Я себя довела – мне плохо, морозит и вообще… У меня сердце просто физически болит, не могу смотреть на Мигеля… Только кину взгляд, и у меня приступ!

Слушала ТАТУ «Полчаса» – насела что-то на эту песню. Она мне еще дома нравилась… Удачно я догадалась ее с собой взять. Насела также на Depeche Mode «Walking in my shoes»: эта и еще одна – единственные мелодичные песни из двадцати на кассете. Все остальное похоже на заклинания – грозно, мрачно и дурная музыка! Из Exciter– четыре нормальных трэка (прогресс!)

«Зареветь…, убежать…, или дверь… на замок…

И молчать…, и лежать…, изучать… потолок…»

Он мне во сне снился – но без сюжета. То глаза, то руки – все плавало, плавало… Вот и прошла новогодняя ночь… Интересно, он пьет?

Вчера в два ночи взялась за историю – утром это был анекдот для всех! Но выучила все равно мало… А сегодня мы не спим до… до… неужели до четырех? Потому что в час начнется по TV концерт Scorpions. У меня в голове – отрывки разных песен…

«Полчаса – поезда под откос,

Полчаса – и твоя полоса,

Полчаса, полчаса – не вопрос,

Не ответ – полчаса, полчаса…»

Я не знаю, приснилось ли мне – или нет… Наверное, все-таки нет, я помню, что не спала. Но с головой погрязла в каких-то небывалых художественных картинах. И вот видится мне, что он разбился на мотоцикле. То ли с кем-то столкнулся? Он упал, и его придавило сверху. Я бегу к нему – «Мигель!» – он вроде живой. Отодвигаю в сторону этот злосчастный мотоцикл. Боже, вся его голова красная и мокрая. У меня не то, что жалость, а прямо какая-то душераздирающая нежность. Я помню, что повторяла: «Солнышко! Солнышко!», водила губами по его лицу – и, наверное, все губы мои были в его крови. И кровь его смешивалась с моими слезами.

«Полчаса без тебя, полчаса…»

А потом больничные коридоры. Иду туда, где он. Сажусь прямо на пол возле кровати и целую его руку, пальцы, грязный перстень с яшмовым камнем…

«Ты и я – полчаса, полчаса,

Каждый сам – полчаса, полчаса,

По своим адресам – полчаса…»

Сделаешь что-то и потом всю жизнь помнишь об этом. Почувствуешь что-то – и потом мир тебе об этом напомнит. Каждому звуку в такт бьется несчастное сердце, каждую мелочь наградит печальным знамением, будто постепенно слагая слово или целую историю. Снова свет превращается в звезды на мокрых ресницах. Течет по щекам, а ты представляешь – это брызги с моря! А в душе летний ливень, свежо… Никакой черной беды, сплошной катарсис – древнее ритуальное чувство очищения вследствие эстетического сопереживания. Весь человек уходит в мир, а весь мир – в человека. И слезы мои лишь три секунды – от расстройства. Потом я даже счастлива ощущать это острое истерическое волнение. Болевые центры воспринимают как боль то, что на самом деле есть вдохновение жить в гармонии с диким поднебесьем, жить ярче и ярче – пусть лишь на миг. Все звезды разгораются перед тем, как прожгут материю вселенной и уйдут в иной мир.

«Полчаса…, полчаса…, полчаса…»

Песня называется «Полчаса», а на кассете пишут «30 минут». Логика железная!

В начале ноября мелькнуло на нашем горизонте одно существо… Нечто совершенно закоподобное, с такими же длинными русыми волосами, с такими же резкими движениями – по прозванию Мария. Оно пообнимало меня за шею как новую знакомую и срочно вылетело в Швецию на лыжную базу. Она спортсменка – близняшка Зака.

На дворе второе января, а впечатление – будто весна. Половодье какое-то и натуральный мартовский ветер – просто диву даешься. Если так пойдет, то круглый год будет стоять +10 – в итоге ни зимы, ни лета!

Сегодня столько всего по TV– а надо заниматься! Придут завтра сдавать историю с латынью – и все пьяные. Почему – пьяные? А почему нет? Прошлись сейчас – какие-то люди вокруг странные, неприкаянные, и что бесит! – ничего не работает.

Столько сдавать, учить – как все надоело!!! Даже нормально не отключишься – в голове сидит, что надо чего-то учить!

2. Когда наконец щелкнул дверной замок, я поняла, что все это в реальности. Почему-то медлила, тихо-тихо подталкивала эту дверь в кромешной тьме; пока она возвращалась к моим пальцам, не желая затвориться, еще было время думать, обдумывать, бояться и решаться. Но на все это, разумеется, не хватило ни логики, ни сил. Маленькая жизнь ушла на глупое простаивание у порога. Стояла как в полусне, не могла придумать, о чем подумать, слушала тихий, периодический стук двери о косяк – как будто часы-ходики считали секунды… И вдруг – бамс! – будто что-то упало. Закрылась дверь, и я очнулась. В реальности! – которую теперь уже не изменишь. Решения принимать поздно и зря. И так давно решено. Что хочу, то я сделаю… И кругом – все правда: дверь на замке до утра, Великобритания везде и всюду, и я в комнате не одна…

Сажусь на ее кровать, вижу лишь темный маленький силуэт… Возится и базарит за стенкой Зак: «Ну я же говорил, что все будет хорошо. Поставим стул…. Будем жить. А тут тебе меблированные комнаты… Это сказочно! Это дворец!»

– Послушай, Анна… Энджи…

И тишина в ответ. Только замирает рядом родственное мне сердце. Слышно, … как оно замирает.

– Ты знаешь…, я никогда не была лидером, но я им стала. Мне делать первый шаг… я мужчина между нами… А ты… ты останешься девушкой всегда несмотря ни на что…

Мы сдвинули сегодня кровати. Нам спать здесь вместе… наверное не один год. Это должно произойти сегодня – или будет душу тянуть до утра… Мы начинали когда-то и обещали продолжить… Ты еще мечтала, ты помнишь? А когда я среди лекции пыталась расстегнуть тебе пуговицы, ты не позволяла… боялась целого мира… И нет его теперь… просто нет, Энджи!

– Да…

Да – и только! Голос глухой… Впервые я ее не вижу из-за этой темноты, впервые я ее не узнаю.

– Я не выношу, когда ты молчишь… и не мечтаешь… Я не выношу, когда не знаю, о чем ты думаешь… Я всегда боялась, что ты не согласишься … и теперь боюсь…

– Но я не ухожу и даже не сопротивляюсь…

– Достаточно сказать «нет».

– А я не скажу…

–Ты любишь меня на самом деле, Анна?

– Да… Как в туалете… и больше…

Сразу вспомнились ее губы… Преступные минуты, вечное ожидание удачи, вечная зависимость от одиночества… Записки на уроках – куча улик… Я пыталась ревновать ее к собственным друзьям…

Нам понадобилось два года знакомства. Она удивлялась, как могла раньше жить без меня. А я даже не думала об этой любви – о взаимной любви! Мне в голову не приходило, что кто-то может на это согласиться.

В первый раз мы приложились в великом смятении – еле коснулись друг друга… Я помню, что испугалась собственного ощущения, существования чего-то рядом с моими губами. Есть такие чувства, которые невозможно определить, но они есть. Некие движения души, некие изменения. Я сразу замечаю, если что-то не так в моем внутреннем мире. Я там брожу обычно одна без света по собственным коридорам. А иногда я там кого-то нахожу – вдруг! И тогда говорю: ЛЮБЛЮ, ЛЮБЛЮ, ЛЮБЛЮ!!!

«Энджи, нам надо поцеловаться, как парень с девушкой… Понимаешь – в засос…»

«Я не умею…»

А оказалось – уметь не надо. Мы пережили и это… Какие мы все-таки животные, ведомые… Подносишь губы к другим губам – и они сразу находят свой путь. И остается лишь разум потерять… и подчиниться…

– Я хочу молчать, Энджи, но мне надо что-то сказать… очень важное…

Ее руки утонут в моих ладонях, я снова буду разгадывать чувство, путать свои коридоры, зажигать какие-то огни… Не бойтесь света! Пусть он проникнет в темноту, растворяя ее изнутри – бесконечность неразгаданного, пусть превратит в дымное облако, в тень, в тлеющую материю. Может, черноты вокруг так много, что не рассеять ее всю, может, пара много, буйного тепла от собственного страстного тела… И зеркало тебя не выдаст! Волосы длинные – но есть и у мальчишки; брови широкие и неприличные, которые ей нравятся – у родного отца такие же; глаза свирепые, косметики никогда не бывало, руки в поросли и коричневом цвете с вывороченными суставами больших пальцев – отнюдь не женские… И ее тонкие светлые пальчики тонут так доверчиво в азиатских твоих клешнях!

