Цитаты из книги «Идеал»

Пять Клейм на теле и тайное шестое – за то, что помогла Заклейменному и солгала перед Трибуналом. Мне дали понять яснее некуда: общество не хочет меня знать. Меня оторвали от родной почвы, выдернули с корнями, встряхнули и отбросили в сторону.

Как я тебе уже сказал, Селестина, я мыслю нестандартно. В этом мое преимущество. Нельзя дожить до моих лет с такой внешностью и не научиться разным приемам борьбы. В юности самое страшное – отличаться от других, но с годами понимаешь: это отличие – твое оружие, твоя броня и сила. Твой дар. Я стараюсь мыслить нелинейно, делать именно то, чего, казалось бы, делать ни в коем случае нельзя.

– Симпатичная философия. Если вы не можете справиться с задачей, говорит Пойя, непременно существует задача попроще, которая вам по силам. Остается только ее найти …

разжигать печь я буду как полагается. Голос его звучит сурово и непреклонно, а я-то знаю, что все это неправда. Хотя он действительно предпочитает подлинные вещи, но дрова вполне мог разжечь спичками или даже зажигалкой. Он увел Мэри Мэй в сарай, чтобы я могла убежать. Он принимается высекать искру кремнем и ножом. Я тысячу раз видела, как дедушка это делает, он за секунду может разжечь костер, но сейчас он все время промахивается, изображает неуклюжего старика. Тянет время – то ли знает, что я убежала, и хочет, чтобы я успела получше спрятаться, то ли боится, что я так и лежу под этой грудой дров, и не решается поджечь. Крикнуть бы ему, что все в порядке, меня в той яме нет, но крикнуть нельзя, приходится слушать, как он возится с кремнем. Издали мне удалось разглядеть его лицо: он явно уже не так уверен в себе, как раньше. – Ну что, Корнелиус? – подначивает Мэри Мэй. – Боитесь поджечь? Дедушка растерян. В смятении. Ему плохо. Вернулся Дахи и с ним еще стражи. Не такой уж большой отряд – всего двое мужчин и одна женщина, привели с собой восемь работников – Заклейменных. Работники выглядят испуганными, похоже, Дахи объяснил им, что сейчас произойдет. – Его бумаги в порядке, и у остальных тоже, – доложила Мэри Мэй женщина-страж. – Да, со вчерашнего дня, когда вы их проверяли, ничего не изменилось, – съехидничал дед. – И когда вы проверяли их два дня назад, и четыре дня назад, и семь дней назад. Знаете, я мог бы пожаловаться в полицию – вы меня запугиваете. – А мы могли бы арестовать вас за помощь Заклейменным, – возразил страж. – На каком основании? – спросил дед. – Хотя бы на том, что вы берете на работу только Заклейменных. Еще и селите их у себя. – Это вполне законно. – Вы выходите за рамки законного. Обычно Заклейменным платят по минимуму, а ваши работники получают гораздо больше. Иногда даже больше, чем стражи. – Что скажете? – подхватил страж, а Мэри Мэй пока что молчала. – Хорошо устроились у старика? Думаете обойти

Я должна была увидеть маму. Потрогать ее. Вдохнуть ее запах. Мне казалось, она все уладит, как в детстве, или хотя бы поможет мне увериться, что все будет хорошо. Вручит мне броню против всего враждебного мира. Да, я уже большая, но без мамы никак.

Спасти Селестину Норт, самую красивую девушку на земле. Ставим галочку. Дальше. Извиниться. – Он посмотрел мне прямо в глаза, смиряя свою гордыню. – Прости, что я сразу не рассказал тебе про Эниа Слипвелл, виноват, но поверь: я правда хотел как лучше. Все, что я делал, я делал ради Заклейменных, ради тебя и меня. И уж никак не хотел сделать тебе хуже. Что бы я ни говорил, что бы ни делал – все правда. Я стараюсь как могу.

оказалась на боку, и он лег подле, позади меня, рукой обхватив меня за талию. Если его ужаснуло то, что он увидел, он ничем этого не обнаружил. Шестое Клеймо не по приговору суда, его наносили без обезболивания, это сделал собственноручно обезумевший от ярости Креван. Я дернулась, когда раскаленное железо прожгло кожу, и «П», там расплывшееся, нечеткое, выглядит так же страшно, как страшен был сам акт. Кэррик двинулся вниз от ямочки пониже затылка, языком лаская позвоночник, косточку за косточкой, до поясницы, и там поцеловал самое болезненное мое Клеймо – то, которое, по его мнению, дает мне власть. И я услышала, как Креван орет, перекрывая охватившую всех в камере Клеймения панику: «По

Своими широкими ладонями он обхватил мои бедра, помог мне повернуться. Я подчинилась, ок

общества». Он поцеловал и это Клеймо, я слышала, как он прошептал: «Пять», касаясь губами моей кожи, и в то же время я слышала другие голоса, крики, шум и ярость, молоток, грохочущий в зале суда. Голова поплыла, все это словно вернулось ко мне. Он опустился на колени и посмотрел на меня. Я занервничала. Сердце сильно билось. Я клялась, что никому никогда не покажу. – Повернись, – попросил он. Я покачала головой, через силу сглотнула.

остановились? – Он поднял мою руку и поцеловал ладонь. – Раз. – Поцеловал правый висок. – Два. – Потом настал черед рта, он поцеловал мой заклейменный язык. – Три. – Потянул мою футболку за подол, поднял ее и обнажил шрам на груди, между чашечками бюстгальтера. Теперь он повторил мой жест – бережно обвел пальцем Клеймо, прежде чем поцеловать. – Четыре. – Он медленно продвигался вниз, поцеловал пупок, на котором никакого Клейма вовсе не было, но я не стала спорить. Он снял с меня обувь и носки. Правая подошва тоже заклеймена, «за сговор с Заклейменными, за то, что стала на их сторону и вышла из о