– Я слушаю ваше преосвященство с полным вниманием, – сказала герцогиня, которая, не подавая ему ни малейшего подозрения, умела навести разговор на тот предмет, которого она желала.

– Вы знаете, – продолжал кардинал, размеряя свои выражения с бесполезным старанием, – в каких руках уже два года находятся бразды правления, чья воля внушает страх иностранным государям, кем честолюбивые агитаторы доведены до бессилия; словом, вы давно знаете человека, которому Господь дал силу и разум, необходимые для поддержания благосостояния государства и славы его величества.

– Я знаю, кардинал, сколько вы сделали для Франции и как вы заботитесь о счастье короля.

– Мудрость моего государя способствовала успеху моих предприятий, потому что его величество удостоил соединить в руках своего смиренного слуги все нити высшей власти, не исключая ни одной. Для того чтобы вернуть королеве расположение ее августейшего супруга, потребно мое содействие, но, к несчастью, я имею свою долю человеческих слабостей и не мог остаться нечувствителен к божественным прелестям ее величества; но как заставить королеву изменить свою холодность ко мне? Вы одна, герцогиня, ее поверенная и друг, можете сделать это чудо и оказать услугу Франции и кардиналу.

– Я готова служить вашему преосвященству, но не скрою от вас, что королева имеет против вас ужасное предубеждение.

– Знаю! – сказал кардинал, со вздохом отирая слезу, которой не было.

– Не ваша ли это вина? Как вы, такой искусный, такой тонкий, такой глубокий знаток слабостей нашего пола, можете надеяться понравиться женщине молодой, кокетливой, впечатлительной, влюбленной в изящное и красивое, показываясь ей всегда в этой противной красной рясе, в темной шапочке на голове и со лбом, вечно согбенным тяжелой озабоченностью министра?

– Правда, – сказал наивно кардинал, – строгая одежда прелата вовсе не выгодна для ничтожных совершенств, полученных от природы.

– То есть она просто ужасна. Можно ли догадаться, ловкий ли мужчина или жалкий горбун скрывается под нею? Поверите ли вы, кардинал, что, несмотря на ваше высокое звание, я сама благосклонно взглянула бы на вас, если бы видела вас в костюме не столь жалком?

– Я помню, что для вас заменил однажды эту красную сутану ловкой одеждой кавалера.

– Она еще не довольно ловка. Я недавно в театре видела костюм, который непременно выбрала бы, будь я мужчина. Королева без ума от него.

– Какой же это костюм, герцогиня?

– Костюм Панталоне. Я не знаю ничего грациознее для хорошо сложенного мужчины. Почему бы не воспользоваться вам карнавалом и не показаться ее величеству в этом костюме?

– Что это вы, герцогиня!

– Ах, извините! Я забыла. Ваше преосвященство потеряет в этом как великий министр то, что выиграет как ловкий кавалер. Королева, обманутая этим костюмом, может принять вас за настоящего Панталоне.

– Я этого не боюсь, – отвечал кардинал, задетый за живое в своем тщеславии. – Во всяком платье я всегда остаюсь Ришелье.

– Так, сумасбродная мысль пробежала в голове моей, я прошу вас простить мне. Перестанем об этом говорить.

– Почему же, герцогиня? Ваша мысль не так сумасбродна, как может показаться, и я принял бы ее, если б знал, что угожу ее величеству, но ее привести в исполнение нельзя.

– Это как?

– Могу ли я явиться в Лувр в костюме Панталоне?

– Только это? Я знаю вкус Анны Австрийской и попрошу ее быть завтра, например, к чаю в моем отеле; вы будете у меня, и это сумасбродство, если только это сумасбродство, будет тем приятнее ее величеству, что на челе вашем она не увидит той суровой тучи, которая пугает ее.

– Если последнее замечание решает все и если бы не опасение посмеяния…

– Посмеяние может быть, только когда не нравишься, а я уверяю вас, кардинал, что это доказательство страсти с вашей стороны понравится…

– Я был бы так счастлив, что не поверить вам не могу. Да, если вы говорите правду и королева наконец преодолеет несправедливые предубеждения, пронзающие мне сердце, и согласится видеть во мне усерднейшего и преданнейшего слугу, тогда, герцогиня, она начнет царствовать действительно, и если Господь призовет к себе Людовика XIII, регентство ей будет обеспечено.

