубокую трагедию. Трагедию человека, которого всю жизнь поджаривали на медленном огне нищеты, одиночества, нужды, расовой ненависти и всяческих унижений и оскорблений.

С двумя из этих «новобранцев» Рабинович успел познакомиться: Тумаркиным и Лапидусом.

С Тумаркиным Рабинович столкнулся несколько дней тому назад на университетском дворе. Тумаркин сразу привлёк внимание нашего героя своей жизнерадостностью, подвижностью и разговорчивостью. На его бледном лице постоянно блуждает улыбка. Глаза, хоть и подернутые флером печали, смеются. Черные блестящие волосы вьются, как у барашка. Прибавьте к этому нос с горбинкой, сутулые плечи, бумажную манишку, поблекший галстук, поношенный костюм, стоптанные башмаки и полинявшую шляпу – и перед вами окажется точный портрет этой трагикомической фигуры.

В первую минуту Рабинович принял Тумаркина за Иоську-папиросника, которого он знал в своем городе.

Увидев, что на него пристально глядят, кандидат подошел к Рабиновичу, протянул ему длинную руку и отрекомендовался:

– Тумаркин!

– Рабинович!

Услыхав фамилию своего нового знакомого, Тумаркин обрадовался и заговорил по-еврейски: