Поэтому, когда в их городишко приехала труппа странствующих артистов, Джонни безвозмездно предложил им свои услуги и с небывалым энтузиазмом принялся таскать коробки с реквизитом и путаться у всех под ногами, в надежде примелькаться и стать незаменимым. Он не гнушался бегать в лавку за табаком, пивом и сардинами, начищал песком сбрую ослицы Дженни и выполнял сотни других мелких поручений, лишь бы получить шанс перебороть судьбу и покинуть отчий дом, где в трёх крохотных комнатушках ютилась его семья из шести человек, четверо из которых спускались в шахту каждый божий день.

Старания его увенчались успехом. Расторопный, понятливый, неизменно вежливый и забавный – то на руках пройдётся, то расскажет немудрёный стишок или отпустит солёную шуточку, – Джонни Кёртис пришёлся странствующим артистам по душе, и они предложили ему должность работника сцены с небольшим, но стабильным жалованьем.

После этого ни один его день не походил на предыдущий. Нортумберленд, Йоркшир, Корнуолл, Маргейт (больше всех ему понравился Бристоль, где из любой точки города были видны пронзающие небо мачты кораблей) – труппа разъезжала по стране с весны до осени, к зиме сужая круги, чтобы в разгар сезона оказаться поближе к Лондону.

Однако работа, которую выполнял Джонни, не отличалась разнообразием, и вот, когда его уже начали посещать мысли, что он просто сменил одного осла на другого, всё круто переменилось.

Однажды в Шеффилде, после вечернего представления, когда все разошлись и павильон с дырявой крышей опустел, Джонни поднялся на сцену и, возрождая в голове слышанную им не раз мелодию, попробовал повторить то, что так непринуждённо и мастерски проделывал каждый вечер перед публикой Эдди Пирс. Само собой, на деле это оказалось совсем не так легко.

Он запинался, путался с ритмом, который отбивал руками за неимением музыки, неуклюже падал. Вставал, вновь пытался заставить своё тело быть ловким и собранным. Он не видел себя со стороны, но подозревал, что выглядит как последний дурак. Каждый вечер, когда труппа предавалась заслуженному отдыху в театральной берлоге (так почему-то назывались гостиницы и пансионы для артистов, и это тоже стало одной из примет новой жизни), Джонни принимался репетировать.

Со временем он научился подчинять тело ритму и его движения стали свободнее и пружинистее, хотя всё ещё напоминали сельскую чечётку. Он соорудил для своих растоптанных башмаков съёмные подмётки из расплющенных пивных крышек, и после этого дело пошло увереннее. Теперь, выбивая в гулкой тишине пустой сцены ритмичную дробь, он постигал новые возможности степа. Пяткой, носком, всей стопой – щелчок, поворот, двойной удар – вновь пяткой, носком, скользящей стопой – и хлопок, и вперёд-назад на три четверти свободной от веса тела ногой. Сама собой, из ниоткуда, в его голове возникала музыка, и в часы, которые необходимо было тратить на отдых и сон, Джонни Кёртис предавался изнурительным тренировкам.

В день, когда он решил усложнить себе задачу и создать новый ритмический рисунок с помощью забытой кем-то из зрителей трости, его застали с поличным. Рафаил Смит и Мамаша Бенни давно обсуждали между собой то, что Найдёныш, как прозвали Джонни Кёртиса члены труппы, в последнее время сам на себя не похож. Вечно осунувшийся, измождённый, какой-то весь примученный; одежда в беспорядке, глаза, сверкавшие нездоровым блеском – ну, на что это может быть похоже? В этом мире вдоволь соблазнов, вдоволь ловчих ям, а пороки юным душам часто кажутся привлекательнее добродетелей.

Он не сразу заметил, что за ним наблюдают. В тот вечер он чувствовал себя в ударе, впервые за долгое время ощущая полную власть над собственным телом и упиваясь тем, как чётко и послушно его ноги повинуются заданному ритму. Движения наконец обрели подобие той лёгкости, что восхищала Джонни в выступлениях Эдди Пирса, и аплодисменты старших товарищей стали первой наградой на тернистом пути к обретению подлинного мастерства.