– Итак, до завтрашнего вечера.

– Хорошо, герцогиня, до завтра, но под покровом непроницаемой тайны.

– Только королева и я будем в моем отеле. Я нарочно удалю всех. Доверенная камеристка, которая, впрочем, вас не знает, будет ждать вас у калитки, выходящей на улицу Сен-Томас. Интересы королевы и ваши требуют величайшей тайны.

– До завтра, герцогиня.

– До завтра, кардинал.

Ришелье вышел из отеля Шеврез вне себя от радости и надежд. Ему уже казалось, что он сжимает в своих честолюбивых объятиях гордую дочь Филиппа III. А между тем он должен был сделаться игрушкою женщины, запутавшись в интригах такого рода, где, как говорила герцогиня, этот великий политик делался жалким школьником.

На другой день после этого разговора он явился в отел ь герцогини де Шеврез. Герцогиня приняла его в дверях своей уборной, смежной со спальней.

– Только государственные люди так аккуратны, – сказала она. – Вы лучше вашей репутации. Я думала, что вы обещаете только для того, чтобы не сдерживать обещания.

– А королева? – с жадностью спросил Ришелье.

– Она там.

Герцогиня указала на дверь комнаты, закрытой большой штофной портьерой.

– Одна?

– Совершенно одна.

– Вы ее предупредили?

– Без сомнения.

– А как она приняла это необыкновенное доказательство моей любви?

– Без гнева. Чего можете вы желать более, пока не сделаете ей искреннего признания в ваших чувствах?

– Я готов сделать это признание, герцогиня.

– О! Не так скоро, кардинал; слишком большая поспешность будет вредна. Наслаждайтесь сегодня торжеством, которое вы получите непременно; расположите ее величество видеть вас с удовольствием, желать вашего присутствия, и потом ждите. Я знаю Анну Австрийскую. Ей не может признаваться в любви даже кардинал и министр, как простой мещанке.

– Я полагаюсь на вас, герцогиня.

– Очень хорошо.

– И сделаю с закрытыми глазами все, что вы скажете мне.

– Нельзя быть послушнее, зато вы не раскаетесь в этом, кардинал. Вы в костюме Панталоне?

– В полном комплекте с головы до ног, – отвечал Ришелье, распахивая плащ.

– Хорошо! Панталоны из зеленого трико, полукафтанье из желтого бархата, пояс из буйволовой кожи с большой пряжкой, у колен серебряные колокольчики, в руках кастаньеты; очень хорошо. Но вы забыли взять остроконечную шапку с погремушками.

– Вот она, – сказал кардинал, вынимая эту смешную шапку из-под плаща.

– Прекрасно. Теперь снимите эту длинную шпагу, которую вы, верно, взяли, опасаясь воров, и позвольте мне причесать вас перед моим зеркалом.

Кардинал послушно снял плащ и шпагу, потом, доверяясь хорошеньким и нежным ручкам, которые хотели заняться его прической, сел за туалет, уставленный множеством позолоченных и хрустальных флаконов. Герцогиня де Шеврез серьезно надела на него шапку Панталоне и кокетливо поправила своими тонкими пальчиками его волосы.

– Вы очаровательны, – сказала она, – никто не узнает в вас могущественного и строгого министра Людовика XIII.

– Этот костюм очень смешон, – сказал кардинал, бросив в зеркало на свою фигуру жалобный взгляд, – но, – прибавил он в виде утешения, – из самых странных причин выходят иногда величайшие результаты.

– Я не спрашиваю вас, кардинал, умеете ли вы танцевать сарабанду.

– Как! Сарабанду? Для чего вы задаете этот вопрос?

– Потому что Панталоне без сарабанды не годится никуда. Неужели вы думали, что вам не придется танцевать?

– Танцевать! Я совсем не умею танцевать, герцогиня.

– Я этому не верю. Министр всегда знает все, даже то, чего он не знает.

– Но я не только министр, герцогиня, я кардинал, а танцы не входят в образование прелата.

– Но они входят обыкновенно в образование дамского угодника. Если вы, как говорите, хотите угодить королеве, вы непременно должны танцевать.

