Он задел мою открытую кровоточащую рану. Будущее пугало меня примерно так же, как пугает человека сочетание свежевырытой могилы перед глазами и дула пистолета, приставленного к затылку. Я не знал, буду ли развиваться или так навсегда и останусь гусеницей, не в своё время, не в своём месте, среди не своих людей. Поэтому с ответом я замешкался.

– Не знаю пока… Здесь у нас мало шансов на успех.

– А я говорю не о вас. Я говорю о тебе, – вкрадчиво промолвил Ниязи.

Мы пересекли улицу Торговую, сверкающую, как зал во дворце знатного вельможи во время бала. Несмотря на то что старый день уже кончился, а новый ещё не начался, на улице было полно людей. Некоторые даже гуляли с малолетними детьми. Мы нырнули в пучину плохо освещённых жилых кварталов, и нас обступили тишина и опасность свалиться в какую-нибудь яму или подвал.

– Я не вижу здесь своего творческого будущего, – признался я.

– Почему? Везде можно чего-то добиться, главное, найти свою нишу, – нравоучительно изрёк Ниязи. На мгновение его лицо озарилось жёлтым светом случайного фонаря, и мне показалось, что оно выглядит как-то зловеще. – Сейчас это вообще легко. Есть Youtube, Facebook. Тебе даже не надо выходить из дома, чтобы стать знаменитым.

– Ага, – саркастически согласился я. – Вот у нашей группы есть фан-страничка и свой канал на Ютюбе. Видел ты их?

– Нет. Но я – не показатель. Я вообще редко в интернете сижу.

– Я тоже. И я не умею пиариться в соцсетях. Для этого надо быть особенным человеком.

Мне вспомнились многие непонятные обитатели интернета, которые имеют тысячи подписчиков, и при этом для меня оставалось настоящей загадкой, почему эти личности знамениты и в чём состоит род их деятельности.

– Недавно я разослал всем своим друзьям предложение лайкнуть страничку нашей группы. Так вот, почти никто не лайкнул. А когда они просили меня лайкать их уродливые фоточки для всяких убогих конкурсов, я лайкал, как идиот! Думал, что они отплатят мне тем же, когда мне это понадобится!

Ниязи рассмеялся приятным тихим смехом:

– Ты какой злой, оказывается! Знаешь, я придумал, что надо сделать.

– Что? – Я почувствовал, что сейчас Ниязи выдаст нечто.

– Люди совсем как мухи. Я имею в виду трупных мух. Они любят слетаться на смерть. Тебе надо умереть. Не по-настоящему. Но если кто-то на Фейсбуке напишет, что ты умер, то все поверят.

– Потому что люди верят прочитанному в интернете больше, чем своим собственным глазам, – медленно произнёс я.

– Ага! Ну как, шикарно я придумал?

– В этом что-то есть. Многие художники умерли в нищете, а продаваться начали после смерти.

– И ты должен не просто умереть, в обычной смерти нет ничего интригующего. Я считаю, ты должен покончить с собой по каким-то загадочным причинам. Только представь, сколь популярным ты станешь!

Я представил. И в этот миг пали метафизические оковы, удерживавшие меня на скале моей унылой жизни над бурным морем приключений.

Я начал перебирать в уме все доступные мне способы добровольно отправиться на тот свет, а заодно и причины. У нас среди молодёжи вообще популярно самоубийство. Ну, там, когда родители не разрешают жениться на любимой девушке, и всё такое. Или если не удалось поступить в институт. Или если не можешь выплатить кредит. Такие варианты, само собой разумеется, были для меня неприемлемы. Любовные страсти местным чопорным и мещанским населением не понимаются и не одобряются, красный диплом я давно получил и даже уже потерял, а прослыть нищим неудачником меня совсем не прельщало. Я решил, что пусть это будет невозможность проявить себя, тяжёлое ощущение сдвигающихся стен, отчуждение, полное неприятие со стороны окружающих, глухая безнадёжность – всё то, что я и так в некоторой степени чувствовал, хотя и не настолько остро, чтобы из-за этого наложить на себя руки. Раздумывая над способом, я точно знал, что не повешусь. Ведь в этом случае люди будут знать, что, умирая, я обмочил штаны, язык у меня вывалился изо рта, рожа синяя, а это совсем не эстетично и уж ни капли не романтично.

