Впрочем, дома течение моих мыслей ушло в сторону. Пропал городской шум, явились тишина и прозрение. Я поняла, что не сплю. Только не плачь, – приказала я себе. Ну, изгнали тебя из храма, ну и что? Ведь это не конец? Заквасив тесто, я с удобством расположилась на лоджии и стала прикидывать, что светит в текущем месяце. А ничего не светит. В рейтинг журнала «Форбс» не попаду. Пять бумажек американских денег – не в счет, это на самый край. Работы нет, роман не пошел, алиментов не дождешься. Хотя, впрочем… Я задумалась. Нет, не дождешься. Ветров прекрасно знает, что конец мая и июнь я сижу без Антошки, ребенок на полном пансионе у мамы в Асино, а следовательно, мужнины подачки я истрачу исключительно на себя. Не поведется. Проходили. Одно время я хотела подать на алименты, но быстро передумала. Гарантированный минимум (а Ветров договорится с любой бухгалтерией) и испорченные отношения? Я, конечно, дама с гонором, но зачем так глупо? А поле для маневра? А готовая все простить невиданной широты русская душа, которую, по мнению классика, давно пора сузить?

Можно, конечно, пойти поторговать. Колготками, пирожками, телом. Нет, телом уже нельзя. Можно прикинуться паинькой и выйти замуж за миллионера. Можно организовать мировой консорциум. Можно молиться, молиться и еще раз, черт возьми, молиться. Продать последнее, отправиться в ермаковскую тайгу на милость великого Виссариона – нового Христа, тиберкульского Учителя и бывшего мента из Минусинска. Чем не выход? Там меня научат. Можно в сжатые сроки последовать с конца на конец (то есть совету дяди Сэма) и изобразить героическую сагу из борьбы новых русских Кафтановых со старыми русскими Савельевыми, проистекающей под лютое гуденье таежного гнуса. И не забыть снабдить это горе луковое псевдонимом… «Красилина, у тебя, определенно, литературные способности, – говорило в восьмом классе, сверкая единственным зрячим глазом, стареющее грозное создание по имени Татьяна Павловна – заведующая учебной частью и преподаватель литературы в средней школе. – А если ты у меня не вылезаешь из троек, то это следует из нежелания работать. Твоя соседка Гжельская не вылезает из пятерок, но я скажу тебе честно, Красилина, при попытке связать два слова с третьим она не стоит твоего обкусанного мизинца. Но старается. Порой до смешного. А ты в это время витаешь в своих эмпиреях и вместо классной доски видишь классных парней». Очевидно, я хотела замуж. До боли, люто, невтерпеж…

На том и обожглась. Правда, не сразу. Этот любвеобильный тип охаживал меня весь третий курс филфака, медленно, но верно загоняя в засаду. Его фамилия была (и осталась) Ветров. Он не соответствовал моим представлениям о надежном, постоянном муже. Возможно, я ошибалась, но никогда не считала, что идеальный муж – это умеющий постоять за себя и даму интеллектуал с физиономией обрусевшего Алена Делона. Сколько раз в располагающей к исповеди обстановке я старалась ему доказать, что постель – это, конечно, здорово, и под душем он поет лучше всяких паваротти-фаринелли, но для мытья полов и вечерних пробежек с мусорным ведром мне требуется человек попроще и подомашнее, а не вы, любезный, – галантный и надменный, щедрый и непредсказуемый…

Ко всем его недостаткам он оказался и классическим занудой. Поскольку не отставал. В итоге меня пробило: а не выйти ли за него замуж, чтобы отстал раз и навсегда? Так и сделала. Через восемь лет он отстал от меня окончательно. Растлил чистоту и загубил молодость. И тогда я поняла: какое счастье – быть незамужней бабой! Пусть с орущим дитем на руках… Впрочем, были светлые моменты. Жизнь паслась по закону зебры. Антошка вырастал из ползунков, свекровь смиренно несла крест нянечки. На третьем году моей работы обозревателем рынка товаров и услуг молодежного еженедельника Ветров сообщил:

– Я уже не работаю редактором этого областного «боевого листка». С завтрашнего дня руковожу департаментом областного управления ФСБ по борьбе… извини, по работе с прессой. Говорят, фантастический взлет.

– О господи, – сказала я, впервые в жизни перекрестясь.

