– Все мое оружие при мне, – ответила Линь Чун. – Это мои руки, мои ноги, мой опыт и результаты моих тренировок.

Лу Да неуверенно протопала к ней, на лице ее явно читались сомнения:

– Нет, все же думается мне, что это совсем неправильно. Не хочу я вас ранить.

– Много на себя берешь, ученица Лу, – ответила Линь Чун. – Я велела тебе воспользоваться божьим зубом, я же буду полагаться на свои навыки. Вот и поглядим, лгали тебе твои монахини или нет.

Лу Да покрутила тяжелый посох в своих крупных руках.

– Что ж, – наконец решилась она. – Вы сами этого хотели, учитель.

– Вперед.

На лице Лу Да отразилась полная сосредоточенность. Она немного отошла, медленно размахивая посохом и отмеряя безопасное от Линь Чун расстояние.

Линь Чун двинулась в ее сторону. Шаги ее были мерными и спокойными, руки оставались за спиной. Она глубоко вздохнула, так, словно пыталась вдохнуть все движения, связи и причудливо составленные кусочки мозаики Вселенной.

Ощущения во время медитации были такими же привычными, как движение мышц под кожей, как тяжесть топора, алебарды или рукояти меча в руке. Такими же знакомыми, как заношенная годами одежда, успокаивающими, как тепло родительского дома.

Лу Да сделала шаг назад, и это движение не укрылось от почувствовавшей его Линь Чун. Отклониться в сторону было проще простого, словно Лу Да задала вопрос, а Линь Чун тут же, даже не раздумывая, дала ответ.

Тяжелый железный посох со свистом рассек воздух. То был пробный удар, Лу Да не использовала всю силу. Линь Чун прекрасно видела, как сражалась ее соперница, от нее не укрылось, что та не вложила в удар вес всего тела, как обычно положено.

– Прекращай сдерживаться, – одернула Линь Чун.

Лу Да на это лишь хмыкнула и снова взмахнула оружием. А затем снова.

Линь Чун увернулась один раз, другой, третий. И каждое ее движение, легкое и плавное, отвечало на вопрос Лу Да. Вскоре сама Лу Да отбросила в сторону все сомнения и начала драться со всей мощью, осыпая соперницу такими ударами, что, попади они в цель, наверняка размозжили бы череп Линь Чун.

– Силой победу не одержишь, – Линь Чун была само спокойствие. Она ускользнула от летящего на нее посоха, а затем вновь увернулась, чтобы избежать удара.

Лу Да растеряла все равновесие. Лицо ее, от выбритых висков до самого пучка на затылке, раскраснелось от потуг.

Линь Чун ясно увидела, как Лу Да укрепилась в намерении обратиться к божьему зубу. Ее поза невольно изменилась, мышцы напряглись, а глаза слегка сощурились. Каждая частичка ее тела так громко прокричала о ее намерении, будто бы она произнесла это вслух.

Линь Чун почувствовала, как пробудилась сила божьего зуба.

Даже самый мелкий такой артефакт открывал врата чему-то первобытному, дикому. Глубоким пещерам таинственной сущности, яркой радости необузданных желаний. Вседозволенности, которую даже самый опытный совершенствующийся с трудом подчинил бы и укротил.

Но контроль Лу Да над этой силой в лучшем случае можно было назвать непрочным. Этот мощный поток уподоблялся удару хлыста, который мог попасть по намеченной цели, мог ударить неудачливого зеваку, а мог и обернуться против своего владельца и рассечь ему щеку.

Лу Да обрушила его на Линь Чун.

Немало лет минуло с тех пор, как Линь Чун встречалась в бою с силой богов, но она не забыла. Она подпрыгнула и, ухватившись за край этой мощной волны, взбежала по незримой лестнице, шаг за шагом обходя в воздухе удары Лу Да. И легко опустилась на вымощенную плитами площадку подошвами пеньковых туфель.

Все это время ее руки оставались сцепленными за спиной.

Лу Да недоверчиво уставилась на нее. А затем выпустила силу зуба.

Бездна сущности божьего зуба вырвалась на свободу, разбиваясь о реальность. Линь Чун легонько ухватилась за один ее отросток, а другому позволила обернуться вокруг ее ноги ровно настолько, чтобы мощным пинком отбросить его обратно. Лу Да взревела в бессильных попытках вернуть ускользнувшую силу под свой контроль. Один из завитков этой силы взмыл высоко в воздух и прошелся по ближайшей постройке, разбив деревянные ширмы на окнах. Удар другого пришелся ниже, на стену, изрядно перепугав некоторых учениц, которые тут же поспешили пригнуться.