Тем временем Северный Ветер, вызванный обрядом, любезно взял на себя труд создать для меня легенду.

В то утро я почему-то проснулся очень рано. Мать и сестра ещё спали, дворовые кошки тоже. Только несколько юрких воробьёв, ещё не вытесненных из города расплодившимися на обильном мусоре воронами, устроили свою обычную писклявую возню в дереве под окном.

Ненавижу начинать день с просмотра новостей в интернете, но ничего не могу с собой поделать. И вот я прочитал, что море снова забрало себе в жертву парня моих лет. Как ему могло прийти в голову залезть в воду во время такого шторма? Его имя скромно не указали. Просто очередной безымянный мертвец, которых в большом городе образуется каждый день огромное множество. Это мог быть и я, если бы только мой теплообмен позволял мне купаться в море в прохладную погоду.

А что, если это в самом деле буду я?

Зайдя в Facebook, я отыскал в списке френдов недавно вступившего в их жидкие ряды Ниязи и написал ему: «Вчера я утопился в море на пляже в Бильгях. Можешь проинформировать народ».

Чат у меня отключён, так что никто и не заметит, что я заходил на сайт уже после своей смерти.

Ниязи словно поджидал меня; его ответ пришёл через несколько секунд: «Ну что ж, непризнанный гений, готовься стать знаменитым, я устрою тебе такие пышные похороны, что все народные артисты захотят поменяться с тобой местами. И вот ещё что. Напиши красивое предсмертное письмо на бумаге. Такое, чтобы я заплакал. Отдашь мне, когда напишешь».

Мои ладони вспотели и похолодели от волнения, а потом я вспомнил, что не завтракал. Голода я с утра, как правило, не испытываю, но мать приучила нас с Зарифой завтракать, и с тех пор, если я пропускаю утреннюю трапезу, мне весь день кажется, что всё идёт не по плану. Хотя обычно у меня и планов-то не бывает. Иногда я представляю себе, что живу в темноте и уединении, как адский кальмар-вампир – питаясь трупами и экскрементами, в тишине, под высоким давлением… Без воздуха.

Втиснувшись в нашу небольшую кухоньку, я узрел нечто ужасное, чему не сразу даже нашёл объяснение: по всему полу были разбросаны осколки грязной посуды. В последний раз я видел такое в тот день, когда от мамы ушёл отец. Разум подсказывал, что на этот раз к картине разрухи ни мама, ни сестра отношения не имеют. Во-первых – это не их стиль. Ввязываясь в скандал, мама просто краснеет, как лобстер в кипятке, и орёт (в прошлый раз посуду перебил отец, а не она). Скупость не позволяет ей разбрасываться хрупкими предметами. А Зарифа, если её разозлить, способна только выдать что-нибудь ехидное и убежать, а наутро обидчик, вероятно, скончается от отравления. Но чтобы бить немытую посуду…

Происшествие имело место ночью, когда мы спали. Иначе кто-нибудь убрал бы осколки. По ночам с посудой развлекается только наше привидение, но, видимо, по какой-то причине нынче ночью оно решило перебить её всю вместо того, чтобы вымыть. Я поставил чайник на плиту и вернулся в свою спальню. Шкаф был закрыт настолько плотно, насколько это вообще возможно при таких покосившихся дверцах. В принципе против призрака в шкафу я не возражал – он отпугивал моль не хуже нафталина. Не чувствуя ничего, кроме раздражения, я рывком распахнул дверцы шкафа и заглянул внутрь. Из глубины раздалось шипение: не такое, какое издаёт рассерженная кошка, а такое, какое получается, если открыть баллон с газом. Раньше призрак не издавал никаких звуков. На всякий случай я отшатнулся и затворил шкаф. С той стороны звякнули о створку пряжки ремней.

Первой проснулась мама и, увидев гору осколков, которую я аккуратно собрал в центре кухни на полу, с тем чтобы более умело обращающиеся с совком женщины избавились от неё, начала кричать и причитать. Мне удалось только выпалить «Это не я!», прежде чем она начала концерт.