– Ну если танцевать необходимо, я сделаю что могу, – сказал кардинал со вздохом.

– Люблю эту благородную уверенность в себе; она всегда ручается за успех. Пойдемте, ваше преосвященство, я доложу о вас королеве.

– Хорошо, герцогиня, объясните ей опять, что только сила моих чувств заставила меня решиться разыграть эту роль.

– Эти объяснения, кардинал, гораздо лучше будут приняты от вас. Когда я три раза хлопну в ладоши, войдите, раздвинув эту портьеру, и я надеюсь, что эффект, который вы произведете, будет изумителен.

Герцогиня де Шеврез поспешно убежала в спальню, где королева ожидала странного зрелища, приготовленного ее фавориткой. Кардинал, стоя в дверях, удерживая дыхание, чтобы лучше услышать условленный знак, рассуждал сам с собою:

«Что подумали бы серьезный посланник Филиппа IV и горделивый министр Якова I, если бы увидали меня в шутовском костюме, ожидающим приказания женщины, чтобы разыгрывать смешную роль? Они стали бы насмехаться над моею слабостью, но, может быть, в этом сумасбродстве есть столько же мудрости, сколько и в самых глубоких соображениях моей министерской обязанности».

Послышался сигнал. Ришелье, быстро отдернув портьеру, устремился в комнату. Но это был не Ришелье, а Панталоне, шутовское лицо на итальянской сцене. Он принял позу полукомическую-полуграциозную, колокольчики у колен его зазвенели, кастаньеты на руках забренчали. Анна Австрийская и ее лукавая фаворитка громко захохотали. Самый хитрый человек во всем королевстве попал в грубую засаду. Герцогиня де Шеврез, сидя за клавикордами, заиграла прелюдию модной сарабанды, между тем как королева, раскинувшись на диване, смеялась.

– Ну, синьор Панталоне, мы вас ждем, – сказала герцогиня, – начинайте.

При этих словах послушный прелат выставил ногу, сложил руки, сладко улыбнулся и начал показывать всю грацию, какую только кардинал может выказать в балете, и наконец запыхавшись, с лицом, орошаемым пóтом, упал к ногам королевы.

– Ваше величество, – сказал он голосом задыхающимся, но звучавшим, однако, любовью, – поверите ли вы теперь моей почтительной преданности? Будете ли еще думать, что я не способен сделать ничего в угождение вам?

– Кардинал, – отвечала Анна Австрийская, отводя разговор от того направления, которое Ришелье хотел ему дать, – уверяю вас, что вы восхитительно танцуете сарабанду.

– Если б вы не были кардиналом, вам следовало бы быть танцовщиком, – прибавила герцогиня.

– Я был бы рад сделаться всем, чего пожелали бы вы, ваше величество, только бы вы не требовали от меня равнодушия к вашим восхитительным прелестям.

– Теперь вы любезничаете, – сказала королева, смеясь, – этого качества я в вас не знала, кардинал.

– У красавицы всегда есть обожатели! – с жаром ответил кардинал. – Их блеск ослепляет, обладание ими приводит в упоение, даже если о нем только мечтаешь.

– Синьор Панталоне, – сухо сказала королева, – кажется, ваша роль увлекает вас слишком далеко.

– Вашему величеству следует быть снисходительной к его преосвященству, – поспешила сказать герцогиня де Шеврез, испугавшись, что королева забывает о своем обещании настолько поощрить влюбленного, чтобы от него можно было вырвать письменное доказательство его страсти, – во время карнавала и в маскарадном костюме влюбленные имеют право говорить все.

– Если преимущество карнавала позволяет жечь у ног вашего величества фимиам горячей страсти, – продолжал кардинал, бросив на вероломную герцогиню признательный взгляд за ее помощь, – я хотел бы, чтоб это счастливое время года продолжалось всегда.

– Я вижу, кардинал, – сказала королева, – что не должна сердиться на ваши слова, но с условием, что вы прекратите шутку, слишком долго продолжавшуюся.

– Это вовсе не шутка! – вскричал смелый кардинал, осмелившись поцеловать руку, которую не отдернули, но которую непреодолимое отвращение тотчас заставило судорожно задрожать.

