Глава третья
Зарядить магазин

Зеленый свет сменился желтым, который надвигался раздражающе плавно.

– Пошустрей, – буркнул Пыхов, на миг оторвавшись от телефона.

Василич раздраженно притопил. Микроавтобус пронесся через перекресток на красный, заставив скандально заорать сразу несколько поперечных машин.

Пыхов не обратил на это внимания – он снова был в телефоне.

– А Никитин что? Тоже увезли? Серьезное что-то? Так узнай и доложи. Жду.

Пыхов убрал телефон, раздраженно бормоча: «Работнички», – и открыл было рот для команды Василичу, но Юсупов, возившийся с аппаратурой в корме микроавтобуса, воскликнул раньше – явно ждал конца разговора:

– Есть сигнал, пока без телеметрии. Район Попова – Ломоносова.

– Да, Игорек мудливый это уже выяснил, – сказал Пыхов. – Василич, отбой с восьмой больницей, его в пятую увезли, давай туда. Как раз на Попова.

Василич кивнул и, не глядя на экран навигатора, начал перестраиваться вправо, очевидно, ближе к развороту, – он, кажется, помнил их наизусть, все, в любом порядке.

Пыхов повернулся к сидевшему за ним Овчаренко. Овчаренко смотрел в окно на мелькающие деревья и плывущие дома. Предупреждающе кашлять или иными способами анонсировать начало доклада не требовалось: босс этого не терпел. Он готов был слушать всегда, в любой обстановке, но только по существу. Ни на что другое времени не оставалось.

– Чисто самодеятельность скорой, – сообщил Пыхов. – Были твердые инструкции везти образец в восьмую, бригада ослушалась, привезла в пятую. Обычную гражданскую. Тут не очень далеко, Василич за десять минут доставит. Доставишь, Василич?

– Если с мусорами объяснишься, – сказал Василич мрачно, притормаживая.

– Да чего с ними… – начал Пыхов, но тут же понял и ругнулся.

Микроавтобус с воплем обогнала, подрезав, и встроилась в самый нос полицейская «гранта».

– Ну ладно, тормози, – пробурчал Пыхов, старательно не заметив, что Василичу совершенно не потребовалась его команда.

Василич в порядке ответной любезности старательно кивнул.

– Так, – сказал Овчаренко.

– Я быстро, – пообещал Пыхов и выскочил наружу, на ходу выискивая номер в телефоне.

Мент уже вышел из «гранты» и неторопливо шагал к микроавтобусу, нахлобучивая взятую с пассажирского сиденья фуражку. Увидев Пыхова, он остановился и сказал:

– Вернитесь в салон, пожалуйста.

– Это чисто телефон, – заверил Пыхов, показывая экран и вторую пустую руку, а сам заглянул вбок, бегло рассматривая надписи на бочине «гранты». – Да, полк ДПС, второй, я так понимаю, батальон, машина один-один-полсотни ровно.

– В машину вернулись быстро, пожалуйста, – повторил мент, кладя ладонь на кобуру, а вторую – на микрофон рации.

Старлей лет двадцати семи, невысокий, жилистый и уже начинающий лысеть.

Пыхов кивнул, но не вернулся, а сказал в телефон: «Передаю», – неспешно вытянул растопыренную левую ладонь вверх, а правую руку с телефоном еще медленнее протянул к старлею.

Телефон внезапно сказал:

– Рогов!

Старлей застыл, вцепившись в кобуру, и посмотрел на Пыхова. Пыхов качнул рукой с телефоном. Телефон повторил:

– Рогов, ты там, нет? Это полковник Очирая, узнал, нет?

Пыхов беззвучно показал, что, если взять телефон, звук можно перевести с громкого режима на интимный, и старательно отвернулся. Старлей схватил телефон, ткнул в экран, поднес трубку в ухо и рявкнул:

– Так точно, товарищ полковник! Докладываю с улицы Щетинина! Так точно, была произведена остановка в целях… Они на красный просто внаглую!.. Да я вообще ничего… Есть отставить. Слушаю, товарищ полковник.

Он вправду принялся истово слушать, полностью сосредоточившись на трубке, вдоль которой будто вытягивался по стойке смирно и отдавал честь, хотя не делал, конечно, ни того ни другого. Лишь пару раз старлей позволил себе кивнуть, а еще раз раскрыл было рот, как будто для возражения, но тут же поспешно захлопнул и вернулся в уставное раболепное положение.

