9

Рычание дизельных двигателей, лязг гусениц заполонили поле, изрытое воронками от взрывов снарядов и бомб. Многотонные танки Т-72, построенные еще в Советском Союзе и до сих пор продолжающие оставаться грозным оружием, безостановочно ползли вверх по косогору, время от времени изрыгая огонь из длинных стволов башенных орудий. Встречавшиеся на пути окопы пехоты танки разминали тяжелыми траками, крутясь на одном месте и превращая оборонительные сооружения в пологие песчаные ямы, и, покончив с окопами, неотвратимо и грозно ползли дальше.

Из-за рева танковых моторов невозможно было услышать не свойственный вертолету шум, и уж никак нельзя было понять, что за странное, похожее на мираж видение возникло в небе. «Громобой», а это был он, включив визуальную защиту своего покрытия «Хамелеон» из множества небольших ретранслирующих элементов, что делало его практически невидимым, вынырнул из-за среза косогора. Человеческий глаз мог видеть только слабую, быстро перемещавшуюся тень на земле от некоего невидимого объекта. Такая картина, наблюдаемая впервые, могла реально свести с ума любого, чья психика была не готова к подобной встрече.

Взрыв ракеты «воздух-земля», ударившей в землю непосредственно под скошенной лобовой частью корпуса танка, перевернул на бок зеленое чудовище, весившее почти полсотни тонн. Колеса танка, оказавшееся наверху, еще некоторое время вращались, сматывая с себя ленту разорванной гусеницы, а затем замерли навсегда.

– Молодец, Петруха! – похвалил Иванисов, перемещая ручку управления и набирая высоту.

– Люська – молодец! – отозвался старший лейтенант и тут же выдал координаты новой цели: – Командир, 11-89! КП противника!

– Понял, – отозвался Иванисов и вновь переместил ручку управления.

Через несколько секунд черный шлейф от двух неуправляемых авиационных ракет протянулся от вертолета прямо по его курсу к опушке березового леса. Ракетный залп расшвырял на десятки метров бревна, которые были уложены в несколько накатов на крыше блиндажа, замаскированного дерном.

– Отлично, Петруха! – вновь оценил командир качественную работу оператора, на что тот опять выкрикнул с некоторым остервенением:

– Люська – молодец!

Этот выкрик старшего лейтенанта Иванисов словно воспринял как команду к действию и заложил крутой вираж влево. На самом деле они оба одновременно с Романчуком увидели звено вертолетов, появившееся справа и сзади от «Громобоя».

Оператор нажал сразу несколько кнопок на пульте ведения огня, и «Громобой», казалось, словно кто-то очень сильный ухватил за хвост – это отдача на мгновение задержала движение винтокрылой машины вперед. В сторону вертолетов от «Громобоя» выплеснулись сразу три трассирующие линии очередей из двух крупнокалиберных пулеметов и одной автоматической пушки.

– Попал! – одобрил Иванисов, на что справедливый Петруха отозвался:

– Петруха – молодец!

– От скромности не умрешь! – оценил командир, двигая ручку пошагового управления энергично, но плавно. Послушный руке пилота «Громобой» быстро набирал высоту, так что спины вертолетчиков тяжело прижало к спинкам кресел. – Так и надо!

– Стараюсь, товарищ майор, – отозвался оператор, не отрывая глаз от монитора на приборной панели, и прокомментировал увиденное там: – Я от бабушки ушел, я от дедушки ушел.

– Как говорит наш генерал, не говори гоп, пока не перескочишь!

– Слушаюсь, товарищ майор... – сразу же ответил Романчук, внутренне сразу же согласившись с замечанием Иванисова, осознав, что нарушил неписаное правило.

Вертолетчики, как, впрочем, и все авиаторы, верят приметам. В авиации, во всяком случае российской, нет бортов с номером тринадцать, за двенадцатым сразу идет четырнадцатый. Никто из летчиков никогда не поднимается в воздух с отпускным билетом в кармане – можно и в отпуск не сходить. Так что и трепать языком до окончания полета – последнее дело. Впрочем, на этот раз все обошлось.

