Сначала Ясмин отказалась принимать оральные антипсихотики. С ее точки зрения в этом был смысл – она не считала, что психически нездорова. Такая неспособность признать положение вещей при психозе очень распространена и объясняет, почему многие больные, в том числе Стиви Макгрю, тот самый шотландец, который грозил расправой Бюро консультации населения, в дальнейшем перестают принимать лекарства. Но по мере того как приближались следующие слушания, отказ Ясмин от медикаментов становился проблемой. Сможем ли мы постепенно убедить ее попробовать таблетки, если не спеша выстроим терапевтические отношения? Или придется закусить удила и воспользоваться своим правом по закону об охране душевного здоровья делать ей уколы против ее воли? Несмотря на все мои старания, она так и не поняла, что больна. Но у всего есть обратная сторона: зато я понял, что дар убеждения у меня так себе.

В конце концов мы обездвижили Ясмин и сделали ей инъекцию антипсихотика в депонированной форме – так называемое «депо». Это, можно сказать, авторское «мы»: лекарство прописывает врач-психиатр, но вся грязная работа возлагается на медсестер. Ясмин нуждалась в уколе каждые две недели. В первый раз не обошлось без визга и дрыганья ногами. И сегодня необходимость смотреть, как моих пациентов насильно укладывают и колют иголками – одна из самых тягостных сторон моей работы. Но это во многом необходимое зло. После второй дозы Ясмин стала более послушной. К величайшему облегчению всех заинтересованных лиц, она даже согласилась принимать таблетки – ежедневно. Мы были вынуждены следить, как Ясмин глотает таблетки, запивая водой, и после этого проверять, что у нее во рту, попросив ее высунуть язык. Так бывает с большинством больных, когда мы приступаем к новому режиму медикаментозного лечения.

Через две-три недели приема медикаментов Ясмин начала немного раскрываться. Те редкие моменты, когда мы могли заглянуть в ее психику, давали представление, каковы были мыслительные процессы и психиатрические симптомы, когда она совершала свое кошмарное злодеяние. Разговоры с родственниками подтвердили, что у нее бывали странные убеждения. Я несколько раз беседовал с ее братом, который очень сочувствовал нам и стремился помочь, при том что сам был совершенно раздавлен и не мог поверить в случившееся. Помню, как во время разговоров с ним я не знал, как вести себя, и боялся, что мой тон покажется покровительственным. Невольно анализировал свои слова, интонации, даже выражение лица. Пытался внушить надежду на будущее для его сестры и выразить глубочайшее соболезнования в связи со смертью сына – но при этом пытался быть или притвориться непоколебимым профессионалом, который должен знать, что теперь будет. А на самом деле мне в основном было безумно жаль этого парня.

Перед судом над Ясмин я составил самый подробный отчет, который должен был использоваться в качестве официальных показаний. Он потянул аж на 60 листов формата А4 – до этого я не писал настолько длинных заключений. Я сделал упор на диагноз шизоаффективного расстройства. При этой психической болезни наблюдается сочетание симптомов шизофрении – галлюцинаций и бреда – и симптомов расстройств настроения – депрессии и мании. Худшее от обоих.

Я рекомендовал суду вынести оправдательный приговор в силу невменяемости – то есть опереться на заявление пациентки о собственной невменяемости и вынести «специальный вердикт». Эта процедура определяется правилом Макнотена, названного в честь Дэниела Макнотена, который страдал параноидным бредом и 20 января 1843 года попытался убить премьер-министра Роберта Пиля, но случайно застрелил его личного секретаря, стоявшего позади. Согласно этому правилу, можно строить защиту на невменяемости, если во время совершения деяния у обвиняемого наличествовали:

(а) «нарушение суждений», вызванное психической болезнью,

(б) психическое расстройство достигало такой степени, что обвиняемый не может нести ответственность за вменяемое ему деяние по причине того, что

– ответчик не осознавал фактический характер и значение своих действий либо

– не понимал их общественной опасности.

Несмотря на скрытность Ясмин, все объективные данные, которые я смог собрать, говорили, что в момент события на основе принципа большей вероятности (то есть скорее да, чем нет) у Ясмин было помутнение рассудка, вызванное психической болезнью; поскольку у нее было шизоаффективное расстройство, она действовала на основании бредового убеждения, что в ее племянника вселились демоны и она должна изгнать их, чтобы спасти его. Кроме того, она верила, что сможет в дальнейшем воскресить его, задействовав силу полной луны. Вдобавок расстройство приводило к подъему настроения, что растормаживало ее мышление и поведение, а значит, снижало способность предвидеть последствия своих действий. Я высказал мнение, что хотя она, вероятно, осознавала природу и качество своего деяния (то есть понимала, что она душит племянника), на основе принципа большей вероятности она не понимала, что это деяние незаконно (и, более того, аморально).