Пыхов даже глянул по сторонам, нет ли гаишных камер, ради которых старается парень. Камер он не заметил, зато поймал пронзительный взгляд Овчаренко, прожигающий даже сквозь отсвет на лобовом стекле и полутораметровую подушку сумеречного расстояния от стекла до кресла Овчаренко. Сейчас-сейчас, показал Пыхов и повернулся к старлею.

Тот гаркнул:

– Все понял, товарищ полковник, исполним!

Дождался отбоя, медленно отнял трубку от уха и протянул ее Пыхову, аккуратно, но не глядя.

Ох несладкая у них жизнь, подумал Пыхов без сочувствия, потому что у кого она сладкая-то, и деловито сказал:

– Прошу прощения, что дернули, но без вас никак, дело особой важности. Вы нас только до пятой с ветерком сопроводите, под сирену и прочее, ну и зеленая улица чтобы была, а дальше мы сами. Добро? Спасибо!

Старлей кивнул, шагнул было к «гранте», но все-таки не выдержал и спросил:

– Вы кто такие хоть? Фейсы, что ли?

Пыхов усмехнулся и быстро вернулся в микроавтобус. Василич выразительно рыкнул форсированным двигателем.

– Хоть бы номера свои в базу внесли, чтобы людей зря не отвлекать, – горько сказал старлей, поспешил в машину, разбудил сирену и втопил с места, не глядя, поспевают ли незваные ведомые.

Поспевали, конечно.

– Часики ти… – шепнул кто-то, явно издеваясь.

Женя вздрогнула, шепот выбила из ушей омерзительно звонкая сирена. Не скорой, полицейская. Машина ДПС пролетела мимо сквера и заулюлюкала, видимо, дожидаясь, пока кто-то освободит подъезд к больнице. За машиной терпеливо дожидался черный микроавтобус размером с маршрутку, но выглядящий, конечно, куда дороже, мощнее и брутальнее. Потому что окна тонированные и обводы жесткие, равнодушно отметила Женя, не пытаясь понять, почему микроавтобус кажется ей знакомым. На фоне того, что творилось с ней самой, знакомым, родным и желанным представлялось абсолютно всё. Всё-всё-всё. Кроме самой Жени.

Она напряглась, пробуя включить в памяти свет, который снова выхватит полное понимание, накрывшее ее на операционном столе, а сейчас съехавшее в неразбираемую темень. Ранам стало больно, а голове жутко, и Женя выдохнула, так ничего и не вспомнив. Ладно, буду живой – вспомню. Осталось быть живой. Труднейшая, оказывается, задача. Кто бы мне сказал это пару часов назад. Почему мне никто не сказал?

Я не хочу это всё.

Женя посмотрела по сторонам, убедилась, что сквер по-прежнему пуст, а вышагивающие с колясками мамочки совсем сместились к игровой площадке, опустила взгляд, сжала зубы и снова ощупала живот сквозь зеленую ткань. Пальцы провалились туда, куда проваливаться никак не должны были, в горле дернулась пустая кислая тошнота, голова стремительно закружилась и, наверное, соскочила бы с плеч и покатилась вслед за микроавтобусом, если бы не уперлась затылком в корявую кору клена, к которому Женя предусмотрительно присоседилась.

Похудеть хотела, чтобы живот не торчал, вот он и не торчит. Вообще. Наоборот, ввалился. Чего не радуешься?

Они меня выпотрошили, как рыбу, и выбросили. Потому что полиса нет. Но у меня же есть полис. Или нет? Не важно. Я же из окна упала. Я же чуть не убилась. Я же человек. Почему они со мной так? Какое они право имеют? Им не жалко меня совсем? Им не стыдно?

Женя всхлипнула, отдергивая руку от чужого пустого живота, внезапно ставшего ее середкой, и зажмурилась, сплющивая мокрые ресницы так, что слезы юркнули к ушам. Стало темно, а когда она переступила озябшими босыми ступнями и чуть обняла себя за плечи – тепло. Покойно. Так и буду стоять, подумала Женя.