Нет у нас мужчины – и не надо! Мы можем сами… Мы все соберемся, чтобы любить одну-единственную девочку… Мы будем любить ее вместе, мои мальчики. Соберем все шрамы с каждого из вас, все вороные краски с ваших лиц, все ваше благородство и бешенство в волчьих сердцах и всю нежность ваших девственных губ… Будем любить ее единым, самым мужским существом на свете… Подарим ей близнецов, которых у нас нет… Мальчики мои в моих тетрадках!.. И простим друг другу, что любим мы блондинок. Вы сами гладили ее по волосам темными пальцами, вы сами слишком жгучи и красивы, вы сами были художниками и малярами. Она была для вас беленькой – хоть недолго, хоть в детстве. Вы лишь мечтали тогда, испепеляли ее своими мыслями. И все это вы, мои мальчики в моих тетрадках!..

Нахожу в темноте ее губы и касаюсь легко, будто снова рисую – раз! – и готово. И осталось на листе. А я скольжу все вниз, по шее, ниже, ниже, ниже… И руки катятся по ее волосам, по ушам и вдруг – голые плечи под моими пальцами…

– Что это, Энджи?

– Далеко моя рубашка, мне до нее не дотянуться… Я сама себя раздела. Прошло время мечтать…

– Ты коварна, женщина…

Какая же услада чувствовать себя мужчиной! Особенно когда рядом собственная любовница… Особенно когда укладываешь ее в постель…

Шарлотта, у тебя нет стыда! Но это ничего… Зато и несчастья нет! Может же у человека хоть иногда не быть несчастья…

3.       Надо было хоть немного прибраться, а то комнаты становились похожи на песчаные пляжи – сплошная пыль… и еще Зэкери разорвал весь свой конспект – уже раз в десятый. У него всегда странные идеи. Испишет целую тетрадь, потом выбросит все – и заново пишет, чтобы лучше запомнить.

Анна ушла на консультацию к Жаклин. Я попросила ее показать все наши продвижения по мировой литературе средневековья. Начать бы выписки – а оригинальных текстов не хватает. Мы, конечно, набрали и кое-что французское, и немецкое, и итальянское… правда, не знаю, кто нам будет с французского переводить! Видимо, это придется читать по-английски… Даже если я выпишу пару строк из оригинала, все равно не смогу воспроизвести. Обидно, что из нас четверых никто не знает французского. Владеет им Мари, но от этого никакого проку. В детстве, перед самым поступлением в школу брат с сестрой по обыкновению своему повздорили и пошли в разные языковые группы, чтобы реже встречаться – и вот Зак выучил немецкий. Теперь они с Энджи – два эксперта, а по-французски мы решили отстать до конца триместра. Сделаем сначала, что знаем. С Франсуа Рабле еще можно разобраться – хоть по картинкам. А что делать со стихами? – Вийон, Ронсар…

Всю неделю весьма своеобразно переводили Шекспира. Просто составляли список устаревших слов! Придется бедной Жаклин сегодня Анне это все рассказывать. Будет еще лучше, если она даст какую-нибудь книжку по исторической грамматике, потому что в субботу 26 числа мы в библиотеку не попадаем – у нас семейное торжество. Нормальные люди историю языка учат на втором курсе, а мы, видимо, примемся на первом. Ни один порядочный студент из этого университета еще не споткнулся на Шекспире! А тут вдруг выясняется, что господа шотландцы и господа русские провалили всю устаревшую лексику…

– Заки, не топчись! Я, кстати, твой мусор мету! Сходи и сними стипендию лучше!

– Любуюсь на твое рвение убираться. Кто тебя так воспитал?

