– А у меня натура другая, – объяснил я. – Прикладная философия, господа. Хочешь выжить – превратись в сволочь. Хочешь преуспеть – превратись в первостатейную сволочь. Не знаю, тревожат ли вас подобные категории. Если нет – то флаг в руки, добро пожаловать в ад…

Не думаю, что после этих слов они меня возлюбили, как брата.

Лопасти пропеллера рвали прохладный утренний воздух. Тяжелый грузопассажирский вертолет «Ми-6» шел на крейсерской скорости – километров двести, на высоте около двух тысяч метров. Трясло безбожно – не могло иначе это старое корыто. И дорогу выбрали самую «ухабистую». Я боролся с тошнотой – так и не научился до своих «преклонных» лет стойко сносить эту воздушную эквилибристику. Два ряда жестких кресел вдоль иллюминаторов – меньше половины из них были заняты пассажирами. Нутро вертолета переоборудовали еще лет сорок назад – судя по ржавчине, изъевшей перегородку в задней части корпуса. Там в хвосте располагался груз, отделенный от пассажиров запертой дверцей.

Трепало так, словно мы катились по гладильной доске. Я втянул носом застоявшийся воздух с примесью гари, пота, ржавчины, повернулся, уткнувшись в иллюминатор. Утро девятого июня выдалось безоблачным. Под брюхом вертолета тянулся бескрайний лесной массив, перемежаемый островками бурых скал и изгибами речушек. Это был еще не Каратай – я бы почувствовал его. Мы подлетали к Республике дезертиров с севера. Просыпался холодок в нижней части позвоночника, комок вставал у горла – предвестие того, что скоро до меня дойдет весь ужас положения…

А ведь только сегодня начал прозревать. Впрочем, был просвет, когда меня подняли ночью, заставили вырядиться в грубый серо-зеленый камуфляж, тяжелые ботинки со шнуровкой, защитное кепи с ушами. «Беги, – застучали молоточки по черепу. – При первой же возможности беги. Без денег, документов – ерунда, наживешь, добудешь, а вот свобода твоя… без нее ты не жилец!» Понимали мои «кураторы», что могу взбрыкнуть. Стерегли как особо опасного рецидивиста. Двое по бокам, двое дальше. Замкнутый бетонный дворик, черный кузов мини-вэна (по вместительности я бы назвал его «макси-вэном»), часовая тряска, по ходу которой мы с Коровичем и Шаховским решали сложные философские вопросы. Не сказать, что стали близки, но уже смирились с тем, что будем рядом. Попробуй догадайся, куда нас везли, чья воздушная база и кто все эти люди?! Мы выходили из машины, я еще не расстался с мыслью делать ноги, но даже стойку сделать не успел. Роботы с автоматами на взводе. Напряжены, готовы ко всему, четко знают инструкции и неукоснительно их соблюдают. Тряска в самолете – грузовой борт перевозил заколоченные ящики и кое-что еще, нам не показали. Стояли на запасной аэродромной полосе, чего-то ждали. Пересадка в предрассветном тумане. Большое ржавое корыто уже поджидало пассажиров. Я успел заметить, что это крупный транспортный вертолет «Ми-6». Производить их начали в далекие шестидесятые – похоже, данный экземпляр и был родом из той эпохи. Листы обшивки отставали от корпуса, подвергались коррозии. Несуразный, похожий на капсулу, с провисшими лопастями несущего винта, по десять круглых иллюминаторов на каждом борту, причем последние четыре затемнены – то ли закрашены, то ли забиты – в том месте, где располагался закрытый отсек.

