К ЧИТАТЕЛЮ

 
Безумство похоти, желаний алчный ряд
Дух растлевая, старят неизбежно;
Но в угрызеньях совести прилежно
Мы терпим муки, как укусов яд.
 
 
В слепом раскаяньи, порока не избыв,
Опять спешим в греховном мире жить,
Смеясь в душе, греху опять служить,
Позор слезами жалкими омыв.
 
 
Наш разум сонный Демон Трисмегист
Накинув зло, баюкает на ложе;
И ценный дар – свободу духа – тоже
Поглотит бездна, хоть ты сердцем чист;
 
 
Нас преступлениями Дьявол совращает,
И мы средь мрака гнусного идем
Бесстрашно в Ад проторенным путем,
Который наслаждений не прощает;
 
 
Как ловелас в борделе нищем – злой
В дурную грудь впивается зубами,
Мы ищем тайны грязной между нами,
Лаская плоть, как будто плод гнилой;
 
 
Безумных демонов у нас в мозгу клубок
Кишит и возится червями беспрестанно,
Вздохнешь ли – Смерти сладкая нирвана
Вливает в грудь невидимый поток.
 
 
Пока огонь и яростный кинжал
И яд еще не вывел след кровавый;
Дни обрамляя тленною отравой,
Наш дух позор бессилия стяжал.
 
 
В зверинце этом рык и лай, и спесь
Пантер, горилл, гадюк и псов взбешенных,
Стервятников, – но в душах отрешенных
Перед грядущим нет испуга здесь.
 
 
Никто не возопит, все слито воедино —
Безумство, исступление, порок;
И мир провалится, когда наступит срок,
В кромешный зев под хохот паладина…
 
 
То – Скука верная! Пуская дым из гуки,
С тоской сопроводит на эшафот,
Но мой близнец – читатель-лгун – поймет
Все тонкости чудовищной той скуки?!
 

БЛАГОСЛОВЛЕНИЕ

 
Поэт явился в мир тоски и горя,
Без счастья, без возможностей и прав,
И мать его, создателя позоря,
Воздела руки к небу, зарыдав!
 
 
– Я родила чудовище, о боже,
Да лучше б змей кишел клубок во мне,
Будь проклят он, и ночь той страсти тоже,
Расплату за грехи зачавшая во тьме!
 
 
За что воздал мне господи, скажи лишь,
Стать матерью урода средь людей;
Его в огонь сжигающих страстей
Как тайное послание, не кинешь!
 
 
Так пусть падет весь гнев и зло твое
На монстра этого, – о нет страшнее мести, —
В ствол дерева вонзится острие,
И плод умрет с твоим проклятьем вместе!
 
 
Глотая пену ярости слепой
И не поняв веленья высшей воли,
Безумная, сложила под собой
Костер из материнских слез и боли!
 
 
Но ангелы не могут жить без них —
Изгоев и бродяг! Дитя благословляя,
Амброзию из солнечных своих
Краев ему недаром доставляют.
 
 
И вслед за ним, поющим безмятежно,
Оплакивают горько крестный путь
Малютки, что под небом неизбежно
К погибели придет когда-нибудь.
 
 
Твоя любовь презрением гонима,
А чистый взор рождает в людях гнев,
Они страданий ждут от пилигрима
И гибели, от злобы опьянев.
 
 
Их ядом даже горький хлеб отравлен,
В вине разводы бешеной слюны,
Им чуждо все, на чем твой след оставлен,
И гений здесь виновен без вины.
 
 
И в той толпе жена твоя без лени
На перекрестках всех и на торгу
Кричит: – «Он мной повержен на колени,
Все, что угодно, сделать с ним могу.
 
 
Я умащу божественную кожу,
Поставлю угощенье ему —
И этим дух растлю и уничтожу,
И в жертву божий дар его приму.
 
 
Когда ж наскучат муки иноверца,
Как гарпия, показывая нрав,
Я когти выпущу, которые до сердца
Достанут, грудь поэта разорвав.
 
