Глава вторая

Российская Федерация

Ставропольский край, Нижний Новгород

С неурочной операцией на границе Чечни и Дагестана покончено. Можно вернуться мыслями и действиями к отпуску, напомнить командирам о наверняка забытом рапорте и потихоньку паковать вещички в дорожную сумку.

Настроение почти хорошее. «Почти» оттого, что несколько причин не позволяют в полной мере радоваться предстоящему мигу безмятежной свободы.

Во-первых, ранение Валеры Торбина оказалось не таким уж и легким. Пуля прошла сквозняком: под печенью основательно разворотила правую сторону кишечника и на вылете чудом миновала почку. Валеру перекинули вертолетом в военный госпиталь СКВО Министерства обороны. Я через день мотался на Герцена, 102 – навещал его, говорил с пожилым военврачом, обещавшим скорое выздоровление, доставал кое-какие лекарства. И даже познакомился с миленькой медсестричкой Ириной, частенько дежурившей в отделении. Да вот беда – здоровье моего товарища поправляется медленно.

Во-вторых, «полковник был большая сука», а также ябедой он был. После операции на нас троих изрядно насело начальство и помимо отчета об операции заставило накатать объяснительные. Мы изложили все как на духу: и о провокационном предложении «забыть во время штурма о заложниках», и о стрельбе из гранатомета, мешавшей штурмовать здание… Изучив нашу писанину, товарищи генералы в неофициальном общении выражали полнейшую с нами солидарность, однако ссориться с республиканским МВД не желали. И вскоре попросту решили разменять скромную фигуру капитана Величко. Мне об этом никто не докладывал и не доносил, но интуиция – великая вещь. Она упрямо подсказывала, что именно так и будет. В данный момент Стасик куковал на нарах окружной гауптвахты: отсыпался, почитывал книжки (чего раньше не делал), писал родне письма и морально готовился к самому скверному варианту – к увольнению из рядов Вооруженных сил. На душе скребли черные кошки, но помочь ему я был не в силах.

И наконец, в-третьих, радости поубавилось от необходимости идти в отпуск одному. Мы намеревались уехать из части одновременно; строили совместные планы на путешествие к теплому морю…

Через несколько дней подписанный рапорт благополучно вернулся в строевой отдел бригады. Я получил отпускной билет, воинские перевозочные документы и даже деньги за пару месяцев вперед, именуемые в нашей среде «отпускными».

Да, настроение приподнятое, однако мысли упрямо возвращаются к друзьям и свалившимся на них проблемам. Как скоро вылечится Валера? А излечившись, сумеет ли вернуться в строй? Что станет со Стасиком? Уволят или, попугав, отстанут?..

Билет на самолет лежит в моем кармане со вчерашнего дня. Скоро выходить из дома и мчаться в аэропорт, а я маюсь, не могу сосредоточиться и закончить сборы: то зачем-то бреду на кухню – «любуюсь» пустыми полками холодильника; то закуриваю и подолгу торчу у раскрытого окна. Наконец, укладываю поверх шмоток коробку с подарком для дочери, стягиваю тугую «молнию», закидываю ремень сумки на плечо. И, окинув прощальным взором скудное убранство служебной квартирки, с тяжелым сердцем выхожу за дверь…

Лайнер плавно отрывается от бетонки, убирает шасси и все дальше и дальше отдаляется от земли. Пристраиваю затылок на мягком подголовнике, закрываю глаза. С наслаждением рисую картины долгожданной встречи с родственниками, коих у меня ровно трое. Нет, вообще-то их больше, но близких и по-настоящему любимых трое: мама, отец и пятилетняя дочь…

Супруга, вообще-то, имеется. Бывшая. Разошлись два с половиной года назад. Симпатичная, стройная, длинноногая. Но… Стасик однажды спросил:

– Ты как познакомился со своей женой?

Немного подумав, я ответил:

– Случайно. Морду за это, к сожалению, бить некому.

И этим, пожалуй, все сказано. Дочь она родила замечательную, а сама за нашу недлинную семейную жизнь изменилась до неузнаваемости. Однажды услышал мудрое изречение: «Мужское пристрастие к алкоголю порождается перевоплощением любимой женщины в стерву». Надеюсь, моя Юлька никогда не будет похожей на мать.

