Цитаты из книги «Город Брежнев»

Он был, конечно, зверски похож на все остальные стихи Михалкова про дядю Степу, ДнепроГЭС и про то, как встали с русскими едины белорусы-латыши и молдаване-чуваши, а татары почему-то не встали

Зато справедливость. Она часто такая, когда всем только хуже, и почти всегда «зато».

Праздничная еда в непраздничном настроении неуместна и нехороша на вкус.

Во-вторых, жить не западло. Вот подыхать по глупости или из гордости, без разницы, – это да. Никогда не давай себя убить. Никому. Без предупреждения, с предупреждением – не волнует. Нет такой вещи, из-за которой ты это позволишь.

Подол крутился вокруг ног и взлетал, открывая геометрически правильные какие-то коленки и длинные загорелые бедра. Я эти колени и бедра видел, наверное, тысячу раз за смену: и на пляже, да и по лагерю Марина Михайловна постоянно в шортах рассекала. Видел – и не замечал особо. А теперь так особенно заметил, что смутился и даже малость разозлился на Марину Михайловну – чего она перед посторонними людьми сверкает-то всем на свете. Ладно хоть трусов не видно. Опа, видно.

Я никогда не думал о том, что люблю. Я до этой минуты вообще не был уверен, что люблю, и уж, во всяком случае, это слово старался не употреблять. Любовь – дурное слово, его либо бабы используют, потому что дуры, либо школьное и вообще всякое начальство, когда про Родину говорит. Бабы ищут кино и книжки про любовь, спрашивают своих мужиков: «А ты меня любишь?», говорят своим детям: «Иди, полюблю», а чужих детей изводят оскорбительным вопросом: «Кого больше любишь, маму или папу?» Как будто на этот вопрос есть ответ, который не обидит маму или папу. Как будто женщина любит своего ребенка, лишь когда обнимает и целует, а если он хотя бы на метр отошел, то на фиг ей не сдался. Как будто мужик, сказавший: «Я тебя люблю», физически чем-то отличается от мужика, сказавшего: «Я тебя не люблю», а тем более промолчавшего. Видимо, бабам это слово нужно, чтобы самим себя уверить – что она любит, или что ее любят, или что кто-то кого-то любит, а значит, мир крутится в нужную сторону. А когда сама она говорит: «Я тебя люблю», это, по сути, приказ, первое предложение договора. Я тебя люблю, значит ты… и дальше какое-то обязательство второй стороны. Я тебя люблю – значит ты любишь меня, или делаешь что-то для меня, или обязан мне чем-то. И начальству это слово нужно затем же, вдруг сообразил я. Вы любите Родину, школу, родителей, друзей – а значит, обязаны делать вот это, это и еще в свободное время три раза в неделю по полтора часа вот это. Конец договора. Не выполнил – не любишь. Не любишь – не человек. То есть про любовь спрашивают с одной целью – заставить. А я не люблю, когда заставляют.

– А нельзя в нормальное что-нибудь поиграть? – оборвала его Лариса. – Городки там… Она запнулась, пытаясь вспомнить игру, безоговорочно соответствующую критериям нормальности в рамках воспитательной беседы. Вспоминались только «резинки» и «пристенок», но их предлагать Лариса резонно не рискнула – хоть резоны и были довольно разными. – В лапту, ага, – с готовностью подхватил Артурик. – Или в это, в чижа. Ты сама-то в это играла? Лариса с готовностью соскочила со скользкой темы: – Я же не мальчишка тебе была. – А кому ты была мальчишка? – Артур, не начинай.

наверное, и потому что ничего другого не умел.

кому верить-то вообще? Никому, получается. А если получается, что верить вообще никому нельзя, то как жить-то вообще? Никак, получается. А я хотел жить. Почему-то. По привычке, навер

Но в Челнах я девять лет, почти с самого начала КамАЗа, и всяких повидал, и драчунов, и хулиганов, и с учета пацанов, вы знаете. Но вот этих – боюсь. Честно. Потому что волков вырастили.