– Пусть трепещут, – Ветров мужественно осклабился. – Теперь ты, Динка, можешь уйти с работы и вплотную заняться творчеством. Или сидеть с Антошкой и слушать «Радионяню». Прокормимся. А твою шубу из искусственной чебурашки мы постелим на пол.

– Хорошо, – сказала я после недельных колебаний. – Я уйду с работы. А ты паши. Но только не бери взятки.

– Поздно, Динка, – сконфуженно развел руками Ветров. – Я уже взял одну. Вон, в левом кармане…

Через год, вместо того чтобы посадить в тюрьму, Ветрова назначили главой какого-то секретно-«хлебного» ведомства, и в дом потекли не какие-то там деньги, а приличный прожиточный минимум. Откуда он его изымал, я не спрашивала. В то время, когда рядовые работники плаща и кинжала хронически жаловались на зарплату, получка Ветрова в день составляла два моих газетных оклада. Через полгода из однокомнатной квартиры на окраине Западного жилмассива мы переехали в благородную полногабаритную в центре, еще через три месяца ее обставили, и Ветров приобрел свою первую иномарку. А я напечатала роман. Помнится, в ту слякотную, отнюдь не Болдинскую осень я бродила побирушкой от лотка к лотку и интересовалась у замерзающих продавщиц количественными и качественными показателями раскупаемости «вон той серо-бурой книжонки с каббалистическими загогулинками на обложке». Количество радовало, качество настораживало. Хотя и не очень. Исходя из отрывочных наблюдений и воспоминаний, основными потребителями моей продукции являлись хорошо одетые женщины интеллигентной наружности от тридцати до сорока пяти с небольшими отклонениями в плюс и минус. Вооружившись калькулятором, я поделила городское население на ряд показателей демографического упадка, умножила частное на коэффициент погрешности, отняла от произведения предположительное количество неграмотных, умственно отсталых и богатых и получила в итоге что-то порядка ста пятидесяти тысяч потенциальных читательниц (почитательниц). То есть на мой век хватало. И это было отрадно. Вторая книга ушла влет. Вслед за первой. Хитроумный сюжет с детективной интригой, коварство, любовь, изящные повороты, а главное – никакого «мыла» – вот чего не хватало нашим хорошо одетым книгочейкам! Третий роман тоже слопали. Потом случился развод с Ветровым, но он лишь подбросил топлива моему вдохновению, и меня стали узнавать на улицах (два или три раза). За четвертым романом редактор самолично прибыл ко мне на дом, а пятый – исходя из обобщенного опыта написания первых четырех – в строгом соответствии с моей амбициозностью просто обязан был стать шедевром мирового масштаба, и, возможно даже, стал, но… Случилось страшное.

От трогательной ретроспективы меня отвлек звонок в далекой прихожей.

Этот день уже не мог принести приличных гостей. Но я пошла открывать. Потирая греко-римскую сопатку, в прихожую вломился сияющий, как полковая труба, Борька Сизиков. Вытер ноги и сразу стал принюхиваться. Из кухни пахло вылезающим из кастрюли тестом, о котором я в пылу реминисценций забыла.

– Красна изба пирогами, – радостно сообщил Сизиков, сдирая с ног пижонские туфли «Studio Pollini» за триста долларов.

– А роща дубами… – расстроенно пробормотала я и побрела на кухню, запихивать в кастрюлю потенциальные пироги. Гулька плелся сзади, бормоча на ходу, что не будет ли дозволено верному паладину пристроиться у ног любимой дамы, поскольку в родных пенатах его уже на дух не выносят и на даму вся надежда. Я махнула рукой.

– Могу включить духовку, – расщедрился Гулька, по-простому влезая на табуретку – под сень разросшейся алаказии.

– Не надо, – испугалась я.

– Хорошо, не буду, – согласился Гулька. Подпер щеку костяшками пальцев и задумчиво так на меня уставился. Через пять минут, когда я расправилась с тестом, скатала колобок и стала проделывать в нем дырочки для глаз, он соизволил очнуться.

– Ты знаешь, – сказал Гулька, лениво созерцая мои манипуляции, – мне надо исчезнуть из города. Дней на десять. Чтобы начальство обо мне ни гугу, а я о нем. Назову это отпуском. Устал я, Динка.

