Предисловие

«Кипучая преобразовательная деятельность Петра Великого, затронувшая так много интересов, нарушившая так много покоя, выбившая столь многих из рамок привычного исконного жития, заставившая одних усиленно служить, «не щадя живота», даже до смерти, других нещадно платить до полного оскудения, затрагивавшая домашний быт, верования и религиозные обычаи, подрывавшая все старинные московские заветы, вызывала резкое осуждающее отношение к себе у всех классов общества, так или иначе больно задетых Петром. Недовольных было много. То и дело срывалось у тогдашних людей слова горького осуждения и гнева с угрозами против царя самыми недвусмысленными. Начальник страшного Преображенского приказа воистину в крови купался, как сам доносил Петру, разбирая и пытая приведенных к нему по обвинению в слове и деле государевом. Дела Преображенского приказа рисуют картину всеобщего озлобления и ропота. Подметные письма, подкидные листы, обличительные послания собирались, чуть ли не со всех площадей тогдашних городов. Вокруг Петра и его дела создалась действительно душная атмосфера слепого противодействия, что, в свою очередь, держало в постоянном боевом напряжении самого Петра. Это напряжение при его характере раздражалось подчас дикими вспышками, жестокими и беспощадными кровавыми казнями, которые ко всеобщему успокоению тоже, конечно, не вели. Преображенский приказ в Москве, тайная канцелярия или канцелярия тайных розыскных дел в Петербурге (с 1718 г.) завалены были делами о непригожих речах, бунтовских словах, злокозненных поступках и письмах, явно политического характера, как мы теперь сказали бы. Все чувства озлобленных и недовольных Петром невольно обращались к его наследнику: не хорошо нам теперь, может быть, будет лучше потом; слухи, что наследник Петра, его сын, царевич Алексей, тоже недоволен царем – отцом, принимали очень широкое распространение; явно на площадях, тайком в домах толковали, что царевич окружил себя благочестивыми людьми и ведет борьбу с боярами, потаковниками незаконного подметного царя, чуть не самого антихриста. И, кажется, действительно Петр был мало любящим отцом по отношению к своему старшему сыну. Царевич Алексей родился в 1690 году и до восьми лет находился на попечении матери, царицы Евдокии Федоровны. Ещё мать начала учить царевича грамоте, поручив эту науку некоему Никифору Вяземскому, славившемуся как отличный грамотей и словесной мудрости ритор, умевший писать и говорить необыкновенно пышно и широковещательно, что тогда очень нравилось и считалось красноречивым. Монах Карион Истомин составил для царевича особый букварь со славянскими, греческими и латинскими буквами, причем на каждую букву даны были рисунки, сделанные и награвированные мастером Леонтием Буниным. Эта азбука долго потом была в большом ходу у русских школьников первой половины XVIII в. Вяземский оставался при царевиче и после заточения царицы Евдокии в монастырь. Царевич был мальчик умный; сам Петр потом, когда уже настали тяжелые времена неладов, писал сыну: «Бог разума тебя не лишил». Он охотно учился, много читал, делал выписки из прочитанного, советовал учиться своим сверстникам. И от мальчика, обладавшего к тому же не очень крепким здоровьем, требовалось действительно непосильная деятельность: ему надо было одновременно и учиться, и практически проходить суровую школу солдата в виду неприятеля. Двенадцать лет от роду царевич Алексей в звании солдата бомбардирской роты присутствует при всех операциях по взятию Ниеншанца. В марте 1704 г., т.е. в 13 лет, он находится в лагере войск, осаждающих Нарву, и ведет себя, вероятно, не совсем так, как хотелось бы отцу. В начале 1705 года Гюйсен отправлен был за границу с разными дипломатическими поручениями, а царевич стал безвыездно жить в Преображенском, без всякого занятия, получая 12 000 рублей в год на прожитье. Эти годы до 1707 имели важное значение в жизни царевича в том смысле, что еще больше увеличили взаимное непонимание отца и сына. Царевич становился уже взрослым человеком. В 1707 году ему исполнилось семнадцать лет. Предоставленный почти всецело самому себе, он начал с 1704 года жить по своему вкусу. На него, как на наследника Петра, давно уже обращались с известными упованиями и надеждами взоры всех тех, кто был недоволен Петром. Ещё стрельцы говорили с радостью, что царевич немцев не любит, а местоблюститель патриаршего престола, не без надежды увидеть когда-нибудь лучшее будущее, любил в своих проповедях обращаться с молитвенным воззванием к св. Алексею, призывая св. угодника сохранить тезоименника своего, «особенного заповедей Божьих хранителя и преисправного их последователя, нашу едину надежду». Сам недовольный, царевич искал общества недовольных и, конечно, находил: они сами шли к нему. При царевиче продолжали пребывать те самые «кавалеры» с учителем Вяземским во главе, с которым так неудачно для себя сражался Нейгебауэр. Самым первым и близким лицом царевичу Алексею становился в это время его духовник, протопоп Яков Игнатьев. Для царевича Алексея он сумел стать тем «собинным» другом, каким был одно время новгородский митрополит Никон для его деда. Яков Игнатьев, человек энергичный, умный, богословски образованный, за свое дело руководства царевичем в известных ему целях взялся по-никоновски. Протопоп сознательно воспитывал в царевиче мысль, что без батюшки лучше. А короткие наезды Петра в Москву, когда он требовал сына к себе и, нарушая его беспечальное житие, начинал экзаменовать по фортификации и навигации, эту мысль, что без батюшки лучше, только больше воспитывали в душе царевича и больше приучали его к ней. За границу девятнадцатилетний царевич отправился с большой неохотой: он знал, что отец отправляет его туда, не только затем, чтобы он кончил там ученье, но и с мыслью женить его там на какой – нибудь иноземной принцессе. В Дрездене царевич продолжал учиться и в 1710 г. «выучил профондиметрию и стереометрию», покончив со всем с геометрией. Пока царевич учился и совершенствовался в языках, шли переговоры о его женитьбе на принцессе Софии – Шарлотте Бланкенбургской. 