IV

ГДЕ МОЖНО ВИДЕТЬ, КАК МАЛЕНЬКИЙ МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК УЛОЖИЛ НА ЗЕМЛЮ РАЗОМ ГАСКОНЦА, ПИКАРДИЙЦА И НОРМАНДЦА, И ГДЕ ДОКАЗЫВАЕТСЯ, ЧТО ОН УБИЛ БЫ И МНОГИХ ДРУГИХ, ЕСЛИ БЫ ЕГО ДОПУСТИЛИ

В ту минуту, когда герцог, выходя из комнаты хозяина, появился на пороге таверны, один из поборников, без сомнения тот, кого звали Бельсор, выходил из двери второй комнаты и направлялся к молодому человеку, который сидел на том же месте на углу камина и, не занимаясь никем, философски следовал за течением своих мыслей, смотря, как дрова превращаются в угли, а угли в золу.

Кавалер де Бельсор, надев шляпу набекрень, правою рукою крутя усы, а левою опираясь на эфес своей шпаги, вдруг был остановлен по дороге железной рукой, опустившейся на его плечо и пригвоздившей его к месту с силой, которую он понял в одну секунду. Скорее изумленный, чем испуганный подобною дерзостью, он обернулся, и глаза его встретили спокойное лицо и могущественный взгляд герцога.

– Я прежде вас имею дело к этому молодому человеку и хочу первый с ним говорить, – сказал герцог. – Останьтесь на вашем месте и ждите.

Герцог прошел впереди Бельсора. Тот, когда высвободилось его плечо, возвратил все свое бесстыдное гасконское фанфаронство.

– Тому, кто осмелился наложить руку на кавалера де Бельсора, должно быть, очень надоела жизнь! – вскричал он. – Исполняйте ваше дело, милостивый государь, исполняйте! Это будет вашим последним делом! – закричал он герцогу. – Я хочу, чтобы моя шпага превратилась в веретено, если сейчас не воткну ее вам в тело.

Герцог даже не обернулся. Молодой человек, при первых словах поднявший глаза, встал со своего места.

– Вы имеете дело ко мне? – обратился он герцогу, который подошел к нему и поклонился.

– Да, я хочу подать вам совет.

Герцог обернулся и, указав пальцем на поборника, остановившегося посреди залы, продолжал:

– Я хочу вам сказать, что этот человек, этот негодяй, которого вы видите пред собою, получил сейчас пятьдесят пистолей за то, чтобы вас убить, вызвав вас на дуэль под первым предлогом. Знайте же это и рассудите, что вам делать.

Эти слова были ударом грома. Лафейма и его люди, вставшие из-за стола, чтобы ближе присутствовать при условленной сцене между Бельсором и его обреченной жертвой, остановились, окаменев от изумления и гнева при виде человека, настолько безумного, чтобы осмеливаться вмешиваться в их дела и стараться им мешать. В эту минуту смерть смельчака была решена в мыслях каждого из страшных поборников чести. Жалкий клерк прокурора, первая причина всего этого приключения, позеленел от бешенства при этом вмешательстве незнакомцев, которое, по-видимому, имело целью отнять у него добычу; но, так как он был столько же труслив, сколько и хитер, он спрятался за своими приятелями, поборниками чести, грозные фигуры которых скрывали его совершенно.

Хозяин благоразумно ретировался за прилавок, и зубы его стучали от страха и беспокойства. Несчастный предвидел какую-нибудь страшную резню, в которой пострадает его мебель и он сам.

Молодой граф де Морэ, со сверкающими глазами положив руку на эфес шпаги, стоял в двух шагах от герцога де Монморанси, и, как заставил его обещать его друг, в котором он признавал двойной перевес – возраста и рассудка, – он ждал, что будет, готовый обнажить шпагу при первом знаке. Но больше всех удивлялся, больше всех бесился, больше всех задыхался гасконец Бельсор.

– Черт побери! – закричал он, кулаком надвинув шляпу на правое ухо. – Ввиду подобной обиды всякое другое дело следует отложить! Юноша будет вторым, а вы первым, милостивый государь, назвавший меня негодяем. Пойдемте! Я спрошу у вас ваше имя, проткнув вас моей шпагой.

Герцог бросил на забияку презрительный взгляд, потом медленно подошел к нему, скрестив руки на груди и устремив на него глаза.

– Это ты со мной говоришь, негодяй? – сказал он.

– А то с кем же? – заревел Бельсор, посинев.

– Молчать! Ты имеешь притязание знать мое имя? Я тебе скажу. Меня зовут герцог Генрих де Монморанси, я маршал и адмирал. Теперь, когда ты это знаешь, сними твою шляпу. Со мною должны говорить без шляпы.

Бельсор поспешно снял шляпу. Из синего он сделался зеленым. Поборники, и первый Лафейма, также вдруг потеряли свой надменный вид. Имя Монморанси, первое во Франции после короля и только в последние годы – после имени кардинала, вдруг поубавило у них спеси. Каждый из них, начиная от Бельсора до Лафейма, очень хорошо понимал это. Человек, носивший имя Монморанси, несмотря ни на какое оскорбление, не мог выходить на дуэль с первым встречным; человек, носивший имя Монморанси, не скрещивал шпаги коннетабля, находившейся в его фамилии четыре поколения, с шпагой наемного убийцы. Нечего было и думать о том, чтобы убить его на дуэли. Оставалось умертвить его. Но Монморанси нельзя было умертвить как неизвестного дворянина. Камни на дороге поднялись бы, чтобы донести на виновников подобного преступления, и у палача недостало бы раскаленных клещей и кипящего масла, чтобы наказать за это. Забияки потупили головы. Один Бельсор поднял ее. Стыд, унижение, бешенство, что он не может отмстить тому, который нанес ему такое кровавое оскорбление, все дурные чувства, волновавшие его, вылились наружу.