Спустя полтора часа, вернувшись на аэродром «Геликоптера», майор Иванисов и старший лейтенант Романчук стояли на бетонной полосе неподалеку от «Громобоя», опустившего лопасти винтов, по стойке смирно.

Генерал-лейтенант Острохижа произнес командным голосом, переводя взгляд с майора на старшего лейтенанта:

– Поздравляю с успешным выполнением учебно-боевой задачи!

– Служим России! – в один голос отозвались вертолетчики.

– Ну, какие впечатления от действий в реальной обстановке? – перешел на доверительный тон генерал.

– Отличная машина! – первым ответил командир экипажа. – Никаких претензий, тьфу-тьфу, чтоб не сглазить.

– Не сглазишь. Машина и впрямь хорошая. Можно сказать, вертолет послезавтрашнего дня. Но пока в серию не запустили, надо хорошенько обкатать, чтобы потом нас никто и ни в чем не упрекал.

– Обкатаем! – заверил генерала Иванисов.

– А что скажет оператор?

– Нет слов, товарищ генерал-лейтенант! Одни выражения. Восторженные!

– Шутник, однако. Как взаимодействие с ПАНом? Или в данном случае, наверное, с ПАНною? – чуть улыбнулся генерал Острохижа.

Сленг авиаторов изобилует аббревиатурами. Сокращение ПАН расшифровывается как передовой авианаводчик. Находясь на земле, он корректирует направления ударов с воздуха, дает координаты цели, тесно взаимодействуя с экипажами боевых машин. Это очень опасная военная профессия, ведь авианаводчик должен быть в самой гуще боя, на переднем крае, а иногда и впереди него. ПАНы во время военных действий работают в режиме строгой секретности, противник ведет на них настоящую охоту – это показали и Афганистан, и Чечня. И это, пожалуй, самая высокая оценка важности их дела.

– Большая половина пораженных целей – ее заслуга, товарищ генерал, – ответил Петруха.

– Так уж и большая половина? – еще шире улыбнулся Острохижа.

– Ну уж никак не меньшая!

– Что ж, это радует. Значит, без ПАНа и на «Громобое» ни туда и ни сюда?

– Не совсем так, товарищ генерал-лейтенант. Отличные возможности для визуальной работы и с помощью компьютерной системы навигации и бортового вычислительного комплекса. Но:

– Что но? Доверяй, но проверяй?

– Так точно, товарищ генерал-лейтенант. Золотые слова!

– Далеко пойдет! – рассмеялся Острохижа, обращаясь к Иванисову.

Тот ухмыльнулся:

– Глубже, еще глубже лизни!

Командир экипажа «Громобоя» давно знал генерала и потому мог себе позволить иногда небольшие вольности.

Петруха растерялся и покраснел.

– Не смущайся, – утешил его генерал. – Я вижу, ты парень искренний, сказал что думал, а не для того, чтобы понравиться.

Романчук уныло кивнул.

– В самом деле, мы уже убедились, что полностью доверять компьютерной технике никак нельзя. Последнее слово всегда будет за человеком, – веско сказал генерал. – Некоторые теоретики из паркетных генералов, правда, утверждают, что при нынешнем развитии военных технологий надобности в наводчиках уже нет. Мол, высокоточное оружие само находит цель. Это чушь. Вон в Югославии тогдашняя народная армии использовала американскую систему навигации GPS. И что? Американцы ввели погрешности в параметры этой системы, и она выдала искаженные данные. И югославская противовоздушная оборона не сумела качественно противостоять налетам натовской авиации. Результат известен.

– Компас, он надежней, – вновь не удержался от комментария Петруха, слегка оправившийся от смущения. – Компьютер выдал координаты цели, а мы перепроверяем. Так надежней.

– Верно! Чем проще, тем надежней, – согласился генерал и обернулся на приближавшийся со спины рокот двигателя военно-транспортного вертолета МИ-8, заходившего на посадку.

