Вожак выравнивается с Рыжухой и прыгает на неё. Рыжуха шарахается в сторону, в сугроб… Сани переворачиваются: оглобли сворачивают хомут, он захлестывает Рыжухе горло. Она хрипит и бьётся в оглоблях. Волчица, настигшая её, с другой стороны, прыгает на неё и впивается клыками вбок.
Мы с дедом вываливаемся под ноги отставшим трём волкам. Один из них с ходу впивается клыками в тулуп деда и тут же получает от него удар японским штыком в брюшину. Зверь кружится от боли на окровавленном снегу, жалостливо визжа. Два других на какое-то мгновение отскакивают от нас.
Я, воодушевлённый решительными действиями деда, принимаюсь крутить трещотку своего деревянного автомата, при этом кричу что-то несуразное. Я расстреливаю волков, представляя, что это фашисты, внезапно напавшие на нас. Фашистов я видел только в кино, но у меня стойкое убеждение, что их нужно расстреливать за все злодеяния, которые они сотворили.
Волки, заслышав неожиданный для себя металлический треск, трусливо поджимают хвосты, и, оставив нас, быстро бегут в сторону леса…
– Деда, миленький, мы победили фашистов? – плача навзрыд спрашиваю я его.
– Да, внучок. Мы их победили. Никола-угодник, твой заступник, не оставил нас в беде. Пойдём быстрее домой, мне нужно объяснить всё своим богам и просить их, чтобы они простили мне измену…
– Какую измену? – спрашиваю я.
Но мой вопрос тонет в безмолвии. Дед, молча, высвобождает из упряжки раненую кобылу, и мы идём к деревне, держа под уздцы перепуганное до смерти животное.
Вечером этого же дня дед Яшка неожиданно заболевает. Узнав об этом от своей бабушки, я спешу к нему.
Дед лежит в горнице на кровати, во всём чистом и белом.
– Деда, ты же не умрёшь? – заподозрив неладное, спрашиваю я его.
– На все воля божья, – отвечает он мне явно слабым голосом. – Сёмка, не забудь, что ты отныне должен почитать своего спасителя Николу-Чудотворца – он самый старший среди святых. Его я просил в своей молитве спасти нас от волков, так как он не только истребитель змей, но и волчий пастырь.
– Хорошо, я буду его почитать, – клятвенно обещаю я деду.
Утром следующего дня дед Яшка умирает. Свадьбу Григория переносят на осень.
Я долго горюю по своему любимому деду и этим пугаю свою бабушку, поэтому она, втайне от моих родителей, решает свезти меня в район и там крестить в небольшой церквушке.
У попа, окрестившего меня, я спрашиваю:
– Есть ли в вашей церкви икона Николы-Чудотворца?
Он мне указывает на икону, стоящую рядом с иконой Бога Христа. Никола-Чудотворец мне нравится. У него такая же, как у моего деда, аккуратная белая борода, высокий лоб, выступающие скулы, карие глаза и смуглая кожа.
– Расскажите мне о нём, – прошу я попа.
Поп улыбается мне и принимается рассказывать о Николе-Чудотворце. Из его рассказа я узнаю, что это самый почитаемый святой и по значимости он приближается к почитанию самого Бога Христа. Ещё при жизни Никола в одном из своих морских путешествий воскресил моряка, сорвавшегося с корабельной оснастки в шторм и разбившегося насмерть.
– Никола-Чудотворец спас меня и деда от волков. И ещё мой дед говорил, что он их пастырь, и поэтому они послушались его, – доверительно сообщаю я ему.
По дороге обратно в деревню, у меня никак из головы не выходит рассказ попа о том, что Никола-Чудотворец воскресил моряка. И уже вечером я интересуюсь у своей бабушки.
– А это правда, что Никола-Чудотворец оживил умершего моряка?
– Правда, внучок!
– Тогда он может оживить и дедушку Яшку. Я попрошу его об этом.
Бабушка моя задумывается, затем молвит:
– Не надо его оживлять, он в раю, ему там сладко. А ещё я боюсь живых мертвецов…
Свет, падающий от керосиновой лампы на её старческое лицо, причудливо отражается дрожащими тенями на стене и пугает меня.
– Я тоже их боюсь, – признаюсь я, и подсаживаюсь к бабушке поближе.
Она прижимает меня к себе со словами:
– Когда смерклось непотребно говорить о покойниках. Нехай (пусть) им будет гарно (спокойно).
– Нехай! – соглашаюсь я с нею…
Приличный человек
– Похоже, что с нашего сына никакого толку не будет. Не стать ему приличным человеком, – слышу я голос отца, он разговаривает с матерью. – На носу выпускные экзамены, а у него адреналин в крови кипит. Надо же додуматься, своего школьного учителя по астрономии из-за девки поколотить, – возмущается он.
Мать некоторое время молчит, а потом хмыкает.
– В нём не только адреналин кипит, но ещё и гормоны бесятся. Он весь в тебя…, – умолкает она на полуслове, шмыгая при этом горестно носом.
Отец всегда соглашается с правотой своей жены, если таковая имеет место быть. Что касается бешеных гормонов, то этот факт он не отрицает, потому как сам в молодости разбирался с её воздыхателями не иначе как посредством своих крепких кулаков. Мне же об этом стало известно от моей бабушки, рассказавшей, как отец однажды взгрел оглоблей инженера сейсмологической партии, предпринявшего попытку ухаживания за моей матерью.
– Ладно, не нагнетай обстановку! – осаживает он её. – Скажи лучше мне, если знаешь, кто эта девчонка, из-за которой сын стал махать кулаками?
Мать и не думает нагнетать обстановку, так как не видит в этом смысла.