На крики выползла и Зарифа, всклокоченная, со следами подушки на лице. Со свойственной ей апатичностью она уставилась на погром, а потом вернулась в спальню и закрыла за собой дверь, чтобы не слышать криков.

– Столько денег теперь на посуду тратить! – разорялась мама. Я подумал, что за это время, потрать она его на промывание мозгов очередному клиенту, она успела бы заключить сделку на сумму нового фарфорового сервиза на двенадцать персон.

Раньше мама работала старшим научным сотрудником в Академии наук, и, хотя обычно служители оной покидают своё место работы исключительно ногами вперёд, маму каким-то образом угораздило попасть под сокращение, что благотворно сказалось на развитии её коммерческих способностей. Мама – агент по продаже водоочистительных фильтров и кастрюль с особыми, поистине магическими свойствами (никогда не пытался вникнуть, что же эти кастрюли и сковородки там делают, но, вероятно, после приготовления блюда они сами сервируют его на столе, поют хором, пока ты ешь, а после идут и сами себя моют. Иначе я не представляю, зачем кто-то стал бы их покупать столь изощрённым способом). Мамин любимый фильм – «Гленгарри Глен Росс» с Аль Пачино; она периодически пересматривает его для того, чтобы поднять свой боевой дух. По-моему, это ужасная работа, мне жалко маму, и её клиентов тоже жалко. Многие из них скрываются от неё, не берут трубку, когда она звонит им, чтобы пригласить на очередную презентацию с беспрецедентными скидками и маленькими, халявными пирожными. Некоторым из клиентов, более внушаемым, приходится буквально вцепляться в глотку, чтобы дожать: не так-то просто убедить человека купить то, что ему не нужно. Больше всего на свете мама хочет, чтобы мы с Зарифой создали семьи, она копит деньги на квартиры в новостройках для нас. Сестра же больше всего на свете хочет выйти замуж за какого-то известного актёра из сериала про вампиров и навсегда избавиться от мамы. Я больше всего хочу уехать из этой страны и никогда не видеть ни одной уродливой новостройки. А мысль о женитьбе ввергает меня в оцепенение. Я бы даже сказал, в трупное окоченение. Не то чтобы я не хотел провести остаток дней с Сайкой и «умереть в одном гробу», но вряд ли мы способны создать такую семью, о которой мечтает мама. Так что зря она себе нервы треплет.

Итак, наше привидение на что-то обиделось. Возможно, бедная женщина наконец поняла, что чужие люди, живущие в квартире, которую она считала своей, используют её как бесплатную рабсилу. Меня такие вещи не пугают, мама слишком приземлённое существо для того, чтобы об этом задуматься, а что подумала Зарифа – один Покровитель Старых Дев знает.

Оставив маму причитать над разбитой утварью, я вернулся в свою комнату (вот преимущество старых домов – комнаты в них маленькие, зато их много), чтобы проверить, выполнил ли Ниязи своё обещание.

Такого количества обновлений в своём Facebook я не видел никогда. Эпитафия, которую настрочил за считаные минуты Ниязи, красовалась в самом верху моей скупо оформленной страницы, и слов на неё он не пожалел:

«Брат, я не могу поверить, что это произошло… Лучшие всегда уходят раньше… Очевидно, кому-то хочется, чтобы твои песни исполнялись на Небесах… Видимо, так было нужно, чтобы ты позволил Морю забрать себя… Ты навсегда останешься в наших Сердцах, в нашей Памяти, и твоя музыка всегда будет звучать для нас. Ты не умер, навсегда жив в своих мелодиях, своих стихах… Пусть держатся твои родные, твоя мама, твоя сестра и все, кто тебя любил. Мы сейчас все вместе, с твоей семьёй. Прости, что не уберегли тебя, не заметили, не поняли, в каком ты был состоянии. Прости, Брат, что недостаточно тебя ценили… То, что случилось, должно заставить всех нас задуматься… не упускаем ли мы из виду чего-то Важного. Надеюсь, теперь ты Счастлив, ты там, где тебе хорошо. Покойся с миром, Брат…» Заглавных букв и многоточий он тоже не пожалел.