14 октября 1711 г., царевич Алексей, долго отпиравшийся от брака на иноземке, не переходившей в православие, был обвенчан с ней в саксонском городке Торгау. Царевич Алексей беспрекословно исполнял все приказания отца, разъезжал всюду, смотрел, бранился, даже дрался там, где замечал недосмотры по делам, но все это за страх, а не за совесть, сам опасаясь батюшкиных побоев и пользуясь всякой возможности отбыть от дела и от личного свидания с отцом. У царевича по отношению к отцу развивается прямо животный страх. По возвращении в Россию началась та же томная, тяжелая жизнь, что и прежде. В 1715 г. кронпринцесса родила царевичу сына, но сама не побереглась, заболела и умерла. Кажется, рождение детей сблизило супругов, и последнее время царевич жил со своей женой очень дружно. Тем горче и тяжелее было ему перенести её кончину. В это же время родился сын и у царицы Екатерины. Может быть эти два рождения, обеспечивавшие престолонаследие, заставили Петра поставить сыну ребром вопрос о его поведении, недостойном с точки зрения Петра. И вот на шестой день по смерти кронпринцессы, в день её похорон, царевич получает от отца письмо озаглавленное «Объявление сыну моему». Царевич не ждал такого грозного послания и, не зная, на что решиться, поехал советоваться со своими доброхотами: графом Ф. М. Апраксиным да с князем В. В. Долгоруким. Обоим царевич сказал, что ожидает от отца всего наихудшего; чтобы спасти жизнь, решается отказаться от престола и просит обоих своих приятелей, чтобы они в разговоре с отцом уговаривали батюшку отпустить его в деревню на житье по конец живота безвыездно. Петр, кажется, не ожидал такого ответа. Ещё до поездки заграницу близкие царевичу люди, предвидя неизбежное столкновение его с отцом, советовали ему воспользоваться случаем и подольше остаться за границей, чтобы быть подальше от отца. И царевич бежал. До декабря 1716 г. как-то не очень беспокоились его отсутствием. Но уже в половине декабря Петр убедился, что сын скрылся от него. 10 ноября 1716 года поздно вечером он прибыл в Вену. В Вене не очень-то дольны были возникшим делом, но в убежище царевичу не отказали и предложили ему, пока выяснится положение, поселиться в дальнем тирольском замке Эренберг. Царевич согласился. Петр потребовал выдачи сына. 26 сентября 1717 г. в доме вице-короля графа Дауна Толстой передал царевичу письмо отца, в котором Петр писал: «Обнадеживаю тебя и обещаю Богом и судом Его, что никакого наказания тебе не будет, но лучшую любовь покажу тебе, если ты воли моей послушаешься и возвратишься». «Мы нашли его (т.е. царевича) в великом страхе, – доносил Петру Толстой, – и был он того мнения, будто мы присланы его убить». 31- го января 1718 г. царевич был уже в Москве. На пути по России царевича встречали с большой честью, и толпы народа кричали: «Благослови, Господи, будущего государя нашего!» 3-го февраля состоялось в Москве первое свидание Алексея с родителем. Царь приказал собраться в ответной палате кремлевского дворца духовным сановникам, сенаторам, всяких чинов людям, и сам стоял в этом собрании. Вошёл царевич вместе с Толстым и, как только увидел государя, повалился к нему в ноги. «Встань, – сказал царь, – объявляю тебе свою родительскую милость». Царь вышел с сыном в другую комнату, и там царевич назвал ему своих сообщников. После этого царь велел прочесть приготовленный и уже отпечатанный манифест. По прочтению этого манифеста, царь сказал: «Прощаю, а наследия лишаю!». На другой день, 4-го февраля, царевичу было предложено письменно по пунктам ответить то, о чем он уже устно известил царя, т.е о сообщниках. Царевич выдал Кикина, Вяземского, царевну Марию Алексеевну, князя Василия Долгорукова, Афанасьева и др. Названных им лиц схватили, началось следствие, пытки, доносы, опять пытки и, наконец, жестокие казни. Число оговоренных все росло и росло, и постепенно выяснялось на следствии, что царевич сказал многое, но не все. Это были все те же мечты о воцарении, когда умрет отец, угрозы по адресу мачехи. Сделалось известным и то, о вероятности чего, правда, до нас дошли только слухи, что в Неаполе царевич обращался за помощью в Швецию, и шведский министр Гёрц уговаривал Карла XII пригласить царевича в Стокгольм и держать его там, как выгодный залог, с которым в руках можно бы выторговать кое-что существенное. Царь решил созвать особый верховный суд над сыном, умышлявшим на жизнь отца. Царевич был взят под стражу. Начался допрос. 19 – го июня царевича пытали по постановлению суда, дав ему 25 ударов кнутом. 22-го июня опять пытали царевича, 24-го еще раз, вынуждая все новые и новые показания, все глубже и непоправимее запутывавшие несчастного. 24-го же состоялся и приговор суда, гласив- ший, что «царевич Алексей за все вины свои и подданный его величества, достоин смер- ти». Подписали: князь Меньшиков, граф Апраксин, граф Головкин, князь Яков Долгору- кий, граф Мусин-Пушкин, Тихон Стрешнев, граф Петр Апраксин, Петр Шафиров, Петр Толстой, князь Димитрий Голицын, генерал Адам Вейде, генерал Иван Бутурлин, граф Андрей Матвеев, князь Петр Голицын, Михайло Самарин, генерал Григорий Чернышев, генерал Иван Головин, генерал князь Петр Голицын, ближний стольник князь Иван Ромодановский, боярин Алексей Салтыков, князь Матвей Гагарин, боярин Петр Бутурлин, Кирилла Нарышкин и еще сто три человека менее высоких чинов». 26 июня пополудни в 6-м часу, будучи под караулом в Трубецком раскате в гарнизоне, царевич Алексей Петро- вич преставился. Так ужасно кончилась эта трагическая история борьбы слабого сына с сильным отцом. Но царевич Алексей долго еще жил, как знамя и символ противодействия, в памяти народа, в душах и сердцах тех, кто был в народе против Петра и его дела. Появились один за другим несколько самозванцев-царевичей. Пошли легенды, что вот скоро царевич Алексей соберет верных христиан и пойдет против войска отца. Самозван- цев и рассказчиков слухов хватали, пытали, казнили».