На случай, если суд отвергнет эту линию защиты, у меня был припасен план Б. Ограниченная вменяемость – это частичная защита на психиатрических основаниях, которая не снимает обвинение полностью, но позволяет снизить тяжесть преступления, переквалифицировав убийство в непредумышленное убийство: по первому обвинению полагается пожизненное заключение, а решение по второму полностью зависит от судьи. Медико-юридические критерии этой защиты не такие, как у правила Макнотена, но и требуемые улики и свидетельские показания, и возможная аргументация во многом совпадают.

Кто-нибудь, вероятно, примется укоризненно грозить мне пальцем. И недаром. Все-таки Ясмин убила невинного двухлетнего мальчика. И грозить мне пальцем будут, безусловно, не в первый раз. Я обсуждал и это, и другие подобные дела с другими (сделав всех причастных полностью анонимными, на случай, если Генеральный медицинский совет заинтересуется). Близкие друзья, один родственник и даже один коллега-врач сказали мне, что преступнице «сошло с рук убийство» (а я, следовательно, сообщник). В сторону замечу, что не так давно один парикмахер, который спросил, кто я по профессии, в полном ужасе заявил, что преступники не заслуживают реабилитации – а особенно сумасшедшие преступники. Он сказал – цитирую буквально: «Их нужно запереть под замок, а ключ выбросить». Я мог бы соврать, что стал возражать и доказывать, что иногда психическая болезнь смягчает наказание. Уверять, что шанс на реабилитацию и искупление должен быть у всех. Но этот человек стриг меня и сделал только полдела, поэтому я просто пожал плечами.

Чтобы успокоить сомневающихся, поясню, что «оправдательный приговор в силу невменяемости», строго говоря, избавляет подсудимого от ответственности перед законом, но не означает, что для него все обойдется без последствий. Иногда, если преступление незначительно, суд может оправдать его полностью. Особенно если правонарушение едва ли повторится, а подсудимый в дальнейшем вернется в стабильную обстановку, где ему будут помогать, например, в учреждение проживания с уходом. Но чаще, особенно если преступление относится к серьезным или сохраняется риск рецидива, ссылка на невменяемость приводит к тому, что подсудимый оказывается в психиатрической больнице на неопределенное время. В случае Ясмин это означало, что она вернется в то же самое женское полузакрытое психиатрическое отделение, чтобы продолжить лечение и реабилитацию. Третий вариант – если тяжесть преступления по модели Златовласки не слишком велика и не слишком мала, тогда обвиняемого возвращают в общество под надзор и за ним постоянно наблюдает профессионал, например сотрудник службы пробации.

Я скрупулезно составил отчет, понимая, что мои слова сильно повлияют на решение суда, как поступить с Ясмин – проведет она всю жизнь в заключении или много лет в больнице. Я рекомендовал суду отдать «распоряжение о принудительном лечении в психиатрическом стационаре» – еще одна уголовная статья в законе об охране психического здоровья (статья 37), – а также дополнительное «распоряжение об особых ограничениях» (статья 41). Это для высших эшелонов задержанных из группы особого риска. В таких случаях министерство юстиции разделяет ответственность по принятию решений с судебным психиатром-консультантом, который отвечает за лечение пациента в больнице. Обычно психиатр принимает независимое решение, когда можно ненадолго отпустить пациента домой и когда можно считать, что лечения и реабилитации было уже достаточно и его можно наконец выписать. Но пока действует распоряжение об особых ограничениях, министерство юстиции должно дать одобрение на все подобные вехи. Кроме того, министерство отслеживает дальнейшую судьбу всех пациентов после выписки из больницы.

В противоположность расхожим представлениям, принудительное лечение в специализированной психиатрической клинике – отнюдь не увеселительная прогулка. Срок тюремного заключения в большинстве случаев конечен и предопределен. А пребывание в любой из наших клиник длится столько, сколько сочтет нужным судебный психиатр-консультант (а в вышеуказанных случаях – министерство юстиции), чтобы снизить риск для больного и общества. Это может занять годы и даже десятилетия, если болезнь плохо поддается лечению, пациент отказывается от медикаментов, нарушает правила, ведет себя в клинике агрессивно, не участвует в терапии или плохо чистит зубы (шучу), поэтому пребывание в больнице может оказаться даже более длительным, чем тюремный срок, полагающийся за изначальное преступление.

Безусловно, между принудительным лечением в специализированной клинике и тюрьмой есть много общего: стигматизация, ограниченный рацион, несвобода, запертые двери, строгий режим, контрабанда наркотиков и временами – насилие. Но больница – это среда для исцеления и реабилитации. Когда-нибудь больного выпишут, а когда именно – зависит от его послушания, и это очень мощный стимул, хотя угроза пожизненной госпитализации, не сомневаюсь, работает скорее по-кнутовому, а не по-пряничному. Кроме того, пациенты должны получить общее или профессиональное образование, чтобы подготовиться к жизни после выписки. В какой-то степени это делается и в тюрьмах. Но там это не обязательно и не влияет непосредственно на срок пребывания человека под стражей (кроме самых длительных сроков, когда заключенный должен подавать прошение об УДО).