Посовещавшись, старожилы труппы решили, что потенциал Найдёныша необходимо развивать, и уже на следующий день Эдди Пирс стал его наставником. Обучение Джонни не было лёгким. Одного природного чувства ритма для работы на сцене было мало. Худощавое, даже тщедушное телосложение и короткие ноги не позволяли ему претендовать на роль солиста, а вытянутое лицо с узким лбом, широкой массивной челюстью и оттопыренными ушами закрывало дорогу к амплуа артиста с лирическим репертуаром. (Надо сказать, Джонни Кёртис отлично сознавал недостатки собственной внешности и никогда не выходил к зрителям без шляпы, отвлекавшей внимание от его невзрачного облика.)

Тем не менее синхронный степ, к которому его готовил Эдди Пирс, оказался делом непростым, но достижимым. На протяжении полугода, шесть дней в неделю, три часа в день Джонни с фанатичным упорством беспощадно, как если бы объезжал упрямую лошадь, не желавшую покоряться, тренировал своё тело и брал уроки вокала у Лавинии Бекхайм, бывшей оперной певицы.

Тот вечер, когда Рафаил Смит от лица всей труппы поздравил его и преподнёс кожаные танцевальные туфли с алюминиевыми набойками, стал для него началом новой жизни, девиз которой звучал так: «Никаких больше ослов!» Этих безгрешных, в общем-то, созданий, которые у многих вызывают симпатию, Джонни крепко невзлюбил и до сих пор морщился всякий раз, когда они попадали в поле его зрения.

Теперь, спустя три с половиной года, сценическая карьера перестала казаться ему такой уж заманчивой долей, и театральные подмостки потеряли всякое очарование. Труд, ежедневный тяжкий труд. Избалованная, капризная лондонская публика, которую дважды в день нужно объезжать, как норовистую чистопородную кобылу, иначе рискуешь быть затоптанным в опилки манежа. Невозможность завести нормальную семью. И полное отсутствие перспектив.

Последнее больше всего удручало Джонни, который дураком отнюдь не был и прекрасно понимал, что давным-давно достиг пика своих невеликих возможностей. Большого актёрского таланта у него не было, подходящей фактуры тоже, а на одном степе далеко не уедешь. К тому же времена стремительно менялись. Джонни, обладавший хорошей интуицией, ещё два года назад понял, что прежние деньки не вернёшь, и вскоре на один мюзик-холл будет приходиться дюжина кинозалов.

Скандал, связанный с непристойным обнажением на сцене, прошёл мимо его внимания, так как сразу после своего выступления Джонни отправился к себе в гримёрку и предался невесёлым размышлениям.

Придвинувшись к зеркалу поближе (он с самого детства страдал близорукостью, но выписывать рецепт на очки не спешил из убеждения, что в них будет похож на гробовщика или младшего клерка какой-нибудь занюханной конторы), Джонни не слишком свежей салфеткой снимал грим, попутно размышляя, где достать сумму, необходимую для субботнего забега.

На ипподроме Кемптон-Парк у Джонни был верный человек, который не раз его выручал, подсказывая, какая лошадка кажется ему достойной хорошей ставки. Ошибался он редко, а когда брал свою долю, делал это так запросто и по-приятельски, что Джонни искренне считал его близким другом. Будет чертовски досадно, если он не добудет деньги к субботе и пропустит забег Заводной Мейбл.

Когда он, стерев с лица остатки грима, начал шарить в карманах небрежно брошенного на спинку кресла пальто в поисках папиросы, в дверь его гримёрки постучали.

– Не заперто! – выкрикнул Джонни невнятно, потому как в этот момент, зажав папиросу зубами, пытался прикурить от сломанной спички.

Высокий широкогрудый джентльмен с пышными усами и седеющей остренькой бородкой (точь-в-точь как у Эдуарда VII, внешнее сходство с которым Арчибальд Баррингтон сознательно подчёркивал) вошёл в гримёрку и, вдохнув аромат дешёвого табака, поморщился.