Под хмурым оком местной охраны нас загрузили в вертушку. Долго ждали пилотов – у этой махины не один, не два, а, если не ошибаюсь, целых шесть членов экипажа. Пока стояли, старший группы сопровождения Раздаш изложил «полетные инструкции», представил тех, кого считал нужным, проинформировал, что находиться в полете будем не менее трех часов, и если кого-то станет рвать, то пусть это делает себе в карман – не хрен тут вонизму разводить… Потом ругался на поле с начальником местного бардака. Его успокаивали: «Не колготись, старшой, улетите, нам бы твои заботы…»

Пассажиров в первом отсеке было немного. Временами я открывал глаза, рассматривал бледные лица. Четверо сопровождающих, пятеро пассажиров. Пропорция какая-то странная, гонять такую махину ради пяти персон… Но что я в этом понимал? Мы могли быть «попутным» грузом, могло не подвернуться уместного транспорта, а возможно, властям Каратая было просто безразлично, сколько денег стоит перелет. Если арендуют вертолетную площадку на базе, забитой народом, и никто не задает вопросов, каждый слеп и глух… Напротив меня сидели Корович и Шаховский. Первый думал – явно не об острове в Индийском океане и не о мулатке, подползающей в бикини с бутылкой пива. Второй разглядывал пассажиров – несколько раз наши взгляды пересекались. Справа от них сидела женщина – невысокая, не сказать, что полная, в меру плотная, с приятным лицом, но не любительница выщипывать брови. Оделась так, словно пригласили в поход, а в гардеробе исключительно вещи из бутиков, вот и пришлось фантазировать. Джинсы с бахромой, лакированные ботинки на платформе, утепленная цветная куртка, смотрящаяся дико в ржавом корыте; из-под бейсбольной шапочки иногда выбивались волосы, она их старательно запихивала обратно. Последнему пассажиру было не меньше пятидесяти. Щуплый, нервный, в очках, напоминающий бухгалтера – он сильно волновался, часто протирал запотевающие очки. Женщина тоже беспокоилась, но она, по крайней мере, умела сдерживаться. Временами она бросала в мою сторону быстрые взгляды…

Справа через пару сидений постукивал по кобуре здоровяк Раздаш – хрипатый, волевой, простой, как корабельный боцман. Густые усы, кожа в оспинах, красные глаза – следствие хронического недосыпа и интереса к алкоголю. Без повода не орал, но так мог посмотреть, что больше не хотелось. Слева – его помощник по фамилии Тропинин. У этого на лице хотя бы след от образования остался. Молодой еще, осанистый, с тонкими, можно сказать, интеллигентными чертами. Без жестокости в глазах. Человек тянул свои обязанности, а доставляли ли они ему удовольствие, физиономия не сообщала. Двое последних – рядовой состав, доберманы, исправно реагирующие на команду «фас». На коленях укороченные десантные «АКС», магазины, слава богу, не пристегнуты. Первый – бородатый, щекастый – сидел у кабины пилотов, сладко зевал. Второй напротив, у закрытого отсека, щелкал клавишами мобильного телефона (просто баловался или в игрушку играл, вряд ли в этой глуши имелась устойчивая сотовая связь). Временами поднимал голову, ощупывал пассажиров неприятным царапающим взором. Этот тип мне сразу не понравился, было в нем что-то липкое, отталкивающее – явно не та фигура, с которой комфортно ходить в разведку.

Я повернулся к иллюминатору – появилось ощущение, что вертолет снижается. Мы находились в полете не больше часа. Зеленый массив под брюхом «Ми-6» определенно приблизился. Проплыла сопка, обросшая хвойными деревьями. Суховато стало в горле. Я перехватил неприязненный взгляд второго охранника. Покосился на Тропинина. Попробовать пообщаться? Парень явно тяготился одиночеством.

– Мы снижаемся? – каркнул я.

– Не орите, не глухой, – поморщился Тропинин и глянул на меня как-то не очень доверчиво.

– Да ладно вам, – сказал я. – Какие еще тайны? Вы «старослужащий», я «новобранец» – вся разница. Поговорите, Тропинин, все равно вам нечем заняться.

Он посмотрел зачем-то на часы, хмыкнул, подсел поближе. Теперь мы оба смотрели в один иллюминатор. У работника Благомора на пальце поблескивало обручальное кольцо – довольно увесистое, граненое, не за тысячу рублей. Может, не все так плохо?