 
И зверь во мне откликнется без злобы,
Когда возьму, как птицу из гнезда,
Я это сердце трепетное, чтобы
Швырнуть на растерзание туда!» —
 
 
Но ты, поэт, воздевши к небу руки,
Презрел своих бесчисленных врагов,
И смех толпы, и горький миг разлуки,
В лучах лететь к всевышнему готов.
 
 
– Хвала творцу, – в страданиях без меры
Есть все же суть божественных Начал;
От жажды душ нам дан напиток веры,
Которого сильнее не встречал.
 
 
Вкусив его, как радость неземную,
К святому воинству в броне своих уродств
Примкнет поэт, – во власть совсем иную, —
Под знаком Сил, Престолов и Господств.
 
 
Я знал одну, но славную дорогу,
Мне муки ада вовсе не страшны,
Во времена, отверзнутые богу,
Я сплел венец неведомой страны!
 
 
Венец роскошный даже для Пальмиры!
Достань хоть все алмазы из морей,
Все изумруды будущего мира —
Ничто перед короною моей.
 
 
Она горит во тьме вселенской ночи
И на века останется светла,
И отразив тот свет, людские очи
В веках померкнут, словно зеркала.
 

АЛЬБАТРОС

 
Забавой для тоскующих матросов
Порой бывает долгим жарким днем
Ловить огромных белых альбатросов,
Летящих в море вслед за кораблем.
 
 
И вот на палубе красавец этот рослый,
Ступая неуклюже, за собой
Влачит беспомощно, как брошенные весла,
Крыла могучие в стихии грозовой.
 
 
Он так взмывал торжественно в лазури,
А здесь вдруг стал смешон и уязвим —
Матрос в насмешку трубкою окурит,
Другой заковыляет вслед за ним.
 
 
Так и поэт, – над черной бездной моря
Парит недосягаемый во мгле,
Но крылья исполинские, задоря
Невежд, ходить мешают по земле.
 

^{Рис. Г. Левичева}

ВОСПАРЕНИЕ

 
Лететь туда – в туманные просторы,
Где океан с бездонной далью слит,
Где в облаках над ним сверкают горы,
В таинственный над звездами зенит.
 
 
Туда, мой дух тревожный, без возврата
Отчаянным пловцом стремишься ты,
Чтоб в тех глубинах встретиться когда-то
С загадкою бездонной темноты.
 
 
Бежишь, презрев печать земного тлена,
И низкий кров родного очага,
Чтоб звездный свет свободы вдохновенно,
Как бог Олимпа, пить из родника.
 
 
О счастлив тот, кто смог восстать из праха,
Из черной мглы и скорби мировой,
Не ведая раскаянья и страха
В седую высь полет направил свой;
 
 
Кто, возлюбив мечту свою, в лазури
Как жаворонок трепетный взлетел —
Ему понятен рев вселенской бури,
И шепот трав, и гул небесных тел.
 

СООТВЕТСТВИЯ

 
Природа – храм таинственный, где речи
Неясные, порой, слышны из колоннад,
И в чащу символов нас манит чей-то взгляд,
Где лес знакомый чувства наши лечит.
 
 
Где голосов согласных в отдаленьи
Блуждает эхо, мы заметим вдруг,
Как стройно образ, запах, цвет и звук
Сливаются в едином откровеньи.
 
 
Где запах свежих девственных полей
Как голос флейты чист, и нежен, как ребенок,
Вот ароматы чувственных страстей,
 
 
Что гаммой чувств, где каждый запах тонок —
И мускус, и бензой, и фимиам —
Тревожат область подсознательную нам.
 

Я полюбил то время золотое…

 
Я полюбил то время золотое,
Где статуй наготу лучистый Феб покоил,
Где люди, глядя в солнечную даль,
Не знали в жизни ложь или печаль.
В природе, что теплом лучей цвела,
Купались обнаженные тела,
Она покой своих детей хранила,
И в изобилии их ласково растила
Кибела – мать всего, и с самого начала
Из бронзовых сосцов всех равно оделяла.
И был отважный опытный эллин
Для женщины и бог, и властелин,
Гордился ею – чистой, воздыхавшей,
Как спелый плод, на землю не упавшей.
 