Кстати, Стас около года жил с одной телкой в гражданском браке. В память о «счастливом» времени у него и остался кривой шрам на носу. Мы долго с Валерой допытывались о природе его происхождения (не мог же он заполучить по носу осколком!), но Велик отмалчивался, отнекивался и хранил заветную тайну под семью печатями. А однажды, изрядно приняв спиртяшки, раскололся. В общем, грудь у его зазнобы была нулевого размера. Ну, то есть совсем нулевого – как у невинного дистрофика одиннадцати лет. В лифчики она тупо вшивала вату, а намеки и разговоры на данную тему пресекались в зародыше. Телевизионные каналы с грудастыми ведущими или косые взгляды на улице также состояли под категорическим запретом. Любое нарушение каралось скандалом, истерикой и глобальным битьем посуды. И вот как-то ночью опосля крепкой дружеской попойки Стасик приполз домой к подружке поздней ночью, упал в кровать и принялся ласково ее ощупывать… Худосочное сокровище в ответ замурлыкало, а он возьми и ляпни комплимент. Нормальный такой мужской комплимент – что-то вроде: «Как же я тащусь от твоей груди…» И тут же получил будильником по роже. Откуда ему было знать, что сокровище спит на животе? Такие вот нежности. Кровь потом из раскроенного шнобеля останавливали до утра…

Торбин тоже свободен от уз Гименея и разменивать в ближайшее время свободу на полтора сомнительных преимущества не намерен.

– Кругом одни принцессы с королевами и ни одной нормальной бабы, – считает он. И мы солидарны с другом.

Жаль, что рухнули наши планы: собирались втроем податься к тетке Стаса, живущей в Анапе – в трех кварталах от моря. А теперь… В Нижний я слетал бы по-любому – родню не видел целый год, но и расслабиться на побережье не помешало бы.

* * *

Итак, во всех метриках я значусь Глебом Аркадьевичем Говорковым. Рост сто восемьдесят пять, вес девяносто. Немного сутуловатый, но крепкий – с широкими покатыми плечами. Усталые, зеленовато-карие глаза, вокруг которых уже завязались мелкие морщинки, скорее излучают печаль по чему-то несбывшемуся, нежели тоскуют о потерянном. Майор спецназа ВДВ тридцати двух лет от роду. Окончил Рязанское десантное училище и загремел по распределению в морскую пехоту. Затем судьба бросала из гарнизона в гарнизон, с войны на войну – где я только не служил и с кем только не воевал. Отнюдь не ариец – уроженец Среднерусской возвышенности. В быту опрятен, с командирами вежлив, с коллегами и товарищами по работе выдержан, в бою решителен, к врагам Российской Федерации беспощаден. Связей, порочащих мои седеющие виски, не имел. Благодаря короткому, звучному имени на всех этапах своей жизни удачно избегал сомнительной чести отзываться на кличку. Так Глебом всегда и оставался: во дворе, в школе, в училище, в бригаде…

Приехали. Аэропорт Нижнего Новгорода. Спускаясь по трапу, вдыхаю полной грудью воздух и ощущаю в нем нечто неуловимо-восхитительное, дорогое и немного подзабытое. С тех пор как я уехал учиться в Рязань, бывать в родном городе удается не чаще одного раза в год. А жаль – здесь и родился, и прожил целых семнадцать лет.

Прошу таксиста остановить рядом со старым трехэтажным домом барачного типа. Подхожу к двери первого подъезда; задрав голову, долго смотрю на окошко во втором этаже. В той коммунальной квартирке обитал мой лучший дружок. Друг детства Славка. Взгляд медленно перемещается вниз и останавливается на прямоугольнике мемориальной доски, чьи торжественно-золотые буквы, выведенные на белом глянце, смотрятся нелепой насмешкой на обшарпанной и потрескавшейся стене, имевшей когда-то благородный бежевый оттенок.

– Прости, – шепчу я другу. – Прости за то, что тебя нет, а я до сих пор топчу землю.

Ладонь поднятой руки гладит холодный мрамор, а память с удивительной точностью воспроизводит Славкино лицо, походку, голос… И тот его долгий прощальный взгляд, когда он оставался в лесистой лощинке прикрывать отход основной группы.

Вздохнув, направляюсь к новому супермаркету, недавно открытому в квартале от родительской хрущевки. Знаю, что моим старикам не до разносолов: оба пробатрачили на государство всю жизнь, а нынче еле выживают на две крохотные пенсии. Минут через сорок бреду по улице домой; к походному багажу в виде висящей на плече сумки добавились три увесистых пакета.

Прибыл. До боли знакомый двор с визгом резвящейся ребятни, второй подъезд серой невзрачной пятиэтажки. Лестница со щербатыми ступенями, исчирканные молодыми поэтами и художниками стены. Четвертый этаж, простенькая деревянная дверь под коричневым дерматином. Два коротких звонка, неторопливые шаги за дверью, щелчок замка.