– Да, мы снизились, – сообщил Тропинин. – Оптимальный потолок у этого тарантаса за две тысячи метров, но согласно инструкциям полеты собственной авиации над Каратаем должны осуществляться на высоте не более километра. Чуть позднее мы пойдем еще ниже.

– Под нами Каратай? – Под ложечкой неприятно засосало.

– О, у вас безотчетный страх от этого слова… – Губы Тропинина поползли в иезуитскую усмешку. – Ничего, Луговой, ничего, три года назад я трясся точно так же. Мы подлетаем к Каратаю, если вам интересно. У вас еще есть возможность разоружить охрану и героически броситься вниз. – Он смотрел на меня насмешливо, изучающее.

– Да больно надо, – проворчал я.

– Абсолютно не надо, – согласился Тропинин. – Просто убедите себя, что направляетесь в длительную командировку. Вот я, например, пару недель назад вернулся из Измира, где отдыхал с женой, мы оба получили неплохой заряд бодрости на ближайшие трудовые полгода.

– Детей нет? – зачем-то спросил я.

– Детей… есть, – усмехнулся Тропинин. – Проживают с родственниками супруги в… впрочем, неважно, где они проживают. Трогательные встречи иногда случаются, впрочем, не часто. Контракт подписан на десять лет, так что успеем еще пожить полноценной семейной жизнью.

– Север Каратая, если память мне не врет, непроходимые болота?

– Полагаю, самые непроходимые в мире. Но даже через непроходимые болота существуют тропы. И участки, относительно не затопленные. Край, где нечего делать пешему нормальному человеку. Испокон веков, с XIX века, здесь селились старообрядцы. Слышали про такой феномен?

– А то нет, – пробормотал я. – Старообрядцы, считающие себя настоящими православными христианами, селились, кстати, не только здесь. Они селились везде, где только можно. Все эти беспоповцы, бегуны, хлысты, странники, малеванщина…

– Экий винегрет у вас в голове, – снисходительно улыбнулся Тропинин. – Ну, правильно, разлаялись с Никоном… вы, конечно, понимаете, что я имею в виду не фотоаппарат… с царем Алексеем Михайловичем, насаждавшим церковные каноны по указке византийских кураторов, расползлись по стране. Веками подвергались гонениям, травле, уголовному преследованию. Уйма направлений у этих древлеправославных чудаков. Беспоповцы – «иже священства не приемлющие», не признавали церковных работников, муссировали идею об уже свершившемся воцарении антихриста. Петр Первый, например, – чем не антихрист? Безо всякой иронии говорю. Беспоповцы – тихие мирные люди, скрывались от людей, жили в собственном замкнутом мирке. А община бегунов, духовные пастыри считали, что нужно бежать, скрываться от царствия антихриста. Сооружали двойные стены, сложные подвалы, хитроумные подземные коммуникации, чтобы удобнее было смываться, когда придет антихрист. Были и радикальные общины, хлысты, например. Тоже достаточно милые люди. В основе вероучения вера в возможность прямого общения со «святым духом». А также в то, что он воплощается в наиболее продвинутых фигурах. А кто у хлыстов продвинутый? Естественно, «кормчий» и «богородица», на пару рулящие «кораблем», – так у хлыстов называются общины. Обычное дело – самобичевание до потери пульса – только так ты достигнешь пресловутого седьмого неба. Сексуальные оргии – естественно, по велению и при участии «христа» и «богородицы». Но, в сущности, все тихо, камерно. Люди к ним не лезут, они к людям… за исключением, конечно, проповедников, вербующих по миру паству. Самая прелесть – это, конечно, скопцы. Агнцы божьи, голуби белые – так они себя называют. Последователи мистической христианской секты. Оскопление – богоугодное дело. Высшее состояние нравственного совершенства. Отнятие «удесных близнят» – вы, конечно, понимаете, о какой части тела идет речь; с частью мошонки – раскаленным железом. Этакое «огненное крещение». И всё практически добровольно, с блаженной улыбкой, под песни и пляски соплеменников. А бывает, что и полностью детородный орган оттяпают – дабы навсегда исключить позывы к греху. И женщин не жалеют – половые губы отрезают, клитор, груди. А потом поют осанны основателю скопчества Селиванову…

– И все это, хотите сказать, процветает там? – Я показал большим пальцем в пол.