Сергей Александрович Князьков «Из прошлого Русской земли. Время Петра Великого»

***

«Любовь, любовь – гласит преданье –

Союз души, с душой родной -

их съединенье сочетанье,

и роковое их слиянье,

и … поединок роковой …»

Ф. И. Тютчев

Последний майский день 1726 года. Санкт-Петербург. Уже как более года, ранним утром 08 февраля 1725 года умер Петр Первый, и российская держава осталась без прави- теля мужчины. Теперь страною управляла женщина, императрица Екатерина Первая. Кто-то принимал её как законную правительницу, кто-то готов был смеяться ей в след, но именно она получила скипетр власти в свои руки. Екатерина, была грациозна и имела хороший вкус, хорошо танцевала и умела быть любезной. Все, что она понимала в управлении страной, сводилось к следованию замыслам её державного супруга, которые она обещала претворять в жизнь, и в этом ей должен был помочь Верховный тайный совет. Возможно, лучшее, что могла сделать необразованная чужестранка для России это оставаться верной замыслам своего мужа. И она оставалась верной. Новая государыня поспешила выполнить последнюю волю Петра, освободив многих политических заключе- нных, ссыльных и каторжан, пострадавших из-за его гнева. Этот жест монаршей воли призван был сникать симпатию своих подданных. И не только этот. Государыня любила увеселения, щедро устраивала всевозможные праздники для всех жителей столицы. Помня о том, что она вышла из бедности, Екатерина в промежутках между праздниками принимала всякого рода и звания людей с их просьбами о помощи, и старалась никому из них не отказывать. Также она охотно, если её просили, становилась крестной матерью, одаривая своею милостью очередного крестника. Она сострадала просящим у неё заступничества подданным, показывая себя не гордой правительницей, а заботливой хозяйкой. Между тем расслабившись после смерти беспокойного императора, знать стре- милась управлять страной по своим правилам, для чего в феврале 1726 года и был создан Верховный тайный Совет. И, конечно, одним из важных был вопрос о судьбе тайной канцелярии. 28 мая 1726 года после уговоров Петра Андреевича Толстого, Екатерина Пер- вая подписала указ, наконец -то упразднявший канцелярию тайных розыскных дел. Госу- дарыня повелела передать все дела в Преображенский приказ, возглавляемый на тот момент князем – кесарем Иваном Федоровичем Ромодановским, переименовав его в Преображенскую канцелярию. Но это упразднение не означало, что политический сыск был исключен из государственных интересов, он просто притих до времени на улицах молодого Санкт-Петербурга, которому уже исполнилось двадцать три года. Возраст надежд, планов и свершений. Этот юный город, 1703 года рождения с большими амбици- ями несся на всех парусах в будущее. В будущее, которое обещало много нового и доселе невиданного. Однако молодость есть молодость, и желание развлечений, свойственное этому периоду жизни, было в полной мере удовлетворено новой государыней. Молодой город часто веселился в маскарадах, фейерверках, военных смотрах и ассамблеях, будто желая с пользой использовать передышку, предоставленную ему историей.