Почему-то все самые насквозь фальшивые, издевательские и пародийные проявления чувств выглядят точно так же, как и проявления чувств самых возвышенных и искренних. И те, и другие на редкость пошлые и изобилуют задумчивыми многоточиями, столь привлекательными для тупых самочек.

Ещё Ниязи не постеснялся выставить новостную ссылку, чтобы не пришлось отвечать на лишние вопросы. Я подумал о том, что произойдёт, если вдруг настоящие друзья и родные утонувшего парня увидят эту ссылку на моей странице, а потом решил, что паранойя в данном случае неуместна. Едва ли кто-то из имеющих отношение к утопленнику людей будет шариться по фейсбучику, а тем более по моему (85 друзей, 1 подписчик, и тот почему-то пакистанец).

Под сим опусом уже разрастались, как плесень на влажном кусочке хлеба, комментарии:

«Что случилось?!111 Я немогу поверить! Как так?(((((».

«Za4eeeeem daaaa? Somaubijstva eta grex… Sabaleznavaniya i terpeniya tvoey semye. Allah rehmet elesin!»

«Я сижу в шоке и не знаю, что и думать. Совсем недавно, кажется, мы сбегали вместе с лекций, помнишь? Сидели в буфете, и Намик дайы на тебя орал… Страшно, когда уходят молодые, твои друзья, у которых вся жизнь была впереди. Страшно, когда они сами принимают решение уйти. Соболезнования твоим родным… Земля тебе пухом».

И дальше ещё с дюжину таких комментариев, иногда осуждающих, но неизменно глубоко скорбных, а ведь с момента публикации не прошло и десяти минут!

Людей притягивает чужая смерть. И чем страшнее, нелепее, несвоевременнее она, тем неистовее их пляска вокруг трупа. Покойся с миром, друг, с которым мы не общались уже четыре года, а мы живы, живы, живы!

В любой компании очень молодых людей, например, университетской группе или школьном классе, всегда есть один несчастливец, который умудряется трагически погибнуть в самом начале жизненного пути. На остальных это производит шоково-ободряющий эффект: все понимают, что могли оказаться на его месте, но так как он уже заполнил собой статистику, шансы всех остальных дожить до зрелых лет сильно повышаются – не может быть двух молодых покойников в одной и той же группе. Если, конечно, нет войны или эпидемии. Что же, пусть среди своих групп статистическим мертвецом буду я. Пусть помечутся по моей странице в Facebook, пусть переворошат чердаки своей памяти, чтобы найти там хоть какие-то воспоминания обо мне – чтобы было о чём написать в своих поминальных комментариях.

Кстати, нашлись несколько человек, которые лайкнули пост Ниязи. Я понимаю, что «лайк» в данном случае означал скорее «я ознакомился и согласен с вышенаписанным», но всё же.

Мой мобильный на столе начал вибрировать, высвечивая на экране номер лучшего друга. Я неохотно ответил:

– Да, Джонни?

– Привет, говнюк! – рявкнул Джаваншир, этот юный лев, чуть более агрессивно, чем обычно. – Это что за х…ня у тебя в фейсе?

– Небольшой розыгрыш.

– Ты окончательно е…нулся? Я чуть не обосрался, когда увидел!

– Это Ниязи придумал, и я…

– Этот п…л меня напрягает. На х… вот ты его слушаешь?

– Нет, ты подумай! Если все будут считать, что я самовыпилился, моя музыка станет популярной и наша группа станет знаменитой!

– Это он тебе нап…л?

– Я и сам это всегда знал. Почему ты кипешуешь? Удачный же розыгрыш, мрачный такой, в твоём духе!

– Это ты у нас гр…ый специалист по всему мрачному и готическому. А я просто хочу нае…ться от рака лёгких и прихватить с собой как можно больше народу. Это разные вещи.

– Прихвати с собой Эмиля. Он этого как раз боится.

– Не увиливай от темы. Когда ты собираешься воскреснуть?

– Простые парни вроде меня не воскресают.

– Ага, поп…и мне тут, так я и поверил, что ты считаешь себя простым парнем!

– Джонни, отвали! Мне нужна твоя помощь. Ты мне друг или что?

– У меня нет друзей, – цинично ответил мой лучший друг, – только коллеги.