– Довольно, кардинал, – сказала Анна Австрийская, гордость которой не могла более выдержать, – вы как первый министр настолько умны, что не можете не понять, что я не могу слушать более.

Она встала.

– Милая Мария, – сказала она фаворитке, – велите подавать мою карету. Всякое удовольствие должно иметь конец. Прощайте, кардинал; я не забуду того удовольствия, которое вы доставили мне сегодня, хотя вы немножко его испортили слишком смелыми словами.

Когда королева уехала, кардинал и герцогиня де Шеврез остались одни; первые слова, произнесенные ими, были двойным вопросом:

– Ну, кардинал?

– Ну, герцогиня?

– Вы довольны?

– Доволен, герцогиня. Ее величество была ко мне сегодня любезнее обыкновенного, хотя еще далеко от того, как я хотел бы видеть ее.

– Вы слишком спешите, кардинал, и я нахожу, что королева превзошла все, чего я ожидала от нее, и очень рада, что моей предусмотрительной дружбой принудив вас последовать моему совету, я дала вам возможность сделать столько успехов в ее внимании.

– Это правда, герцогиня. Совет ваш был хорош, и я вечно буду вам признателен за оказанную мне услугу. По милости вашей я в первый раз мог говорить о моих чувствах ее величеству.

– По милости моей и вашего костюма. Теперь хотите, чтобы я откровенно сказала, что вам остается делать?

– Скажите, герцогиня.

– Надо написать к королеве.

– Написать к королеве? Мне! – сказал кардинал, устремив проницательный взгляд на герцогиню де Шеврез.

– Не думаете ли вы, что я хочу вас компрометировать? – сказала вероломная герцогиня, которая, угадав недоверие министра, почувствовала необходимость опередить его подозрение.

– Нет, герцогиня, я этого не думаю, но к чему писать?

– Я предполагала вас опытнее в любовных предприятиях, мой бедный кардинал, – сказала герцогиня с оттенком иронии, которая подстрекнула самолюбие прелата. – К чему писать? Вот вопрос школьника. Неужели вы надеетесь, что ее величество поручит мне завтра привести вас к ней, или вы рассчитываете, что она напишет к вам первая и будет просить обожать ее?

– Я никогда не имел подобной надежды.

– Жаль! Я вижу, что вам лучше известны тайны политики, чем сердце и ум женщин.

– Герцогиня!

– Сердитесь сколько хотите, но вы не помешаете мне смеяться над вашим простодушием.

Герцогиня бесцеремонно откинулась на спинку кресла и громко захохотала в лицо сконфуженному кардиналу.

– Поговорим серьезно, кардинал, – продолжала она, – вы сказали мне, что если ее величество согласится отвечать на ваши нежные чувства, то вы постараетесь возвратить ей власть, которой уже десять лет лишена она так жестоко, и с того дня она начнет царствовать.

– Это правда, герцогиня. Это будет, даю вам слово Ришелье.

– Стало быть, из дружбы к королеве, которую я люблю более всего, потом и для моих собственных выгод, потому что как фаворитке Анны Австрийской мне достанется часть ее власти, вы согласитесь, что я должна желать окончания предприятия, так хорошо начатого вами сегодня?

– Согласен. Ваши выгоды связаны с моим успехом.

– Следовательно, я имею право вам закричать «Остерегайтесь!», если увижу, что вы сбиваетесь с пути?

– Это ясно.

– Я обязана вам советовать?

– Советуйте же мне, герцогиня.

– Напишите королеве. Куйте железо, пока оно горячо, не дайте ему остыть; впечатление, произведенное вами, хорошо, не дайте ему изгладиться.

– Я думаю, что вы правы, герцогиня, – сказал Ришелье, скрывая улыбку.

– Отдайте мне ваше письмо. Я сама передам его королеве.

– Отдам.

– Стало быть, это решено.

Кардинал взял в уборной герцогини шляпу и шпагу, закрыл широким плащом костюм Панталоне и расстался с герцогиней де Шеврез. Мы оставим его возвращаться домой, не стараясь проникнуть в глубокие и бурные мысли, возбужденные в его деятельном уме происшествиями этого вечера, и, опередив его, отправимся в Люксембургский дворец к молодому герцогу Анжуйскому и к племяннице кардинала, госпоже де Комбалэ.