Вертолет выпустил шасси и приземлился, подпрыгнув один раз, на бетонные плиты аэродрома. Бортовой техник открыл изнутри дверцу сразу за пилотской кабиной и выкинул короткий трап, состоящий из трех ступенек. По ступенькам живо спустилась Людмила в камуфляжной униформе и, по-женски разбрасывая ноги ниже колен, подбежала к генералу.

– Разрешите доложить, товарищ генерал-лейтенант?

– Докладывайте, товарищ вольнонаемная Ковалева.

– Так что все сделала, как говорили, – улыбаясь во весь рот, сообщила Людмила.

– Доклад не по форме, а по существу, – констатировал генерал, без усмешки глядя на исцарапанное, но счастливое лицо дочери. – Где камуфляж порвала?

– Порвала? – удивилась Людмила и стала осматривать себя. Она мгновенно превратилась из солдата в красивую женщину, озабоченную тем, как она выглядит. – Где?

– Где-где! На животе.

– Ой! И правда! А я и не заметила. Так здорово было.

– Ну-ну, – недовольно хмыкнул генерал. – Ладно, ребята. Отдыхайте, заслужили. Но отдых, обращаю конкретно ваше внимание, Романчук, без всякого «шила». А не то я вам шило в одно место вставлю. Понятно?

– Так точно! – рявкнул Петруха.

– Фи! – сморщила губки Людмила.

К «Громобою» подъехал армейский открытый «УАЗ», рядом с водителем которого сидел главный конструктор. Вагипов буквально вывалился из автомобиля и, словно сомнамбула, не обращая внимания окружающих, подошел к генералу и сказал ему, забыв поздороваться:

– Вася! У меня проблемы. Отец пропал!

У главного конструктора было совершенно потерянное лицо.

10

Историки спорят о возрасте Дамаска, кто-то дает ему шесть тысяч лет, а кто-то и все восемь. Однако несомненно одно: из всех здравствующих столиц мира сирийская наиболее древняя. Город обнимает гора Касьюн, на которой, как безапелляционно утверждают знатоки, Каин убил Авеля. Видевшая это первое в истории человечества кровавое преступление пещера вскрикнула от ужаса, и с той поры вход в нее напоминает разверстый в немом крике рот.

Центральная часть Дамаска – Старый город – строгой прямоугольной планировкой похож на военный лагерь – именно так его застраивали древние римляне, покорившие Сирию в 64 году до нашей эры. Старый город окружен каменной стеной, в которой насчитывается восемь ворот.

Через одни из этих ворот почти две тысячи лет назад въехал на лошади знатный иудей, имевший звание римского гражданина, некий Савл из Тарса. Он был известен как ревностный гонитель христиан. Лошадь Савла споткнулась и сбросила всадника, а тот, ударившись о землю, ослеп. Несчастного привезли в дом на улице, которая называлась Виа Ректа – Прямая.

Здесь его вылечил, крестил и благословил на миссионерскую деятельность один из семидесяти учеников самого Христа Анания. Так Савл из Тарса стал апостолом Павлом.

Сегодня Прямая улица, которая по-прежнему пересекает старый Дамаск с востока на запад, и на самом деле не очень пряма, называется уже по-другому – Мидхат Паша.

По этой улице неторопливо шел загорелый голубоглазый человек с копной рассыпчатых белых, а может, седых волос на голове. В руке у него был черный атташе-кейс. Этот человек, резидент Центрального разведывательного управления Соединенных Штатов Америки Ричард Бэрроуфильд, не торопился, может быть, потому, что в сирийской столице не принято торопиться, а может быть, потому, что его неспешная прогулка могла привести к цели быстрее, чем поездка на автомобиле.

В этот час старый Дамаск был забит автомобилями, которые медленно передвигались, сохраняя дистанцию между собой в считаные сантиметры. Водители от безделья развлекали себя тем, что не снимали руки с клаксона, но непрестанный гул никак не способствовал ускорению движения плотного автомобильного потока.