– Джонни, мальчик мой, немедленно брось это непотребство, – посоветовал он грудным раскатистым баритоном.

Он был в стёганом халате из плотного синего бархата, и на его внушительной фигуре с безупречной осанкой тот смотрелся как парадное облачение главнокомандующего. Арчибальд Баррингтон запустил руку в карман и вынул оттуда две короткие манильские сигары и механическую зажигалку.

– Брось, говорю тебе, – он протянул Джонни одну из сигар и принялся с видимым наслаждением раскуривать вторую.

Некоторое время мужчины молча дымили, наблюдая, как гримёрная наполняется ароматным туманом и очертания предметов – платяного шкафа, обувной стойки с танцевальными туфлями, настенного гобелена, на котором изображено многорукое чудовище, обратившее к небесам сотню страдающих лиц – становятся все расплывчатее, словно медленно погружаются на глубину.

– Эта Люсиль Бирнбаум та ещё штучка, верно, Джонни? – вдруг хохотнул Арчибальд Баррингтон и шутливо подул на кончик сигары, отчего тот немедленно превратился в тлеющее дьявольское око. – Горяча, как горчица! Того и гляди обожжёшься! Эх, вот бы я был помоложе… Ну, вот как ты, например, а, Джонни?

Джонни Кёртис, который, пожалуй, единственный из мужской части труппы остался равнодушным к чарам новенькой, неопределённо пожал плечами.

– Такую девушку приятно сводить в какое-нибудь шикарное местечко, угостить парой коктейлей… – мечтательно продолжал Арчибальд. – У неё, знаешь ли, есть вкус. На неё и посмотреть приятно, и послушать, хотя она и не трещит без умолку, как некоторые. – Он помолчал, но так как Джонни не делал попыток поддержать беседу о Люсиль Бирнбаум, то спросил напрямую: – Признайся-ка мне, Джонни, мальчик мой, ты тоже решил попытать счастья? Я тут заметил, как ты любезничал с ней после репетиции. Решил перейти дорожку Эдди, а?

– Нет, вовсе нет, – подобное предположение почему-то возмутило Джонни, и он резко выпрямился в кресле. – Мы обсуждали очерёдность репетиций, только и всего. Имоджен постоянно нападает на неё, заставляет больше заниматься…

– Очерёдность репетиций, ну, надо же! – Арчибальд, откинув голову, расхохотался, а после добавил назидательно: – Поверь мне на слово, ни к чему быть таким скромником! Женщины… – вздохнул он и не спеша направил дымное колечко к потолку. – Женщины, юноша, не терпят мямлей вроде Эдди Пирса. Пламя в их сердцах не разжечь телячьими взглядами и овечьим блеянием. Не будь ослом, мой тебе совет! А совет Арчибальда Баррингтона чего-то да стоит! – он пригладил бороду и принялся сыпать историями из тех времён, когда ему довелось выступать на сцене лучших лондонских мюзик-холлов и свести знакомство с настоящими звёздами комического жанра.

Все участники труппы не раз слышали эти байки (наполовину выдуманные, как многие полагали и, надо сказать, что тот, кто это утверждал, был не так уж далёк от истины), и Джонни приготовился отчаянно скучать в ожидании, когда же фонтан воспоминаний Арчибальда Баррингтона иссякнет. Пока собеседник извлекал из глубин памяти сомнительные подробности не менее сомнительных похождений, Джонни пришло в голову, что одна-единственная сигара – ничтожно малая плата за то, чтобы покорно выслушивать стариковские небылицы. Деньги у Арчибальда Баррингтона водились всегда, и он по-товарищески одалживал их тем, кто знал к нему подход.

– Послушай, Арчи, раз уж ты сам про это начал… – Джонни сделал вид, что замялся. – А впрочем… Ладно, забудь.

– Ну-ка, ну-ка! – оживился тот.

