Когда зондеркоманда подкатила к большому селу, и Курган уже готов был размяться, неожиданно последовал приказ:
– Стоять!
Легковой армейский кюбельваген «Хорьх», полугусеничный бронетранспортер с крупнокалиберным пулеметом и грузовик специальной полицейской группы застыли, перекрыв грунтовую дорогу, ведущую в село. Вдали дымились трубы аккуратных белорусских хат – видать, богатый здесь был до войны колхоз.
Худощавый, похожий на борзую собаку унтерштурм-фюрер СД, трое здоровенных немецких солдат и переводчик пешком отправились в село.
Немцы в БТР тем временем расслабились. Зазвучала губная гармошка. Курган уже знал большинство мелодий, и от них у него ныли зубы. Все время немцы на отдыхе теребят этот свой проклятый народный инструмент. И ржут, как лошади, отпуская соленые шуточки по поводу и без такового. Но, надо сказать, службу знают. Пулеметчик в БТР вроде бы и не напряжен, но окрестности оглядывает зорко. Автоматчики на дороге тоже расположились правильно. Немцы есть немцы.
Вернувшись через полчаса, унтерштурмфюрер отдал приказ через переводчика:
– Операция отменяется. Возвращайтесь в Минск!
– Есть, господин офицер! – щелкнул каблуками Курган.
Унтерштурмфюрер благосклонно кивнул и направился к машине. Его «Хорьх» тронулся с места. За ним пристроился бронетранспортер. Вскоре они скрылись из виду, оставив полицаев одних.
– Тьфу на вас. – Курган сплюнул на размытую осенними дождями дорогу.
Да, жалко. Деревня хорошая. Можно было бы славно поживиться. А теперь – возвращаться в батальон несолоно хлебавши. Когда настроился на подвиги, трудно приземляться на твердую землю.
Вокруг него сгрудилась разочарованная полицейская команда в составе одиннадцати человек, включая его. Неожиданно подал голос Белорус:
– Знаю одну неплохую деревню. Партизанам, люди говорят, там всегда рады. Помогают врагам рейха.
Курган заинтересованно посмотрел на него. Кровь еще бурлила в жилах и требовала действия.
– Что за деревня? – спросил он.
– Польская, – сказал Белорус.
Услышав это, Поляк поморщился, а Хохол жадно потер руки. Но все промолчали, то есть согласились.
Курган усмехнулся. Белорус был фанатичным националистом и на этой почве вечно спорил с великополяком и великоукраинцем – кто более великий. Но это не мешало всем вместе выгребать ценности что у белорусов, что у украинцев, что у поляков. Золото национальности не имеет.
Правда, все вместе и почти одинаково они ненавидели русских. Постоянно разгорались дискуссии, стоит ли убить всех москалей или кого-то все-таки оставить на развод. Горячились, махали руками, потом косились на своего предводителя, который все же наполовину был русским.
Иногда Кургану казалось, что он имеет дело с малыми детьми. У них в голове какие-то государства, славная история. Все это давно мхом поросло и никому не нужно. Прошлое – удел ученых и неудачников. И еще способ оболванивания населения: «У нас великая история, поэтому мы должны всех убить и одни остаться». На дураков действует. Умные убивают из прагматичных соображений. Вон, немцы не скрывают, что пришли за территориями и рабами. Большинству из них все эти Нибелунги и славная арийская история до лампочки, зато земельный надел в Белоруссии вполне себе ощутим. А дураки грезят славой новой Украины и Литовского княжества, и как они их обустраивать станут. Дураки всегда что-то хотят обустраивать. А умные мечтают только обустраиваться…
Выслушав предложение, Курган прикинул, что и правда можно сделать небольшой крюк и устроить проверку. Не в первый раз такая самодеятельность. Он кивнул Белорусу:
– Давай в кабину. Покажешь путь.
Добрались до цели часа за полтора. Дорога виляла, пронзая окрасившиеся в осенний багрянец дремучие леса, откуда вполне могли шмальнуть партизаны. Но обошлось.
Польское село состояло из аккуратных белоснежных домиков. Участки не такие большие, как в белорусских селеньях, но очень ухоженные. Сады на окраине. Огороды. Лесополоса.
У команды была отлаженная схема: выбираешь самое богатое домовладение и ищешь там партизан. Что, нет партизан? Как же – должны быть! Можно пострелять немножко. И убить кого ненароком – это только на пользу. И вот хозяева уже ползают в ногах, умоляют. И платят…
«Опель» тормознул около добротной усадьбы. Полицаи перекрыли все подходы к ней и вломились в просторный кирпичный дом с криками:
– Партизаны! Выходи! Быстро, быстро!