Это называется – акт международной коммуникации! С иностранцами можно общаться лишь письменно и канцелярскими штампами – но ни в коем случае нельзя стоять нос к носу с таким вот аристократическим потомком, которому все его бумажные околышки хочется в лицо выкинуть.

– Это был менталитет, – говорю. – Ты все еще стипендию не снял?

– Нет, я еще и шагу из дому не сделал… И все у вас так любят убираться?

– Да ненавижу я уборку! Ненавижу!

– Наняла бы кого-нибудь двадцать раз.

Это уже звучит откуда-то из-за стенки. Ходит и гремит бутылками.

– А кто будет платить? Может быть, ты? Ты помнишь, какое число в субботу? Мне просто не хватает – неужели так трудно понять?

– У тебя осталось всего двадцать минут. Мы непременно должны зайти в магазин перед танцами, потому что потом у нас автобус отходит. После клуба не получится – только на остановку.

– Господи! Да ты сам сейчас больше проходишь!

– Ля-ля-ля… Ля-ля-ля…

– Я закончила! А грязную воду выльем на Зэкери!

– Нет!!! – взвизгнуло на кухне. Потом что-то грохнуло. Мимо меня галопом, с дикими воплями пронеслось нечто торпедное и выскочило на улицу. Дверь захлопнулась…

Зимний воздух стоял неподвижно – одной сплошной тучей. Чувствовалось море и приближение дождя – восточный горизонт волновался. Песочные дорожки отсырели еще ночью и цеплялись к ботинкам. В тишине раздавались короткие свистки с железнодорожной магистрали, однако, куда движется состав, невозможно было определить – эхо подхватывало звуки и раскатывалось по округе то приближаясь, то удаляясь…

Небо все больше белело от тумана и облаков, повисающих над головой неровными, бесформенными фигурами. Солнце было где-то высоко и не с нами. Кругом глядела тоска, и хотелось думать.

От заправочной станции тянулись следы мокрых колес вымытой из шланга машины. Автобус мерно уходил на запад – и, согласно расписанию и случаю, в полном одиночестве. Мы с Зэкери расположились перед самой кабиной, оставив позади скучные ряды пустых кресел. От нечего делать я барабанила пальцами по кожаному сидению. Зак развалился и не отрывал глаз от пейзажа, скатываясь постепенно головой на мое плечо. Мне было немного видно водительское окно – и я смотрела то в даль, то на верхнюю панель с крупными цифрами 576. В салоне совершенно некстати гремело радио: без конца передавали время, погоду, пронзительную музыку…

Лондон звал! – если не надеяться, то просто жить. Хотелось танцевать, именно потому, что совершенно не танцевалось. Хотелось все успеть – в голове царил хаос: умножались деньги, перебирались кафе, куда можно будет сходить в субботу, мелькали лица, обрывки начатых дел. Внезапно захотелось что-то погладить – привычным движением пальцы скользнули по пряди белесых волос:

– Заки…

– А!

– Я не придумала, что можно подарить Валенсии…

– Выберем! Зайдем в универмаг – глаза разбегутся.

Хотелось людей, толпы, какой-то оживленности; хотелось зелени – как в сентябре, хотелось настроения – как никогда… «Я должна написать что-нибудь свое, – пронеслось в сознании, – или отдохнуть от Шекспира…» Гордость от езды, гордость от Англии обливала честолюбие, запрещала скучать и расстраиваться, незаконное расстройство запрещало радоваться, сердце ждало… По стеклам потекли струйки, и

плакал мир inside и outside…

Город появился неожиданно – выплыл из-за поворота, ударил в глаза и замелькал, оставаясь уже позади, позади… Старательно объезжая достопримечательности, автобус двигался к Трафальгарской площади.

В Лондоне обещало штормить. С реки дул порывистый ветер, разбрасывал редкие капли влаги. Между домами гудело. Люди толпами шли навстречу и исчезали за спиной, другие обгоняли – так и не удавалось увидеть их лица. Мы брели по городу уже пешком. Маленький Зак покачивался рядом, как воздушный корабль. Все в нем было смешное – и обветренные губы, и сморщенный нос, и разлетающиеся волосы, которые двигались по красной куртке, парили, занавешивали глаза, и воротник, край которого он грыз. Смешно было, как он шагал в огромных белоснежных кроссовках, спрятав руки в карманы широченных светлых джинсов… Он поминутно останавливался, отставал, толкался, вертел головой, шел задом наперед. Приходилось вертеться и мне, чтобы не потерять его.