Я молчала. Какое мне дело?

– Хотел податься в Анталию, – вздыхая, продолжал Гулька. – Или на Кипр. Или в Ликию – не слышала? Чудное местечко, где встречаются Средиземное и Эгейское моря. Но, увы, не могу. Денег осталось всего два мешка, не хватит. Поеду на Телецкое. Подлечусь. Там на лошадках катают и ни одна сволочь не достанет. Если что, в горы спрячусь.

– Удачи, – пробормотала я, доставая из холодильника банку со сливовым конфитюром.

Гулькин нос заходил ходуном, одобрительно принюхиваясь.

– А хочешь, вместе поедем, а, Динка? Отлично время проведем.

– Я что, ненормальная? – ужаснулась я. – Сопли-то морозить. Ты знаешь, какая температура в Телецком озере?

– А мне это надо? – скис Гулька.

Пару минут он хранил безмолвие, ковырял пальцем в горшке с алаказией. Я уж стала подумывать, как бы его выпнуть. Но он все-таки заговорил:

– Извини за сегодняшний звонок. Не хотел тебя расстраивать, но так уж получилось. Я позвонил в издательство, поинтересовался, как у тебя дела с новым романом, а мне сказали, что твоя эра кончилась. Я думал, ты знаешь.

Гаденыш, подумала я. Выходит, повторно звонил дяде Сэму, уже после моего визита. Потому что знает, что я знаю. По глазам.

– Не расстраивайся, – хмыкнул Гулька. – Всякая творческая судьба состоит из взлетов и падений. Не я это придумал.

– Как это нежно с твоей стороны, – фыркнула я, яростно открывая ножом банку с конфитюром.

Гулька с сомнением поглядел на моего колобка:

– Полагаешь, получится?

– Должно, – пожала я плечами. – Если под руку не нагадишь.

– Ну тогда я попозже зайду. К столу, – Гулька подтянул к глазам циферблат своих «Командирских». – Мне еще надо кое-кого утрясти. И вообще, я пока не в отпуске.

С некоторой настороженностью я смотрела, как он уходит в прихожую, топчется под дверью, надевая туфли. Гулька Сизиков – странная личность. В бытность мою женой Ветрова он часто приходил в наш дом, шутил, травил анекдоты. Но так и не вжился в роль друга фамилии. У меня создавалось впечатление, что он относился ко мне с большой долей иронии. Как к ребенку. Наверное, оттого и не стал другом. Хотя имел все шансы, ибо был умен, начитан и располагал достаточно приемлемой для общения внешностью. Гульке было лет тридцать пять – тридцать шесть, то есть не молод, не стар, среднего, я бы даже сказала худощавого телосложения, на пару сантиметров выше меня (а я не пигалица), носил аккуратный проборчик, слегка дугообразный нос, циничные губы и нахально улыбающиеся глаза цвета кошачьих. А к обидной кличке, на коей всячески настаивал Ветров, не только притерпелся, но даже как-то вызывающе ее выпячивал, что одно время вызывало подозрение, а потом привыклось.

– Так не поедешь на Телецкое? – Гулька взялся за дверь.

Я покачала головой:

– Некогда.

– Понял, – кивнул Сизиков. – Не смею настаивать. Я знаю, ты занята, нужна тема, на которой легко срубить бабки. Извини, но я вторично звонил издателю.

– Тебя волнует чужое горе? – прищурилась я. – Чего ты обо мне печешься?

– А хочется, – осклабился Гулька. – Больно мне видеть, как уходят твои годы, понимаешь? Не хочу я, Динка, чтобы из всех состояний живого организма – то бишь сна, бодрствования, анабиоза и комы – ты жила преимущественно в двух последних. Может быть, я тайно влюблен в тебя?

Подмигнул и убрался из квартиры. Необычно как-то.

Туманов П.И.

Площадку замусорили качественно. Окурки, мятая пачка из-под «Пэлл-Мэлл», пластмассовые стаканчики, пустая бутылка с надписью «Сибирская тройка». Рублей сто пятьдесят, не меньше. Туманов указал на нее Славе, шепотом поинтересовался: «Сколько они взяли, три?» Слава показал растопыренную пятерню и так же шепотом добавил: «И триста баксов». Пять тысяч деревянных и три сотни зеленью. Было на что погулять. Уступили соблазну, уроды.