Семейство в домовладении было большим – женщины, молодые парни, мелкие детишки. Полицаи распихали их по углам. И начали работу.
Еще недавно важный и вальяжный хозяин дома в меховой безрукавке вскоре униженно кидался в ноги гостям с криками:
– Нет партизан! Мы за Германию!
Все это сопровождали женские визги и причитания. Селяне всегда кричат. Не понимают, что эти крики ужаса и боли – нет для бойца специальной полицейской группы музыки прекраснее на свете.
Обычно во время таких визитов быстро появляются вещи, продукты, табак. И золото. У поляков всегда есть золото или еще что-то ценное. Пусть не так много, как в городских еврейских квартирах. Но тоже лишним не будет.
На этот раз все пошло криво. Хозяин упирался и кричал, что неделю назад сам сдал полиции двоих партизан. Голосил, что ничего ценного в доме не закопано. Еще что-то твердил, упрямился, цеплялся за рукав Кургана. И вывел его из себя.
– Разберись, – кивнул командир команды Хохлу, и тот потащил хозяина дома во двор.
Видимо, Хохлу недостаточно хорошо объяснили, что надо делать. Во дворе раздалась короткая очередь. Когда Курган выскочил на порог, польский пан уже отдал богу душу.
Еще громче резанули слух женские причитания и проклятия. Последовали звуки ударов прикладов – наконец-то полицаи удосужились уложить на землю все семейство.
Вот только в неразберихе дочь хозяина умудрилась сбежать. Ну, сбежала и сбежала – и ладно. Но это была та роковая случайность, которую не предусмотришь.
Женщина выбежала на околицу, к дороге. А тут мимо проезжала пехотная рота танкового полка.
Беглянка заголосила, что верных фюреру простых польских селян убивают партизаны. А в роте оказался переводчик, который дословно перевел слова командиру.
Колонна свернула в деревню. Немцы выскочили на ходу из машин, взяли «партизан» на прицел. Сгоряча прострелили ногу стоявшему у ворот Хохлу.
– Мы специальная команда полиции! – закричал Курган, подняв руки и опасаясь спровоцировать новую стрельбу. – У меня в кармане все необходимые документы о наших полномочиях!
Переводчик добросовестно все перевел. Обер-лейтенант подошел к Кургану, буравя его подозрительным взором:
– Что вы здесь делаете?
О том, что тут делают полицаи, было видно по безжизненному телу поляка у ворот.
– Проверяем партизанское гнездо на предмет врагов рейха! – отчеканил Курган.
– Копия приказа? Кто сопровождает вас из немецких командиров?
– Мы проводим самостоятельные мероприятия, господин обер-лейтенант, – брякнул Курган.
– Тогда вы бандит, а не полицейский.
– Но мы работаем в команде СД.
– Да? – растянул губы в улыбке обер-лейтенант – судя по всему, СД он сильно не любил. – Вот пусть СД с вами и разбирается. А я подам соответствующий рапорт, чтобы тщательно разобрались по сути дела.
– Но…
– Арестовать! – кивнул обер-лейтенант своим солдатам.
Полицаев немцы увезли под конвоем. А заодно для порядка прихватили двух сыновей убитого хозяина дома. Таков славный германский Орднунг…
Бандиты загружали последние мешки с сахаром в реквизированный грузовичок «ГАЗ». На земле хрипел, пуская ртом кровавые пузыри, порезанный сторож продовольственного склада.
Я встал перед бампером полуторки с работающим двигателем. Вскинул автомат ППШ – его ствол теперь смотрел прямо в лоб водителю. У того отвисла челюсть, он замер, не отваживаясь дать по газам.
– Стоять на месте! – Младший лейтенант госбезопасности, командовавший нашей патрульной группой, дал короткую очередь вверх. И она охладила пыл пытавшихся броситься наутек бандитов.
И вот вся эта густо татуированная троица стоит у стены склада. Такую публику я знал, как облупленных – наглые, готовые на любую подлость и подвох, опасные, как скорпионы.
С ними все было ясно. Факт налицо.
– Согласно постановлению Государственного комитета обороны «О введении в Москве осадного положения» за мародерство и бандитизм приговор приводится в исполнение на месте! – отчеканил младший лейтенант НКВД строго и четко, будто гирьки ронял на весы правосудия, которое он сейчас воплощал в своем лице.