– Признаться, это малая толика того, что происходит там. Весь север Каратая контролируют сектанты. Большинство этих сект давно утратили связь с православием, приобрели… – Тропинин покосился на меня как-то странно, – гностический, оккультный и, не побоюсь этого слова, дуалистический характер, – сам засмеялся. – Иначе говоря, сборище полных уродов. Феномен трудно охарактеризовать несколькими словами – все секты разные. Где-то извращения являются апофеозом веры, где-то они вполне умеренны…

– И вы все это терпите?

– А в чем проблема? Изгнать сектантов из урочища невозможно, уничтожить – проблематично. Правительство договорилось с ними много лет назад, – слово «правительство» он произнес без иронии. – Они не лезут в наш бизнес, мы не лезем в их дела. Их «кормчие», «христы» и прочие «пастыри светлых идеалов» получают от нас все необходимое для жизни, взамен проявляют лояльность и стерегут тропы на «материк». Думаете, они не знакомы с военным делом? У сектантов построены даже несколько диспетчерских пунктов, чтобы следить за воздушным пространством. Если рейс согласован – пропускают, если нет – мгновенно улетает информация. Нарушителя могут сбить. Отсюда и инструкция – все полеты на малой высоте, позволяющей получить визуальную информацию о воздушном судне.

– Надеюсь, не собьют. – Я невольно поежился.

– Не бывало еще такого. Натура у «отцов прихода» трусливая. Мы не можем расправиться со всеми сектантами в массе, но порвать отдельную общину – занятие несложное и где-то даже увлекательное.

– Как же они пополняют свою паству, если живут замкнуто?

– Кого-то вербуют в окрестных деревнях – занятие несложное, поскольку большинство людей, мягко говоря, не процветает и не отказалось бы от какого-нибудь смысла в жизни. Бывает, что Благомор в качестве жеста доброй воли подкинет ненужных людишек – скажем, отработавших свой ресурс работяг или каких-нибудь инвалидов. Случается, что местные проститутки, обслуживающие нижний состав, залетают – в данном случае никаких абортов, заставляют рожать, а получившихся детенышей – прямым ходом в секту, с пастырем которой существует договоренность. А еще есть подозрение, что сектанты погуливают за пределы Каратая. Снаряжают так называемых «странников» – те и бродят по деревням, не сильно избалованным обилием урожая. Как-то выкручиваются…

Оцепенение накатило. Не сказать, что я был полным неучем в данном вопросе. «Чудачества» раскольников трудно переоценить. Одни вполне безвредные, ходят в платочках, отращивают бороды до пят, всего лишь и причуд, что чураются людей, крестятся двумя перстами да обрядовые действия синхронизируют во времени: крестные знамения совершают одновременно с поклонами. А бывает, что волосы дыбом. Распутин был хлыстом – но так и не признался. А уж этот парень знал толк в извращениях. В отдельных сектах было модно самосожжение. «Самосожигание», как говорилось в старину. Благое дело – погубить себя в благочестивом огне. И детишек своих, и прочую родню – если ты ее, конечно, любишь и желаешь ей вечного блаженства. «Господи, помилуй! Для тебя, Господи!» – орали фанатики и с факелом взбирались на костер. Принятие угарных бань почиталось, другие способы «самоумерщвления». Масса «добрых традиций». Десять дней девицы, решившие «принять венец», сидели в сарае, без еды, без связи с миром. Затем их выводили – голодных, бледных, в длинных белых рубашках, сталкивали в овраг, наполненный талой водой. Радовались за них, топили, если те брыкались. А затем служили «неугасимые» по усопшим, бились в молитвенном экстазе, восхваляли «пастыря» и «восприемницу», доведших их до такой жизни…