Шептались, в общем-то, зря. Оба отсека с дверями отгорожены добротными металлическими стенами. Весь подъезд укрепили – пулеметов не хватает. В прошлом году на Ярковской в подобном подъезде мужика зарезали в трех шагах от собственной квартиры – никто ничего не слышал. Услышишь тут.

Старший группы захвата, сержант ОМОНа с характерной кличкой Броник, пребывал в меланхолии. Сначала железная дверь, потом квартирная – хорошо, если одна и деревянная. Хоть взрывай. А уроды успеют проснуться и все, что смогут, уничтожат. И не их судить будут, а старшего лейтенанта Туманова – за нарушение неприкосновенности жилища, ст. 139-я.

– А может… – начал с умным видом Лева Губский, друг и напарник.

Какую каверзу он хотел предложить, так и не узнали. Заскрипел замок. Кто-то собирался выйти. Туманов взмолился – хоть бы из нужной квартиры…

Замок защелкнулся, и Губский показал большой палец – молитва дошла по адресу. Броник неслышно отошел за дверь, улыбнулся плотоядно. Туманов прижался к стене. Еще замок…

Отмечали, похоже, неслабо – вышедший не сразу сообразил, что веселье кончилось. Пакет выпал из ослабевшей руки, десятирублевые купюры (крупные, видать, кончились, у Окладникова были сотенные) рассыпались по бетону. Не хватило, или опохмелка пошла? Гонца, как куклу, передали вниз – омоновцам. Перевернули вверх ногами, потрясли. Броник продемонстрировал ключ – лень было Шабану дверь открыть? Или спит?

Организатор преступной группы, как выяснилось, не спал. Вякнул лениво: «Принес, Жека?» – и получил вместо ответа стволом по конопатому лицу. «Пили дружно, пили хорошо», как писал в дневнике, еше будучи наследником, невинно убиенный Николай Александрович. Целые и битые стаканы, вскрытые банки с корюшкой и ряпушкой, пивная и водочная тара… Женское тело «а натюрель» на диване – не спит и прикрыться не пытается. Неудивительно, потрепанные прелести Жанки Обходчицы всему вокзалу известны. Опер Слава приволок всхлипывающего гонца. «Сын хозяйки, Шилов Евгений Витальевич, 82-го года рождения, не работает». Теперь будет. Хозяйка, понятно, на даче клубнику поливает. Понесет витамины сыночку, а в камере отберут… Не жалко ни разу.

Туманов отзвонился в РУВД, машину обещали. По возможности. В малой комнате кололся Шилов, задавая глупые вопросы о «чистосердечном признании». Слава не возражал, заполнял протокол казенными оборотами, костеря китайскую шариковую ручку. В ванной громко приводили в чувство Шабанова – Броник перестарался и теперь оказывал первую помощь. Дай бог, не последнюю – дважды судимый Шабан наверняка пойдет в «несознанку». Не поможет: финку с красивой наборной ручкой извлекли из кармана его куртки, засунули обратно, позвали соседей в качестве понятых и снова извлекли.

– Паша, полста примешь? – поинтересовался Губский, сдирая пробку с ополовиненной бутылки «Каинского». – И чего он поперся, у них тут еще пить да пить.

– Радуйся, – отозвался Туманов, поднимая рюмку. – Где бы мы с тобой взрывчатку добывали?

– Помнишь Семенова, ветерана со справкой? – поддержал вошедший Слава. – Лев Васильевич, и мне чуть-чуть. Спасибо. Он тут неподалеку живет, на Суворова.

– Выпустили? – удивился Туманов. Года четыре назад, за день до визита «гаранта конституции», они со Славой проводили обыск у майора от инфантерии в отставке Семенова. По данным участкового, майор всему двору расписывал, как «взорвет на воздух» наймита ЦРУ. Наймита не наймита, но взорвать желание было – в зимнике обнаружили четыре самодельные тротиловые шашки, в диване – двустволку и жаканы, а в серванте – справку: о том, что майор «с момента отставки состоит на учете в районном психодиспансере». Вояку, понятно, сплавили в дурдом с наказом не выпускать, пока нового гаранта не выберут, а шашки отдали государству – все до единой. Почти.