Лу Да из кожи вон лезла, пытаясь вложить всю силу в посох, чтобы нанести резкий и сокрушительный удар. Но чем сильнее она пыталась контролировать ее, тем больше боролась с ней. Словно она собиралась поднять рычащего и намерившегося пустить когти в ход тигра за шкирку и швырнуть его в Линь Чун.

Линь Чун решила, что представление слишком затянулось. Она вновь прыгнула, на этот раз в сторону Лу Да. Одной ногой она танцевала вокруг блуждающей силы божьего зуба, прежде чем та исчезла в отступлении или, наоборот, схватила бы ее, а на второй подбиралась ближе. Линь Чун змеей вилась, уворачиваясь от тяжелых ударов Лу Да; казалось, ее позвоночник изгибался, уходя от массивного посоха. Добравшись до Лу Да, даже пройдя чуть дальше, она сделала резкий выпад.

Ее ступня стрелой вонзилась под колено Лу Да.

Та лишь пронзительно закричала, никак не ожидав такого. Ее колени со всего маху впились в камень, а сама она завалилась вперед, словно гора, подпиленная у основания. Ее железный посох с громким лязгом упал на плиты.

Линь Чун легко приземлилась на другую ногу. Сила божьего зуба, бушевавшая вокруг нее, постепенно угасала. Она медленно, будто последние трепыхавшиеся язычки потухающего пламени, покидала этот мир, возвращаясь обратно в артефакт, который предоставил ей возможность вообще оказаться здесь.

Ученицы осторожно выпрямились, уставившись на них в изумленном молчании.

– Ученица Лу, – позвала Линь Чун.

Та слегка застонала и перевернулась.

– Учитель, вы разгромили меня в пух и прах! – наигранно прорычала она, не вставая. – Меня! Наводящую страх и ужас Татуированную Монахиню! Вот она я, добивайте! – И раскинула руки в стороны.

Линь Чун обычно не позволяла себе проявлять эмоции перед ученицами, но иногда сдерживаться было крайне трудно.

– Поднимайся, ученица Лу, – велела она. – Ты в порядке?

Линь Чун почти наверняка не сомневалась в этом. В конце концов, она была достаточно снисходительна.

– Разве что моя гордость пострадала, учитель, – печально протянула Лу Да, силясь подняться. – Гордость Татуированной Монахини безжалостно растоптана.

Линь Чун расцепила руки и вытянула их перед собой:

– Видишь? Я даже не все свое оружие в ход пустила. Ты куда сильнее меня, так в распоряжении еще и божий зуб имела. Почему же ты не сумела победить меня? Какой урок ты извлекла из этого своего поражения?

– Ну, вы весьма грозный боец, учитель!

Легкая улыбка тронула губы Линь Чун:

– А еще что?

Лу Да наморщила лоб:

– Ну-у-у… как сказали бы мои монахини, в своих тренировках ты не полагаешься на божий зуб. В этом твоя сила и твое главное оружие. То, которое может выбить из меня всю дурь.

– Метко сказано, – отметила Линь Чун. – Держи я все время в рукаве божий зуб, то непременно, независимо от того, пользовалась бы я им или нет, личные навыки в полной мере проявить бы не смогла. Может, он и придает силу, но сила эта искусственная, и тебе все равно придется потратить уйму времени на тренировки, чтобы научиться управлять ею. И в действительности божий зуб не сокращает путь. И сила эта даже близко не стоит с навыками совершенствующихся, полученными благодаря стойкости и жесткой самодисциплине. Ученица Лу, этот зуб помешал бы тебе достичь просветления внутри монастырских стен точно так же, как помешал бы тебе отточить боевые умения за его пределами. Сначала в совершенстве овладей самой собой, прежде чем разевать рот на кусок, который не сможешь осилить.

Эти слова совсем расстроили Лу Да, губы ее сжались в тонкую нить.

– Учитель, – спросила она, немного подумав, – а у вас-то на такие умения сколько времени ушло?

– Более четырех десятилетий, – пояснила Линь Чун. – С младых лет я неустанно посвящала себя ежедневным многочасовым тренировкам.

– Я бы предпочла выпить вина, – ухмыльнулась Лу Да. Она подняла посох и вдруг вздрогнула. – Да чтоб вас! Четыре десятилетия! Я и третий десяток еще не разменяла…

Линь Чун повернулась к остальным подопечным.

– Крепко вбейте в голову то, что сейчас произошло, – скомандовала она. – Усердно трудитесь, чтобы наращивать свои умения, не ищите легких путей. И тогда неважно, какими вы были в начале, – контроль, который вы обретете над собой, несомненно, поможет вам выйти победителем из любой трудной ситуации, в которую вы попадете. Свободны.