– По крайней мере, этот поплатится за всех! – вскричал он, бросаясь с поднятой рукою на молодого человека, который, хотя заинтересованный в этом споре, оставался до сих пор довольно спокойным зрителем этой сцены.

Но спокойствие это, конечно, было только наружное, потому что, увидев, как Бельсор летит на него сломя голову, он протянул руку, схватил его, так сказать, на лету, и силою, на которую с первого взгляда его нельзя было считать способным по молодости лет, отбросил в середину залы на очаг, еще красный. Тогда, не занимаясь более им, он прямо обратился к герцогу:

– Монсеньер, вы предупредили меня, что этот человек получил пятьдесят пистолей за то, чтобы лишить меня жизни, и я спешу поблагодарить вас за это уведомление. Но если один получил, то, стало быть, другой ему отдал. Если б вы могли и хотели мне сказать, кто это, вы дополнили бы услугу, которую оказали мне.

Это было сказано внятно, чистосердечно и тоном почти веселым, который был довольно странен в человеке, знавшем, что он почти обречен на верную смерть.

– А вот я вам покажу! – вскричал граф де Морэ, бросаясь во вторую комнату.

Но Нарцис-Дезирэ Пасро не рассудил за благо дожидаться, чтобы за ним пришли. При первых словах, заставивших его догадаться, что будет, он стал искать глазами выход. В комнате было только одно окно и довольно высоко от пола, Но клерк был молод, довольно проворен, несмотря на свой жир, и притом боялся. Спрятавшись за плечами товарищей Лафейма, он вскарабкался на стол, добрался до окна и исчез. Морэ мог сообщить об его побеге.

– Жаль! – сказал молодой человек в больших сапо гах. – Мне хотелось бы его видеть, потому что, право, все это очень странно. Нет еще и недели, как я в Париже, и говорил только с одним человеком, моим хозяином, вот этим, и нажил уже себе такого смертельного врага, что он жертвует пятьдесят пистолей на то, чтобы меня убить! Правду говорят, что Париж странный город, – прибавил он с чистосердечным смехом.

Бельсор приподнялся, выпачканный в золе и с пеной бешенства у рта. Но принужденный прежде всего гасить огонь, горевший в десяти местах на его платье, начиная от панталон до вышитого воротника плаща, он несколько минут оставался спокоен. Молодой человек взглянул на него, и физиономия его вдруг совершенно изменилась. Его веселая улыбка исчезла, и глаза приняли выражение презрительной угрозы, а все лицо покрылось перламутровой бледностью.

– Когда вы достаточно вычистите свое платье, мой храбрец, – сказал он, – вы, может быть, подумаете, что пора постараться отработать пятьдесят пистолей. Вы их получили, и отработать надо.

– Пойдемте! – вскричал Бельсор, надевая шляпу, свалившуюся во время его падения.

– Монсеньер, – сказал его противник, подходя к герцогу со шляпой в руке, – если бы я знал кого-нибудь в Париже или если бы это было днем, и я мог позвать первого прохожего, я не осмелился бы обратиться к вам с подобной просьбой, но вы видите, что я не могу выбирать. Я бедный дворянин, но дворянин настоящий, барон де Поанти из Дофинэ. Хотите сделать мне честь вместе с вашим другом быть свидетелями этой дуэли? Заметьте, что я не прошу вас быть моими секундантами. Мне хотелось бы только, чтобы честный человек мог удостоверить, что все произошло по законам совести и чести.

– Я сам хотел просить у вас позволения присутствовать при этой дуэли, не из участия к вашим противникам, а к вам, – вежливо ответил герцог.

– Когда так, я вдвойне благодарен вам.

Герцог бросил под нос трактирщику, изумленному этой щедростью, испанский дублон и вышел из таверны с графом де Морэ и бароном де Поанти. Лафейма и его товарищи присоединились к Бельсору, который, показывая дорогу, шел большими шагами к Сен-Жерменскому аббатству, обыкновенному месту поединков. Обе группы шли, таким образом, шагов на двадцать одна от другой.

– Барон де Поанти, – сказал герцог вполголоса молодому человеку, – позвольте задать вам один вопрос.

– Сколько вам угодно, герцог.

– Вероятно, так как вы приезжий в Париже, вы не знаете, с каким человеком будете драться на дуэли.

– Это правда, герцог, и это вовсе не занимает меня.

– Напрасно, этот человек и его товарищи люди самые опасные. Каждый из них, может быть, убил уже десять противников. Дуэль с ними почти всегда смертельна. Хотите принять добрый совет? Но прежде скажите мне откровенно, умеете ли вы фехтовать?

– Немножко.

– Немножко это нехорошо. Но настолько ли вы знакомы со шпагой, чтобы быть в состоянии защищаться?

– Я думаю.

– Черт побери! Вы не уверены в этом?

– Уверен.

– Кто был вашим учителем?

– Мой отец.

– Гм! Когда так, я боюсь, что вы знаете немного, и возвращаюсь к моему совету.

– Говорите.

– Не нападайте, а защищайтесь. Таким образом, вы рискуете получить только царапину, которой, как я надеюсь, будет достаточно для того, чтобы я велел остановить поединок. Лучше царапина, чем смертельная рана.

– Монморанси прав, – сказал Морэ, – когда имеешь дело с такими негодяями, глупо драться добросо вестно.

Если б было светло, Монморанси и Морэ могли бы видеть на губах молодого человека странную улыбку.