Глаза его загорелись любопытством, и вид сделался как у добродушного дядюшки, снисходительно внимающего пылкому юнцу.

– Есть у меня на примете одна бойкая мисс, – Джонни опустил глаза, якобы из скромности, и продолжил: – Ножки, талия, да и мордашка ничего. Вот если бы у меня было несколько лишних шиллингов к субботе…

– Боже, что я слышу! Несколько шиллингов! Нет, вы слышите, господа?! Этот безумец говорит о нескольких шиллингах! – Арчи воздел руки к потолку и закатил глаза. – И этот скупердяй собирается приглашать несчастную девушку провести с ним субботний вечер! Да будет тебе известно, мистер Крохобор, что пара хороших шёлковых чулок и та стоит дороже нескольких шиллингов. Ты что же, поведёшь её в забегаловку за углом, а после отправишь домой на автобусе? Нет, Джонни, мальчик мой, я и не подумаю давать тебе несколько шиллингов. Если неизвестная мне юная мисс когда-нибудь узнает об этом, то она, отринув правила хорошего тона, плюнет старому Арчибальду в лицо, и кто её осудит за это? Уж точно не я! Я дам тебе три фунта и записку швейцару в «Аделфи», чтобы он пошептался с кем надо насчёт столика у эстрады. И обязательно закажи бутылку ледяного «Пола Роджера»! – закончив витийствовать, Арчи вынул из кармана халата портмоне и тут же выдал Джонни три фунта, присовокупив к ним горстку мелочи для уплаты чаевых.

Джонни, который и не надеялся получить такую крупную сумму, обратил к Арчи сияющее от радости лицо. Он уже видел, как ему улыбается удача – как объявляют его фаворита, пришедшего первым, как кассир, то и дело окуная большой палец во влажную губку, отсчитывает хрустящие купюры, а ипподромные приятели одобрительно хлопают его по спине и поздравляют с небывалым выигрышем.

– Я верну, Арчи, не сомневайся, я всё верну, – Джонни долго тряс его мягкую холёную ладонь, чувствуя к старику такую сильную признательность, что чуть было не попросил рассказать историю о Дэне Лено, который якобы много лет назад похвалил его комический номер, но, слава богу, вовремя одумался. – У меня скоро сыграет одно небольшое дельце, и я сразу же полностью расплачусь с тобой.

– Эх, молодёжь, – Арчи снисходительно покачал головой. – У вас одни сплошные дела, а жить когда вы будете? Вот, посмотри на меня! – он незаметно раздул щёки, чтобы усилить сходство с Эдуардом, и пригладил усы. – Я уже не так молод, как раньше, но по-прежнему полон сил и жизненной энергии! Я выступал на одной сцене с Маленьким Тичем и Вестой Тилли! Делил гримёрку с Джорджем Роби и Альбером Шевалье! Но никто! никто не может сказать, что Арчибальд Баррингтон сдулся! Я ещё таким, как ты, могу фору дать!

…Он долго ещё рассуждал о прежних временах, когда девушки были сплошь хорошенькие, а публика умела по достоинству оценить комический номер, постепенно вновь скатываясь к воспоминаниям о том, как в него была влюблена восходящая звезда Голливуда (без имён, мой мальчик, без имён, мы ведь с тобой джентльмены), а сам он в то же самое время разрывался между двумя актрисами из Друри-Лейн. Джонни же, который больше не вслушивался в поток нафталиновых баек о временах, когда его и на свете-то ещё не было, в мечтах уже видел себя владельцем успешной киностудии, или, на худой конец, заводчиком скаковых лошадей.

Однако в этот час только они вдвоём и предавались приятному отдыху. Пока Арчибальд Баррингтон сдувал пыль с блистательного прошлого, а Джонни Кёртис лелеял мечты о сияющем будущем, под ними, на втором этаже театра «Эксельсиор», где находились гримёрки актрис, вспыхнул новый скандал, который по силе отличался от недавнего так же, как короткая летняя гроза отличается от извержения вулкана.