Со всех сторон послышались выкрики «Да, учитель» и «Спасибо, учитель», ученицы поклонились ей и беспорядочной массой начали разбредаться, направляясь к воротам Внешнего города. Они принялись складывать вещи, расстегивать платья и халаты и развязывать головные повязки; стоило им собраться вместе, как их перешептывания стали особенно громкими. Девушки незаметно поглядывали на Линь Чун, все еще стоявшую в центре площадки, полные трепетного благоговения.

– Вы меня сегодня в землю втоптали, учитель, – тон Лу Да лучился весельем. – И я не в восторге от этого! Но все же к вашим словам я прислушаюсь, хотя легкий путь мне больше по нраву.

Она отвесила наставнику поклон и неторопливо пошла прочь по мощеным плитам, на ходу потирая ушибы.

– Не правда ли, само очарование? – поделилась Лу Цзюньи, подойдя к Линь Чун.

– И вправду, этого ей не занимать. Ты где ее встретила? Держу пари, что точно не на одном из твоих кружков для благородных господ.

– Она во все горло орала посреди улицы. К бою призывала каких-то проходимцев, которым взбрело в голову поиздеваться над нищенкой. Я попыталась разрядить обстановку, а затем угостила Лу Да чашкой вина; несколькими чашками, если быть честной. Я поведала ей про твои тренировки, и она непременно захотела лично познакомиться с тобой. Уверена, ты запала ей в душу.

– Я не возлагаю на нее больших надежд: не уверена, что ей хватит выдержки продолжить, – слегка вздохнула Линь Чун. – Но, если вдруг случится обратное, ей всегда рады.

– Она умеет удивлять. Ей пошла бы на пользу учеба под твоим руководством… То клеймо на лице она получила за убийство. Хотя причину ты бы вполне могла понять.

– Мирного жителя? – удивилась Линь Чун. Она искренне считала, что убийство человека оправдано только во время войны. – Ты, должно быть, переоценила меня. Я никогда не приняла бы подобное.

– А что если речь идет о мяснике, который обманом и вымогательством вынуждал девушку пойти к нему в наложницы, а затем вышвырнул ее на улицу, да еще и на долге перед ним настаивал? Слыхала, что человеком он был отвратным. По нему и плакать бы никто не стал.

– Тогда решаться это должно было в соответствии с законом.

Лу Цзюньи раздраженно фыркнула:

– Совсем позабыла, что ты придерживаешься куда более консервативных взглядов, чем я. Настанет день, когда мы, женщины, будем стоять у руля власти.

Она потянула за ленту, чтобы распустить волосы, развязала верхний халат и встряхнула его. Короткий барабанный бой, возвещавший о смене стражи, разнесся по двору с башен Бяньляня^[3],[4].

– Ой-ой! – воскликнула Лу Цзюньи. – Совсем я забылась на тренировке, я же опаздываю! Я сегодня встречаюсь с командующим Гао, чтобы обсудить мой печатный станок. Могу одолжить твои казармы, чтобы привести себя в порядок?

Линь Чун на это чуть усмехнулась. Только Лу Цзюньи могла позволить себе впопыхах и кое-как подготовиться ко встрече с командующим.

– Разумеется. Идем.

– Отлично, тогда и разговор наш продолжим. Просто так я от тебя не отстану.

Линь Чун промычала в знак согласия. Страстного желания Лу Цзюньи раздвинуть общественные границы она не разделяла. У женщин в Великой Сун и так уже было много преимуществ, по сравнению с жительницами любой другой эпохи. Линь Чун была живым примером этого – она добилась чиновничьей должности и служила в подчинении непосредственно командующего Гао Цю. Она пользовалась всеобщим уважением людей любого пола, сама, без поддержки мужа смогла обеспечить себе достойное положение в обществе, а также устроить браки для обоих своих взрослых детей. Это, по мнению Линь Чун, было доказательством ее успеха.

Еще больший сдвиг в обществе в итоге может все это разрушить. Линь Чун ни за что не одобрила бы такое.

Такие настроения с головой выдавали в Лу Цзюньи благородную даму. Линь Чун сдала экзамен на чиновничью должность, но Лу Цзюньи с рождения купалась в богатстве и находилась под защитой своего рода. Без постепенного ослабления тех оков, что веками держали в узде женщин, Лу Цзюньи, даже если не заполучила бы в свои руки новенький печатный станок, наверняка не растеряла бы своего очарования в обществе. Скорее всего, именно из-за ее высокого положения, светских кружков, богатства и имени ее семьи ей прощали новаторские причуды.

Ей было невдомек, что, если замахнешься сразу на что-то крупное, можешь лишиться даже того, что имеешь.

А Линь Чун могла лишиться многого.