«Забавно, – подумал Бэрроуфильд, утомленный бесплодными, но настойчивыми гудками – возникает ощущение, что в такую приятную погоду все машины заболели каким-то автомобильным гриппом».

Действительно, почти все сигналы гундосили и хрипели, словно машины были простужены. Впрочем, это не мудрено, ведь старые машины, как и люди, чаще болеют, а новый автомобиль до сих пор могут позволить себе немногие сирийцы. Несмотря на то что в стране нет собственного автомобилестроения, правительство сохраняет высокие пошлины на ввоз иномарок.

«Идиотское следствие попытки построить социализм с сирийским лицом», – ухмыльнулся сам себе человек с чемоданчиком.

Бывшая Прямая улица, ныне Мидхат Паша, по которой неторопливо шел резидент ЦРУ, была главной артерией знаменитого дамасского базара Хамидие. Не меньше тысячи лет он является самым большим в исламском мире и не отдает никому пальму первенства.

Входом в многолюдный базар – город в городе – служит арка с колоннами, возведенная еще римлянами. Каждый день, кроме священной для мусульман пятницы, с девяти утра до девяти вечера за аркой в лабиринтах многокилометрового крытого тоннеля, разделенного на особые кварталы – суки – правит бал ее величество торговля, самая разнообразная и всевозможная.

Более трех тысяч лавочек, сотни мастерских, бани и парикмахерские, мечети и харчевни, нескончаемый гул возгласов продавцов и покупателей и воздух, пропитанный ароматом кофе и дымками кальянов, которые сирийцы называют наргиле.

Здесь можно купить и продать все, что угодно. На прилавках лежат товары со всех концов земли, от антикварного кинжала из знаменитой дамасской стали до самой современной видеоаппаратуры, но, конечно, особый колорит Хамидие придают многочисленные изделия местных мастеров-ремесленников. Глаза разбегаются от обилия цветастых тканей, платков и ковров. На базаре есть целые улицы жестянщиков, столяров, ткачей и, конечно же, улицы специй и знаменитых восточных сладостей, среди которых наиболее популярен фисташковый пломбир.

От жаркого солнца и нечастого дождя торговцев и покупателей базара Хамидие защищает сводчатая крыша со множеством окон. Когда-то давно она была деревянной, но, в конце концов, после многочисленных пожаров ее заменили на железную. Местами металл прохудился, светился дырами. Но местные старожилы связывают появление этих отверстий в кровле вовсе не с ржавчиной, а со следами от пуль.

Говорили, что в начале прошлого века, еще до Первой мировой войны, французские солдаты, занявшие Дамаск, желая сразу показать, кто в городе хозяин, стреляли из своих ружей вверх в местах скопления людей, в том числе и на базаре Хамидие. И говорят, французам удалось тогда парализовать работу рынка на целых три часа, но не более. И будто бы в память о тех часах крышу с той поры не ремонтируют.

Бэрроуфильд усмехнулся собственным мыслям и свернул с Прямой улицы – Мидхат Паша – на одну из боковых. Пройдя буквально десять шагов, он оказался у входа в кофейню «Бушра», что означало в переводе с арабского – «Добрая примета». Это был своеобразный мужской клуб, место отдохновения и неспешных разговоров о событиях местной жизни и, конечно, о проблемах мировой политики, которым завсегдатаи кофейни после некоторых, порой горячих прений обычно находили элегантное и единственно верное решение.

За одним из столиков в дальнем углу заведения уже с полчаса сидел Джиад в своей обычной «арафатовке». Он уже съел порцию шаурмы – плотно завернутой в трубочки тонкого лаваша рубленой баранины с салатом и специями, выпил две чашки крепчайшего черного кофе, который по здешней традиции употребляется всегда без сахара, и сейчас курил наргиле, потягивая прохладный вкусный дым, имевший ярко выраженный и очень приятный запах спелого персика.