Пока я в тот ветреный день потел и запинался, излагая свои показания в Олд-Бейли, несмотря на подлую тактику барристера со стороны обвинения и старания подорвать доверие ко мне, судья согласился с моей рекомендацией оправдать Ясмин на основании невменяемости и госпитализировать ее, отдав распоряжения о принудительном лечении в психиатрическом стационаре и об особых ограничениях. Я был уверен, что длительное тюремное заключение никогда не позволит Ясмин вернуться к норме. Возможно, мое поведение за кафедрой свидетеля произвело должное впечатление, но я совершенно уверен, что еще более важную роль сыграли обстоятельства – вежливая воспитанная девушка с незапятнанной репутацией, сплоченная семья, готовая простить ее, психоз, который настиг ее, словно цунами, и совершенно необъяснимое преступление.

В больнице Ясмин и в самом деле сумела вылечиться, но, увы, наблюдать это преображение полностью мне не довелось. К великой моей досаде, через два-три месяца после суда я окончил практику в женском полузакрытом психиатрическом отделении и был вынужден вернуться к конвейеру повышения квалификации. Однако я сохранял контакт с лечащими врачами Ясмин и узнал, что после года медикаментозного лечения и психотерапии психотическая маска стала еще заметнее. У Ясмин проявилась целая батарея параноидных бредовых идей, свидетельствующих о мании величия, которые она скрывала, опасаясь (не без оснований), что ее сочтут сумасшедшей. Она рассказывала, что дома видела тайные послания Бога в узоре на занавесках, в тюрьме – в пятнах на стене камеры, а затем – в рисунке ковра в отделении. Она была совершенно убеждена, что она ангел, способный очищать души и переселять их в новые тела. Однако лекарства помогли ослабить эти убеждения. Ясмин начала замечать в них логические недочеты, потом у нее возникли сомнения – и в конце концов она от них отказалась.

Исчезновение симптомов стало для Ясмин лишь началом реабилитации. Понимание всей кошмарности совершенного злодеяния постепенно просачивалось в ее сознание, а с ним накатывала неизбежная глубокая, мрачная, коварная депрессия. Это потребовало как медикаментозного лечения, так и когнитивно-поведенческой терапии со штатным психологом. Кроме того, на первый план вышла семейная терапия – постепенное восстановление связей с родственниками в контролируемом наблюдаемом пространстве. Брат Ясмин, отец Сонни, не только простил ее, но и очень поддерживал и всеми силами участвовал в лечении.

Опыт Олд-Бейли многому научил меня: я узнал обо всех хитростях судебной медицины, столкнулся с жестокими стратегиями барристеров, научился им противодействовать. Дело Ясмин стало бесценной возможностью усовершенствоваться в профессии на том этапе моей карьеры. Мне дали поработать независимо, позволили составить собственное мнение относительно психиатрической линии защиты и распоряжения об особых ограничениях, разрешили лично давать показания в Олд-Бейли.

Но главное – я узнал, как дорого обходится людям насилие, вызванное психической болезнью. Раньше я много читал об этом в учебниках и журналах, слушал на лекциях и конференциях, но не чувствовал, пока не поговорил с замкнутой параноидной 18-летней девушкой, которая отказывалась признавать, что совершила. Пока не посидел рядом с ее братом, когда мы оба пытались найти смысл в ее бессмысленном поступке. С тех пор я как судебный психиатр много раз сталкивался с трагедиями. Но в поступке Ясмин было что-то очень нутряное. Что может быть катастрофичнее гибели беззащитного ребенка? К тому же от рук родственницы, которая должна была заботиться о нем. Кроме того, это заставило меня задуматься о невероятном запасе великодушия у брата Ясмин и остальных ее родственников. Сумел бы я простить такое? Тогда я этого не знал. С тех пор у меня родилось двое детей – и я по-прежнему не знаю.

Психоз очень редко бывает настолько внезапным. И еще реже приводит к таким тяжким последствиям. Но все же бывает и все же приводит. Я уже представлял себе устройство системы, которая находит подобные иголки психической болезни в перепутанном стоге сена, состоящего из убийц и прочих преступников. Но дело Ясмин показало мне, почему нам не обойтись без этой системы. Оно заставило меня мучительно осознать, каким тонким должно быть равновесие между лечением и правосудием и как невероятно сложны связанные с этим этические вопросы. Нужно привести необходимость защитить и вылечить психически больного правонарушителя в соответствие с потребностью добиться правосудия ради жертвы.