 
А что теперь? Когда поэт стремится
Вновь к наготе природной обратиться
И ей, как прежде, должное воздать,
Он видит лишь чудовищ мерзких рать
И с отвращением глядит – не то, что прежде,
На обнаженных монстров без одежды!
Одни согбенны – груди плоски, хилы,
Жирны другие, третьи – как гориллы.
Как будто во младенчестве их бог
В железа кутал с головы до ног.
Блудливых жен мертвеющая бледность,
Корысть, разврат – и вот закономерность:
Их дочери, что тянутся до срока
К греху, усвоив выгоды порока!
 
 
Однако, в наше столь уродливое время
Иную красоту несет людское племя,
Что древним и не снилась вовсе, может —
Печаль и скорбь, что язвой сердце гложет.
То музы современный нам недуг…
И в обществе больном пробьется вдруг
Восторга луч – летами молодыми,
Весельем их, сужденьями прямыми,
Очами голубыми, теплотой —
Ведь юность дарит нам в печали той,
Как по весне цветущий пышно сад,
Прелестной чистоты напевный аромат.
 

МАЯКИ

 
Море сонной в забвении плоти,
Сад высокий любви без тревог —
Рубенс! – С ветром к страстям и к свободе
Мчится жизненный бурный поток.
 
 
Леонардо да Винчи – в зеркалах
Улыбаются ангелы там,
Где за ними в заснеженных скалах
Тайна в соснах бредет по пятам.
 
 
О, Рембрандт! – Стон больничной палаты
В темных сводах возносится ввысь
Тех, кто жаркой молитвой объяты,
Из зловонных трясин поднялись.
 
 
Микеланджело – будто бы в драме
На гробницах былой красоты,
Вдруг смешались Гераклы с Христами,
Обреченно ломая персты.
 
 
Бой кулачный и грубость сатира —
Дух высокий, угасший уже,
Ты воспел из далекого мира,
Рабской похоти зодчий – Пюже.
 
 
Где веселое время настало
Карнавальным огнем залито,
Мотыльком среди шумного бала,
В мире сказочном кружит Ватто.
 
 
Гойя – мерзкий шабаш, где вращают
Черти выкидыш в адском котле,
И девчонок нагих совращают,
И блудят старичишки во мгле.
 
 
Крови озеро в чащах зеленых,
Падших духом немая пора —
Звуки Вебера в красочных кронах
Здесь услышал ли Делакруа?
 
 
Этот идол воздвигнут навечно
Из восторгов, проклятий и слез,
Что блуждают во тьме бесконечной,
Опьянев от божественных грез.
 
 
Эстафета времен преходящих,
Звук трубы боевой сквозь века,
Крик о помощи в волнах бурлящих,
На вершине огонь маяка.
 
 
И останется это, о боже,
Подтверждением вечным тому,
Что и в горьких рыданиях все же
Мы верны естеству своему.
 

БОЛЬНАЯ МУЗА

 
Случилось что с тобой, моя больная муза?
Утрами твой видений полон взгляд;
На лобик ледяной теней безумных ряд
Ложится тяжестью безжизненного груза.
 
 
Быть может, домовой, иль бледная суккуба
Тебе отравы в чаше поднесли?
Или потопа волны унесли
Тебя в кошмар властительно и грубо?
 
 
Нет, нет! Останься, будет впереди
И аромат, и свежий вздох груди,
И снова кровь по жилам заструится,
 
 
Как четкий слог, – и вновь страна приснится,
Где песни средь садов поет лучистый Феб,
И дремлет Пан, и тучно зреет хлеб.
 

ПРОДАЖНАЯ МУЗА

 
Любовница придворной суеты!
Пурга январская заносит все дороги,
Тоскливо ветер воет на пороге,
Погас камин, и снова зябнешь ты.
 
 
И лунным светом ночью греешь плечи.
Вино все выпито – где ж мир лазурный тот,
В котором жизнь по-новому пойдет,
И фея золотом осыплет наши речи.
 
 
Кругом разврат, бессонница, тоска,
Молитва ради жалкого куска —
Церковным служкой трешься у амвона,
 
 
То донага раздета пред толпой,
Ты скачешь в безысходности слепой
Сквозь слезы у редакторского трона.