Старенькая карета, мерно покачиваясь, катила по мостовой. Последний майский день был промозглым и пасмурным. Накрапывал дождь. И холодный ветер врывался в юный город, сурово остужая его тщеславные мечты. Молодая женщина двадцати шести лет, сидевшая в карете, задумчиво смотрела вдаль. Ей было холодно, и её худенькие плечи слегка дрожали. Холод внутренний и холод внешний, заставляли ждать тепла, и поэтому она мечтала, как можно быстрее оказаться у теплого камина или печки. Но её желаниям не суждено было сбыться, по крайней мере, до вечера. Она посильнее закуталась в шерстя- ной серый плащ, успокаивая себя мыслями о том, что вот уже почти лето, и щедрое солн- це непременно одарит её своей согревающей заботой. Но ветер все дул и дул, проскаль- зывая самыми сильными порывами сквозь щели старенькой кареты. А небо сурово соби- рало над городом тяжелые тучи, которые должны были сделать дождь бесконечным. Вдруг навстречу карете выскочил какой-то пьяный мужик, и стал хвататься за упряжь, пытаясь остановить лошадей. Кучер, не ожидавший такого поведения, сначала растерялся, но потом стал охаживать его плеткой и кричать.

– Прочь с дороги, совсем ополоумел что ли!

– И что за беда? – философски крикнул мужик в порванном грязном кафтане, – Ноне в Петербурге все полоумные! Вот царь то умер, а царица без мужа. Так я её за себя возьму, пущай мои портки стирает!

Дрожащая женщина прислушалась к разговору, и поняла, что мужика не угомонить. На громкие возгласы уже собралось несколько зевак.

– А её-то за волосы солдаты к нам притащили, трофей бают! – продолжал свой громкий монолог пьяный. – Ну и мы этот трофей употребим по назначению.

Появление нежданных зевак означало только одно, что если женщина не донесет на пьяного сейчас, то потом донесут и на неё, и на пьяного дурня. Всем было известно, что еще в 1715 году именным указом Петра Первого было велено истинным христианам и верным слугам своего императора и Отечества, без сомнения доносить словесно и пись- менно о нужных и важных делах самому государю или караульному сержанту о злом умысле против царского величества или измене, о бунте, казнокрадстве и прочих делах. В зависимости от важности и реальности преступления за донос можно было получить существенное вознаграждение от пяти до тридцати рублей. Кто ж устоит? Но молодой женщине не нужна была награда. Она просто не могла не донести. На её счастье недалеко находился караул, и несколько человек уже спешили ей на помощь. Когда они приблизи- лись, дрожащая от холода женщина открыла скрипучую дверь кареты, и произнесла стра- шные слова того времени.

– Слово и дело государево!

Судьба пьяного была решена. Когда он увидел караульных, весь его хмель моментально выветрился, буйство прошло, он опустил руки, которыми так картинно размахивал во все стороны, и замолчал.

– Евдокия Федоровна, вы должны описать все в подробностях, – сказал знакомый женщине сержант.

– Да я напишу. Не сомневайтесь. Только позже. Я спешу.

– Как зовут-то тебя, неугомонный дурень? – строго спросил сержант.

– Егорка.

– Какого сословия?

– Мещанин.

– Кнутом плутов посекаем, да на волю отпускаем, кажется, так любит говорить наш граф Толстой, – улыбнулся молодой мужчина.