Василич еще не успел припарковаться с необходимой ему тщательностью, а Овчаренко уже выскочил наружу и устремился к входу в больницу, не обращая внимания ни на поспешившего следом Пыхова, ни на полицейскую машину, которая сдавала задом. Лицо у Рогова было холодно-оскорбленным, будто начальство заставило его не потерять пять минут на сопровождение, а публично отречься от веры в особый путь России, священную значимость функции держать и не пущать, виновность задержанных и продажность временно незадержанных и во что у них там еще положено верить. Пыхова это не волновало, конечно, – во-первых, ему платили не за волнения по поводу чувств посторонних, тем более примитивных, во-вторых, старлей сам напросился. Пыхова волновала досадная потеря времени, которая ощущалась примерно как потеря воздуха на скоростном подъеме: чем выше, тем хуже дышится, а дальше будет еще хуже, и ноги будут хлипче, а голова дурнее, а бежать все равно надо с ускорением, потому что требуют и потому что иначе нельзя, сказала Черная Королева.

Потеря времени тем более досадна, что невозможно исправить ничего из уже навороченного, и не за что зацепиться, чтобы остановить образец, пока вокруг него не наворотилось новой кутерьмы.

На текущем этапе затраты времени были сведены к минимуму. Замдиректора больницы оказался толковым или просто ладно проинструктированным. Он не стал доставать гостей вопросами о статусе, полномочиях и вообще о том, что ж деется-то на вверенном ему участке, а сразу провел их к завотделением, на ходу кратко и толково изложив все существенное: экипаж скорой привез пациентку в пятнадцать двадцать пять, женщина двадцати семи – тридцати лет, множественные открытые раны, внутренние повреждения и огромная кровопотеря в результате кататравмы, падение предположительно с седьмого – десятого этажа, при том что для взрослого человека уже четвертый этаж считается смертельным. В карете пациентка была временно стабилизирована, но показания требовали немедленного хирургического вмешательства. КТ, к сожалению, временно не функционирует, но мобильное УЗИ показало, что брюшная полость заполнена жидкостью. Дежурный хирург приступил к ревизии в пятнадцать тридцать, сразу запросив помощи коллеги, как только оценил масштаб повреждений. Первый же парамедианный разрез показал…

– Так, – сказал Овчаренко, оглядевшись перед дверью с табличкой «Заведующая отделением хирургической реанимации Седых Ирина Станиславовна», рванул дверь на себя и вошел.

– Спасибо огромное, – сказал Пыхов, проскальзывая следом и прикрывая дверь, чтобы отсечь толкового замдиректора. Тот, что характерно, воспринял отсечение как должное, только выкрикнул в сужающуюся щель: «Ирина Станиславовна, это насчет вашей пациентки».

То ли возглас сыграл деструктивную роль, то ли завотделением с самого начала была настроена обороняться и твердо стоять на том, что ни она, ни ее подчиненные ни в чем не виноваты, но ничего полезного Седых не рассказала. Внешне она была спокойной, хотя явно психовала. Догадаться об этом можно было только по некоторой закостенелости осанки и мимики, а также по тому, как цепко держалась врачиха будто заученной наизусть отчетной формы из двадцати строк: время, описание, предпринятые действия.

Про строгое следование правилам и инструкциям на всех этапах Седых повторила трижды. Повторила бы и в четвертый раз, но Овчаренко сказал: «Так» – и вышел.

Пыхов, даже не попытавшись хотя бы улыбнуться извинения либо смягчения ради, велел:

– В отчете особенности пациентки не указывайте, остальное можно. Начальство ваше предупреждено, с этим проблем не будет. И упаси вас бог от утечек.

– Куда, в газету? – горько поинтересовалась Седых.

Пыхов остановился.

– Куда угодно. В вконтактег-инстаграмчег, в пикабушечку, дзен, мужу вечером, в курилку веселых медбратьев. Никто не поверит, а мы узнаем. Лучше без этого.

– Мы – это кто? – спросила Седых, откидываясь на спинку кресла.

Она явно разозлилась. Нормальная реакция. И реагировать на нее следует нормально.

– Начальство спросите.

– Думаете, скажет?

Пыхов вышел, оставив дверь приоткрытой.

Женя открыла глаза, лишь когда тепло вокруг стало совсем густым, а местами даже жарким.

И обнаружила, что все изменилось.

Вообще все.

Женя не стояла в сквере у дерева, обнимая себя руками сквозь тонкую ткань операционного халата. Она сидела на приятно почему-то прохладном каменном полу между длинных высоких полок, уходящих далеко вправо и влево. Полка перед глазами была заставлена металлическими кастрюлями и сковородами разной степени непригорания, секции подальше были заняты керамическими и стеклянными формами для запекания.