– Напиши мне тоже эпитафию. А то люди удивятся, почему первым написал какой-то Ниязи. Все же знают, что мы с тобой друзья со школы.

– А может, я ё…т горем, и мне не до п…жа в фейсбучике, – резонно возразил Джонни.

– Вряд ли кто-то будет проводить такой глубокий анализ, – фыркнул я. – Просто напиши, и всё!

– Чё э я напишу?! Я не умею писать. Только матом.

– Напиши матом, ничего, в данной ситуации это даже уместно. Представь себе, что я действительно покончил с собой.

– Тебя раскусят в два счёта!

– Не раскусят, если мы сомкнём ряды.

– Ты больной, упоротый е…н! – одарил меня комплиментом на прощание Джонни и сердито дал отбой.

Конечно, через месяц-другой я собирался остановить этот макабрический танец и живым и здоровым объявиться среди своих не-друзей. Но всё обернулось совсем не так, как я планировал, потому что действительность иногда бывает интереснее, чем мы ожидаем.

Потом меня настиг скандал от Сайки. Она редко устраивает скандалы, чаще просто обижается и дуется, пока ей не купишь что-нибудь прикольное в утешение, но в этот раз от её крика у меня чуть не заложило уши, а ведь она кричала всего лишь в телефон.

– Кто вообще это придумал?! Что за идиотская шутка! Нельзя так делать! – повысь она голос ещё чуть-чуть – и услышать её смогут только летучие мыши. – Ты подумал обо мне?

– А что ты? – издевался я, озадаченный её реакцией. – Имидж вдовы будет тебе к лицу.

– Ты мне не муж, – иногда она бывает чрезвычайно занудной и дотошной. – И смерть – это не повод для шуточек!

– Разве? – удивился я, с ходу вспомнив несколько десятков чёрных комедий и забавных книг, в которых чья-нибудь смерть играла не последнюю роль. – А знаешь, однажды Зарифа поругалась с одной из своих подруг, так та пустила среди общих знакомых слух, что сестрица моя того… преставилась. Вот она злилась! Пришлось всех лично обзванивать и каждому сообщать, что она не…

– Хватит! Я сейчас напишу у тебя на странице, что всё это враньё и ты жив!

– Погоди… Ты хочешь большой концерт и чтобы было много зрителей?

На том конце раздалось громкое, многозначительное молчание.

– А при чём здесь это? – спросила наконец Сайка.

– При том. Спроси у Джонни, он тебе объяснит. Ты меня разозлила. – Я дал отбой. Сайка метнула мне вдогонку сообщение с оскорблениями, но оно не сразило меня. Смерть сделала меня неуязвимым.

Комментарии и публикации на моей странице множились и росли, как колония бактерий в чашке Петри. Кое-кто даже лайкнул страничку нашей группы.

Читая элегии «на смерть себя», я с изумлением узнал, как, оказывается, все любили меня, и каким талантливым считали, и как дорожили мной. Никому не хотелось брать на себя ответственность за смерть многообещающего молодого музыканта, ещё бы! Кто-то предположил, что на меня нашло временное помутнение разума или я узнал, что болен какой-то страшной экзотической болезнью. Я забавлялся, пока мне не начало казаться, что от моего ноутбука исходит запах гнили, и тогда я перестал читать.

Вдохновлённый шквалом посмертной лести, я писал очередную песню, когда ко мне, как всегда без стука, вошла сестра. Она уже успела причесаться и заплести длинную косу.

– Почему тебя похоронили на Фейсбуке? – поинтересовалась она без особых эмоций.

– Это такой пиар-ход, понимаешь?

– А, о’кей, – только и сказала Зарифа и вернулась к себе. Я был благодарен ей за понимание, хотя оно и объяснялось не столько тонкой душевной организацией, сколько безразличием к моей персоне. Осталось лишь предупредить маму. У неё нервная работа и широкий круг знакомых. И ужасное давление.

– Мам! Если вдруг тебе позвонят и начнут выражать соболезнования по поводу моей смерти, ты изобрази, пожалуйста, скорбь, хорошо? И не пугайся, – сказал я, заявившись в кухню, где уже было убрано и витал аромат гренок.