– Ты просто другая. Мужчины смотрят на тебя с одобрением – для них ты пример успешной женщины, – заметила Лу Цзюньи, когда они, собрав вещи, пересекли тренировочную площадку. – Но думаю, что не стоит довольствоваться лишь их похвалами. Мне хотелось бы, чтобы в их глазах было побольше страха и поменьше одобрения.

– Но насилие делу не поможет, – поджала губы Линь Чун, невольно вспомнив о Лу Да. Насилие никогда не помогало. Это было непреложной истиной для любого, кто был сведущ в боевых искусствах достаточно, чтобы добиться должности военного наставника.

– Да кто же говорит о насилии? – поправила Лу Цзюньи. – Не в прямом смысле. Я говорю, что пока наши успехи не посягают на мужские, но будут, обязательно будут. В ином случае для нас просто не останется места. Наш настоящий успех приведет к тому, что кое-кто из них лишится власти… и просто так, без боя они не сдадутся.

– Тогда нам следует помешать этому. Бурный поток, пройдя сквозь поколения, станет речушкой с мягким течением и в любом случае достигнет берега.

– Речушка! Да это, скорее, ручеек!

– Даже ручейку под силу однажды подточить гору.

Их дружеский спор не утихал, даже когда они вышли с площадки на мощенную каменными плитами улицу. Они держали путь к покоям Линь Чун, те как раз примыкали к казармам дворцовой стражи. Вокруг них возвышались многоярусные пагоды из дерева и кирпича, а также менее величественные поместья и казенные постройки Внутреннего города Бяньляня. Внутренний город столицы считался резиденцией властей и высшей знати, он разросся на несколько ли^[5] и оттого сам казался отдельным небольшим городком, хоть и располагался в самом сердце Бяньляня.

Они шли по Южному району Внутреннего города, здесь жили и несли службу сановники и солдаты центрального правительства. На улице навстречу попалось несколько человек, но их было совсем немного, в отличие от той суеты, с которой сталкивались Линь Чун и Лу Цзюньи каждый раз, как перед их взорами возникали вздымающиеся в небеса ярко-алые ворота, отделяющие Внутренний город от Внешнего. На тех улицах города бурлящим потоком кипела жизнь – люди, телеги и повозки теснились рядом с ослами, козами и свиньями, которых вели на рынок; все куда-то спешили, бежали и кричали.

Покои Линь Чун были просторными, если не сказать обширными, стены поддерживались резными балками, через открытые ставни на окнах виднелся сад. Лу Цзюньи схватила гребень с низкого столика и, усевшись на стул и встряхнув распущенными волосами, принялась расчесывать их.

– А пудра у тебя есть какая-нибудь? – попросила она. – Вообще я не должна была сегодня приходить, но уж больно не хотелось пропускать тренировку. Ты заслуживаешь лучшей должности, чем наставник по боевым искусствам.

– Я абсолютно довольна своей…

– Ой, да брось ты! Здесь, кроме нас, никого! Сама знаешь, что за фрукт этот командующий Гао Цю. Изворотливый слизняк, только и знает, что бахвалиться да в мяч играть с императором. Для него весь город – все равно что площадка для игр…

– Помолчи! – зашипела Линь Чун, оглядевшись вокруг. Но в этих покоях они были одни. Сквозь открытые окна доносился лишь шелест листьев в пустом саду.

– Ох, да я все равно бы это сказала, ты меня знаешь, – невозмутимо ответила Лу Цзюньи. Она собирала волосы в прическу и скрепляла их гребнями и шпильками. – Можешь себе представить, Гао Цю вызвал меня сегодня, чтобы обсудить печать бумажных денег. Он прочитал мой доклад по этому вопросу. Но жду ли я, что он поймет и прислушается к моим советам? Не-а, вовсе не жду.

Бумажные деньги. Линь Чун знала, какие доводы собралась приводить Лу Цзюньи, но была с ними не согласна. Вес связки медяков или серебряных и золотых лянов^[6] отчетливо ощущался в руке. Ну а бумага? Какая ей цена? Сгорит в пламени и обратится в пепел.

Линь Чун со стуком поставила пудреницу перед подругой на лакированный столик:

– Все разумные доводы оставляю на твои плечи. Я согласна оставаться на своей должности до конца жизни. Командующий Гао всегда славился справедливостью.

– Это по отношению к тебе только, – пробормотала Лу Цзюньи, но из уважения к Линь Чун не стала продолжать, а вместо этого принялась сосредоточенно припудривать лицо. Но Линь Чун и без того знала, чтó та собиралась сказать: что Гао Цю раздавал высокие должности своим друзьям; отправил в тюрьмы или же сослал в лагеря политических противников; получал подачки от императора; транжирил на себя и своих приспешников деньги из налогов.