– Заки, ты чего бледнеешь?

– Я?! Ничего!

– Давай пробежимся! Нам еще тренироваться сегодня.

Я схватила его за руку и потащила сквозь толпу. Он летел за мной вприпрыжку, сквозь ветер доносился голос: опять базарил сам с собой; рюкзак с аппликацией желтого животного хлопал его по спине. Вдоль дороги тянулись стеклянные витрины, и мне было видно это отчаянное, жестикулирующее отражение. Когда он заметил, что я на него смотрю – принялся строить рожи. Нам было семнадцать лет – и вели мы себя, как натуральные дети…

По ступенькам в «Хэрродс» Зак поднимался, как медвежонок в валенках, и у входа был уже весь красный от смеха. Внутри универмага был словно другой мир. Мы очутились в зале сувениров: морские ракушки и звезды, павлиньи перья, лампы в виде трубок с искрящейся водой и плавающими в ней рыбками самых кричащих оттенков – сплошная иллюзия! У стены стоял включенный домашний кинотеатр! Просто невозможно было мечтать о таких экранных масштабах.

– Заки, я все хочу! Смотри – домашний кинотеатр! Я все куплю!

– Можно будет настроить все каналы и смотреть фильмы разные. Скажем – «Истории секса: от Дон-Жуана до королевы Виктории», производство США.

– Только представлю лицо одного человека по такому телевизору – и мне плохо!

– Твоя влюбленность?

И улыбается по-детски, невинно. Как младший братишка, который впервые заметил, что сестра вздохнула об однокласснике.

– А Анна тоже любит кого-нибудь?

– Не знаю.

– Как так?

– Не знаю и все! Что тут такого?

– Какая глупость!

– Сам ты большая глупость! Кладезь праздного любопытства.

– Так какого мальчика она любит?

– Которого не существует.

– Значит – как Лэсси! Сестре моей нравится супермен из «веселых картинок».

– Валенсия любит комиксы?

– Да.

– И что нам ей дарить?!

Хороший был вопрос. Прежде всего я купила огромную цветную открытку, а потом мы принялись безбожно тратить деньги на всякую суету. Заку вдруг срочно понадобилась ручка – и он выбрал себе в итоге какой-то мощный красный гель, который растекался на бумаге, как кровь. Потом он отправился в спортивные товары и вышел оттуда с маленькой кожаной черепашкой, набитой шариками – так называемой Beanbag Turtles.

– Мне сказали, что она не тонет в воде. Я буду ее по Темзе пускать!

В ответ на это я лишь удивилась, как только он лодку надувную не догадался приобрести.

На третьем этаже мы выстроились у окна в коридоре и смотрели на реку. Над ней летала пена.

« Здорово! Здорово! – восхищался Зэкери и ляпал стекло. – Ну пошли же, пошли! Запустим черепашку…»

Я чуть не обалдела. «Какую, – говорю, – черепашку?! Там уже шторм начинается!»

– Пошли посмотрим…

От возбуждения он даже не поехал на эскалаторе – не мог стоять спокойно. Побежал на лестницу и покатился вниз. Я прыгала за ним по ступенькам, недоумевала и только размахивала в воздухе свежими номерами журнала «Just 17» и таблоида «Sun».

На улице пахло морской волной, над головой трепало государственные флаги. Зак даже не остановился в дверях, сразу взял разгон до набережной. «Ты куда? – крикнула я. – Собрался в ледяную воду лезть?» Мне пришлось бежать за ним. Наверное, это очень смешно смотрелась: бегут два человека к речке среди января!

Зэкери прыгал, прыгал по мостовой – наконец, приземлился на собственные джинсы, отбросил в сторону рюкзак, улегся на гранит и пытался достать до воды. Потом он подскочил и заплясал.

– Она плывет, плывет!.. Ой! Шарлотта, она потеряется!

– Зачем же ты ее выпустил?

– А я поймаю ее…