– Нехватка персонала. – Слава выпил, выловил в банке помидорчик помоложе, аппетитно захрустел. – Монтана, мужики. Я бы такие дела каждый день раскрывал. Шило поет – заслушаешься. Заставили, убить грозили, квартиру сжечь…

– А я бы таких ублюдков с рождения давил, – отозвался Губский. – Ну теперь, слава богу, Шабан надолго сядет. Мужики, вы как насчет продолжить банкет? Я вчера заначку простреленную нашел. Есть одно национальное русское блюдо…

– Напицца, – хохотнул Слава.

Туманов качнул головой:

– Нет уж, мужики, спасибо. С вами опять надерешься до белых единорогов. Домой пойду. Спать.

Никто не спорил – заслужили. По свежим следам за ночь вычислить клиентов – это надо постараться. Пресса тоже не зевала – сообщила, что «коммерсант Юрий Окладников, сопредседатель фонда «Стабильное развитие», погиб в результате мафиозных разборок», повторяя любимую фразу начальника пресс-центра ГУВД. Хорошая в городе пресса, что ни скажут – всему верит.

Поспать, конечно, не дали: телефон исполнил что-то из «тревожной молодости» – явно межгород.

Упал будильник, пульт дистанционки, подушка, сам чуть было. Примчался Жорка из прихожей – добродушный ретривер – поучаствовать в переходе трубки от аппарата к уху хозяина. Рука уткнулась в мокрый нос, машинально отвесила щелчок.

– Паша, здравствуй… – в трубке трещало, как в печке. – Леша у тебя?

Звонила сестра из далекого города Самары. Алексей был ее старшим сыном, Туманову – племянником. Это опер, пусть уставший и не спавший, сообразил. Другое дело – чего парень забыл за три тысячи верст от дома?

– Он что, должен приехать?

– Паш, ты меня не пугай, – испугалась Ленка. – Разве он у тебя не был? А говорил…

– Стоп, – перебил Туманов. – Давай заново. Когда уехал? Номер поезда?

– Восьмого мая… Паш, я не помню номер, вагончик синенький такой, проводница Снежана, беленькая, хорошенькая такая… В два часа дня… Паша, я…

Это месяц назад. Ни хрена себе… Куда парня понесло?

– Куда и зачем?

– К вам, в командировку… То есть ему предложили работу…

– Какую работу?

– Хорошую… По специальности. От тебя недалеко. Фирма… Вспомню сейчас…. Да, вспомнила. «Ди-джей-эр Фармасьютиклз». Кажется, так. Ди-джей-эр… И адрес есть, конверт такой длинный, фирменный. Сейчас найду, подожди…

Алексей Сальников, двадцати пяти лет, дипломированный фармаколог. Скромник, умник. Пьяные драки (и убийства) в поездах пока оставим в покое и прикинем… Туманов уставился в серый холостяцкий потолок. Что первое приходит в голову? Лекарства тоже оставим в покое… «Дурь», понятно. Очень популярно. В данном случае – производство наркоты. От ханки до… Ди… этиламид…лизергиновой кислоты – так, кажется. ЛСД расшифровывается.

– Нашла. Вот, – Ленка продиктовала адрес. Записывать нечем и незачем – три квартала от собственной хрущевки, уж как-нибудь.

– Ты от него получала известия?

– Да, телеграммы. Здесь, вот…

– Читай, – ничего явного телеграммы не доказывают. Кроме одного – что о пьяных драках, опять же, вспоминать незачем. Слава богу.

– «Доехал нормально устроюсь сообщу Алексей».

– Дата какая?

– Десятое…

Все правильно, поезд два дня идет. Максимум, если не скорый. Что, зайти не мог, племянничек?

– А вторая?

– «Работаю все лучшем виде напишу Алексей». Двенадцатого отправлена…

Он не стал говорить Ленке, что лексикон не Лешкин. Ни к чему. Хотя… три года не виделись. Но, в любом случае, странно.

– Написал?

– Нет… Паша, да что случилось? – Сестра явственно всхлипнула.

«А мне откуда знать?» – ответ неправильный.

– Погоди, сестренка, не реви. Разберемся. Позвонит – скажи, чтобы мне перезвонил или зашел. Где работаю, помнит?

– Да, Паша…