Не хотелось бы пересекаться с этими «аномалиями». Беседа с Тропининым прервалась как-то внезапно. Кажется, я задремал. Проспал минуты две, открыл глаза. Ничего не пропустил? Болтало, гремело – я начинал привыкать к этой тряске и грохоту. Лампочка над кабиной пилотов прерывисто иллюминировала. Отвернулся Тропинин, скрестил руки и закрыл глаза. Дремали практически все. Не дремала только женщина напротив. Она увидела, что я не сплю, и по лицу ее забегали тени сомнений. Она покосилась по сторонам, опасливо глянула на охранника с царапающими глазками, который спал, оскалив изъеденные кариесом зубы, привстала, перебежала через проход и опустилась на пустое сиденье справа от меня.

– Ох, простите ради бога… – Тряхнуло, мы чуть не повалились – я успел отбросить ногу и упереться в пол. Она отпрянула и покраснела. Стеснительная, подумал я. Какого хрена она тут делает?

– Вы можете со мной поговорить? – спросила женщина. От нее исходила такая волна страха, что ее можно было потрогать.

– Конечно, – без особой охоты отозвался я. – Почему именно со мной, сударыня?

– Не знаю… – она смутилась. – У вас лицо хорошее, внушает доверие… вам тоже не по себе… Послушайте… меня зовут Людмила… Людмила Суслина… Мне кажется, это не та командировка, на которую я рассчитывала…

– Вы летите в командировку? – удивился я.

– Ну, если это можно так назвать… Я работаю в Томском медицинском исследовательском центре. Считаюсь неплохим специалистом…

– В какой, позвольте полюбопытствовать, области?

– В области патологий…

– Каких именно патологий?

– Анатомических патологий…

«Ничего себе», – подумал я.

– Это не то, что вы подумали… Вернее, не совсем то. Мы изучаем причины, механизмы развития болезней, осложнения, итоги заболеваний… Это также исследования причин и механизма смерти… Моя специальность – клиническая биохимия. Но вы же не медик, нет? Такие понятия, как танатогенез, патоморфоз, ятрогенная патология – они же ничего вам не говорят?

– Абсолютно.

– Дело не в этом. Я пишу кандидатскую диссертацию, в сентябре должна защищаться… Вчера утром меня вызвали к руководству…

«А вот с этого места можно не продолжать», – подумал я.

– Со своим прямым руководителем Казанским Ильей Петровичем я не успела пообщаться… Он был такой неразговорчивый, не в духе, нервничал… Представил меня незнакомому человеку – мол, коллега из областного патологоанатомического НИИ. Некто Платонов Иван Сергеевич. Тот долго что-то говорил – о том, что я прекрасный специалист, что я именно та, кто ему нужен, что требуется срочная профессиональная консультация, при необходимости назначение курса лечения, что все необходимое оборудование имеется, что это в моих же интересах – мол, случай любопытный, я соберу интересный материал для своей диссертации. Лететь придется в отдаленный район, никому из коллег, друзей и знакомых о командировке лучше не знать. Моя работа будет щедро оплачена, а после того как в моих услугах перестанут нуждаться, меня доставят прямо домой…

– Насколько щедро вам обещали заплатить, Людмила?

– Двести тысяч рублей… Пятьдесят выдали сразу же… Он просто из кармана достал и выдал, представляете? Сказал, что завтра прямо из дома меня заберет машина, чтобы оделась потеплее… Он ушел, а я побежала к Казанскому. А тот прятал глаза, бормотал, что Платонов его старинный знакомый, что я должна делать все, что он скажет. Ведь я же не хочу неприятностей в собственном институте?