И удивленно-обрадованное лицо папы…

Жизнь моего отца – Аркадия Сергеевича Говоркова – так или иначе была связана с грузовым портом Нижнего. В детстве проживал на Стрелке – по соседству с проходной; отслужив на Северном флоте, устроился в портовые мастерские, потом облачился в матросскую робу. Позже стал курсантом Горьковского речного училища имени Кулибина, где изучал специальность «судовождение». А получив диплом третьего штурмана, распределился на новенький речной сухогруз. Понемногу рос, мужал, приобретал опыт и через двенадцать годков стал капитаном буксира. Надеялся поработать на той калоше годик-другой и вернуться на большие суда. Ан нет – приворожил буксир непривередливой обстоятельностью, мощью, надегой. Так и остался Аркадий Сергеевич до пенсии на маленьких силачах.

Ну а мама – Галина Ивановна – тридцать лет трудилась на берегу, в плановом отделе порта.

– Никак еще выше стал! А плечи-то, плечи! Не обхватишь!.. – довольно гудит отец.

– Глебушка… Наконец-то приехал, сынок!.. – тихо плачет и приглаживает мои вихры мама. – Скоро совсем седой станешь. Ну, чего же мы толчемся в прихожей? Идемте в залу!

Все такие же. Суетливо-гостеприимные, готовые отдать единственному сыну последнее.

В радостном возбуждении проходим в зал; потрошу пакеты, извлекаю из сумки и передаю родителям подарки. Они смущены, но довольны. Мама тайком утирает слезы…

До позднего вечера сидим за столом. Рассказываем, вспоминаем… Мы с отцом пьем холодную водочку под обильную и вкусную горячую закуску; в иное время мама почти не употребляет спиртного и всячески ограничивает отца. Но сегодня все запреты сняты. Сегодня в нашей дружной семье праздник.

Господи, как же мне с ними хорошо! Как тепло и спокойно израненной душе!..

* * *

Утром наскоро завтракаю, сую под мышку коробку с шикарной куклой и отправляюсь к дочери. Поездка неблизкая, но время в предвкушении скорой встречи с Юлькой пролетает быстро.

Госпожа Мухина – бывшая супруга – в курсе моего намерения повидаться с дочкой. При разводе, дабы насолить мне хоть чем-то, она громогласно потребовала заранее извещать о визитах. Спорить и упираться не стал – мне нетрудно позвонить и сказать три слова.

Нажимаю кнопки домофона, в динамике звучит голос Юльки. Поднимаюсь, а она уже радостно прыгает на площадке перед лифтом. Подхватываю, прижимаю к себе и ощущаю тепло детских рук, обвивших мою шею.

– Ну, здравствуй, – раздается голос жены. Такой же надменный и вечно недовольный.

Бросаю беглый взгляд и равнодушно киваю. За прошедший год Мухина не помолодела: немного поправилась, изменила прическу и цвет волос; до цирюльника Зверева далековато, но верхняя треть лица замазана тушью. В целом она остается привлекательной особой, хотя мозгов вряд ли прибавилось. Наверное, мы, мужчины, сами виноваты в этой беде. В младших классах школы лупим симпатичных девочек портфелями по головам, а потом удивляемся: почему все красивые женщины – дуры?!

Я исправно выплачиваю алименты, а в конце каждого отпуска неизменно оставляю некую сумму для Юли. Чтоб она ни в чем не нуждалась, не испытывала проблем. Понятия не имею, как расходуются эти деньги, однако не в первый раз замечаю нетерпеливый алчный взор за пушистыми ресницами бывшей жены. Дескать, поскорее бы ты рассчитался и отчалил. Ты все такая же, муха моя зеленоглазая. Тупое ненасытное насекомое. Меркантильное и алчное до безобразия.

Ладно, плевать мне на нее – я приехал к дочери. Присаживаюсь на корточки и вручаю Юльке куклу. А после взрыва детских эмоций предлагаю погулять – погодка сегодня выдалась преотличная.

Жена поводит плечиком: «Дело ваше». Юлька согласна на что угодно, лишь бы прихватить на прогулку чудесный подарок и побыть со мной подольше.

Спустя десять минут, взявшись за руки и позабыв о лифте, мы несемся вниз по ступенькам. Впереди целый день общения и свободы! На улице, не задумываясь, поворачиваем в сторону Большой Покровской – это наше любимое место прогулок. Шагаем по пешеходной зоне вдоль кремля, заходим во все подряд магазинчики, глазеем по сторонам.

Юлька без умолку делится своими детскими новостями, а завидев кафе с огромным ассортиментом мороженого, тянет за руку и по-свойски усаживается за столик…

Скоро устанавливается непривычная тишина – измазав губы и щеки, она светится улыбкой и с удовольствием уплетает любимое лакомство.

Мы счастливы.