– Она медичка, зовут её Татьяна, окончила медицинское училище, работала в городе, но перевелась к нам и сейчас работает медсестрой в хирургии. Она у нас раньше практику проходила. Откуда родом я не знаю.
– Выходит, она намного старше Сёмки?
– На четыре года. Семён её знает с восьмого класса, но тогда он ещё был маленький. Впрочем, он и сейчас недалеко ушёл. Боюсь, что она побалуется мальчишкой и бросит его, а для него это будет душевная трагедия, – озабоченно говорит мать.
Родители появились дома неожиданно для меня – обычно они обедают по месту своей работы и домой возвращаются поздно вечером. Выскочить из дома я не успеваю, поэтому, заслышав шум подъехавшего «уазика», быстро взбираюсь на большую русскую печь, стоящую в углу горницы, задёргиваю занавеску и укрываю себя старой рогожей.
Печь – любимое место, на ней я и мой младший брат коротаем долгие зимние вечера. Полушёпотом рассказываем мы друг другу страшные истории, придумываем различные сюжеты к сказке о Емеле-дурачке, разъезжающем на печи по просторам Руси.
– Вечером, как только он придёт из школы, я с ним серьёзно на эту тему поговорю, чтобы не было у него душевной трагедии, – говорит отец.
– Только, пожалуйста, без кулаков, – просит его мать.
Однако её просьба пролетает мимо ушей отца. Наш мужской разговор не откладывается в долгий ящик, ибо я, вытягивая удобнее ноги, цепляю какую-то кухонную утварь, лежащую на печи – раздаётся шум и следом властный голос отца.
– Слазь с печи, Семён! Приехали!
Понимая, что моё отлынивание от школы раскрыто, я нехотя сползаю с печи, в предчувствии того, что отцовский ремень будет «гулять» по моей спине. Мой отец ярый приверженец правила: «пожалеешь ремень – испортишь ребёнка». Впрочем, этого правила придерживаются все родители моих друзей. Первый же его вопрос приводит меня в полное уныние.
– Сколько дней не ходишь в школу?
Опыт подобного общения с отцом подсказывает мне, что лучше не врать, поэтому говорю ему правду с раскаивающимися нотками в голосе.
– Два дня.
– Как два дня? – оседает на диван моя мать. Потом не говоря ни слова, она уходит в спальню откуда вскоре доносится ее всхлипывания. Я иду в спальню и прошу её простить меня. Она бросает укоризненный взгляд на мою голову, и мы обнимаемся.
– Сыночек, мой родной! – прорывается у неё сквозь плачь…
Вскоре, после случившегося со мной инцидента в школе началась сдача выпускных экзаменов. К своему удивлению, и больше всего к удивлению моих родителей, все экзамены я сдаю на оценку не ниже, чем «хорошо». Со своей подругой – Танюшкой я, в силу сложившихся обстоятельств, больше не встречаюсь. К тому же мой друг Расим от кого-то узнал, что она вновь встречается с астрономом. Да это и к лучшему. Зачем я ей? Астроном, другое дело – высокий, кудрявый парень, с высшим образованием, работает учителем в школе, за него можно и замуж. Недостаток у него лишь один – рыжий он. Хотя этот цвет на любителя. Танька сама красит волосы в ярко рыжий цвет. Единственное, о чём я сожалею, так это о своём сколотом переднем зубе, который был повреждён в стычке с ним.
– Так, всё-таки, куда, сынок, ты намерен поступать? – глядя на меня вопросительно, спрашивает мать.
Своим вопросом она застаёт меня врасплох, так как я ещё пребываю в глубоком раздумье. Для меня ясно лишь одно, что «человеком», как говорит мой отец, я буду становиться в военном училище. Но вот в каком? Чаяния родителей мне понятны. То, что случилось с моими сверстниками, наводило их на тревожные мысли. Один из них, Володька, будучи пьяным, разбился насмерть на мотоцикле, другой – Гришка попал в тюрьму за «хулиганку», Юрка начал основательно злоупотреблять алкоголем. Все они были старше меня на пару лет, и родители полагали, что я нахожусь под их влиянием. Впрочем, их понять несложно.
– Мам, я пока не решил, куда буду поступать, но точно знаю, что это будет военное училище, – отвечаю я на заданный ею вопрос.
Глаза матери наполняются радостью…
– Сынок, не забывай, пожалуйста, писать письма домой, – напутствует меня отец, приехавший ко мне на «День присяги».
Мы сидим с ним на скамье на стадионе. Я пристально всматриваюсь в черты его лица, словно хочу насмотреться на него с запасом на год, в течение которого мы вряд ли свидимся. Я очень сильно скучаю по нему, матери, сестрёнкам и брату.
– Обязательно буду писать. Как там поживает Светик-семицветик? – интересуюсь я относительно своей младшей сестрёнки.
– Растёт, как в сказке, по дням и по часам, – смеётся отец. – Она уже «гулит», пытается перевернуться набок. Думаю, что скоро это у неё получится. Да, чуть не забыл, сынок, сказать тебе новость, – спохватывается он. – Танька, бывшая твоя, вышла замуж за астронома.
– Не дождалась солдата. Все они такие! – иронизирую я, смеясь. – А если говорить по-доброму, то я рад за неё, она хорошая девчонка. – А как поживают мои друзья? – спрашиваю у отца.
– Ребята, с которыми ты поступал в училище, получили повестки на службу в армию – в ноябре пойдут служить. – И тут же интересуется.
– Как вас кормят, хватает ли?
По стадиону разносится селекторный голос, извещающий о построении нашей роты на обед. Мы крепко обнимаемся, и отец уходит. Я ещё некоторое время продолжаю смотреть
О проекте
О подписке