Они что-то кричали, умоляли. Но это уже не имело никакого значения. Рявкнули автоматы.
Жалости у меня к этим мерзавцам не было никакой. Кому война, а кому – мать родна. Кому-то хаос, а кому пожива. Так что теперь пусть не обижаются!
Середина октября. В Москве второй день царила полная неразбериха. Троллейбусы не ходили. В метро не пускали. Ветер гнал по асфальту бумаги – еще недавно важные документы из эвакуируемых конторок, а теперь никому не нужные скомканные листы. То здесь, то там возникали человеческие водовороты. Народ волновался. Поднимался крик, сопровождаемый порой откровенными обвинениями в адрес руководства страны. Город стал неузнаваемым.
За две недели перед этим, 2 октября, немцы начали операцию «Тайфун», двинув на Москву группу армий «Центр». В их планах значилось полное уничтожение города вместе с населением – в назидание. Пали Киров, Орел. Под Вязьмой попали в котел, пленены и уничтожены сотни тысяч наших бойцов, в том числе и дивизии народного ополчения, которые я помогал формировать и в которых было столько знакомых и дорогих мне людей. Волком выть хотелось, но вот только некогда нам голосить на луну.
Немец стремительно приближался к столице. И было принято решение ГКО об эвакуации правительственных учреждений и заводов. Что не успевали эвакуировать, заминировали. Закрылось московское метро, тоже подготовленное к подрыву. И вслед за этим начался неорганизованный драп из города.
Ведущие из Москвы в глубь России дороги были запружены людьми, автобусами. А еще грузовыми машинами с таким жалким на фоне разворачивающейся трагедии скарбом в кузовах.
Бежали все – и работяги, и начальники. Не отставали и партийные работники. Секретарей нескольких московских райкомов нашли в Горьком и тут же вернули самолетом обратно. Первый секретарь МГК Щербаков выкинул их с позором с постов, а на их место поставил сотрудников НКВД.
Секретарь нашего райкома, старый большевик, в его вечной военной гимнастерке, на которой алел орден Красного Знамени, врученный ему лично Буденным, при случайной встрече со мной ругался в голос:
– Это не партработники, а стервецы и трусы! Товарищ Сталин сказал, что из Москвы не уйдет. А нам бежать?! Мы отстоим город или погибнем. Другого не дано!
Как ураган пролетело по Москве провокационное:
– Начальнички Москву Гитлеру сдают!
И к бегству прибавились паника и мародерство. Иные руководители расхищали кассы своих учреждений и материальные ценности. Рабочие растаскивали деньги, имущество собственных заводов и грабили машины, на которых начальство вывозило свое добро. Стихию толпы было не остановить. Паника, жажда наживы и разрушения царили в городе. Милиция и войска не справлялись. Да часто просто не знали, что делать.
Вылезли на свет уголовники всех мастей. В Котельниках разбежалась охрана, оставив без присмотра целый эшелон заключенных. Те тоже внесли свою лепту в московские беспорядки.
Вчера мы задержали на Казанском вокзале «молодого папашу» с коляской. Когда проверили, оказалось, что коляска заполнена драгоценностями, – это рецидивист ограбил ювелирный магазин.
Война проклятая. У нее свойства прожектора – она высвечивает в людях все героическое и низменное. Усиливает и страх, переводя его в панику, и готовность к самопожертвованию, творя из нее героизм. Одни бежали прочь, потеряв человеческий облик. Другие шли в ополчение, копали траншеи и готовы были погибнуть, но не пропустить немца в Москву.
Сталин сказал, что не оставит столицу. Город был объявлен на осадном положении. Нас, слушателей краткосрочных курсов подготовки оперативных работников при Высшей школе НКВД СССР, кинули на наведение порядка – самыми строгими мерами, включая расстрел на месте.
Впрочем, нас еще с начала октября постоянно кидали ловить парашютистов, паникеров и провокаторов. Я даже не предполагал, что их такое количество.
Однажды мы взяли агитатора, распространявшего брошюры «Союза спасения Родины и революции», призывавшие к свержению «жидомасонской клики Сталина». Перепуганный до потери человеческого облика мужчина, уже в возрасте, упал перед нами на колени, крича, что не виноват. Доставили его куда надо.
Под впечатлением от этого инцидента я приехал к Вересову – тот меня пригласил в свой кабинет на Лубянке. Выслушав мой эмоциональный рассказ о предателях и агитаторах, он кивнул:
– Народ распускается. Паникует. А многие наоборот сидят спокойно. Ждут.
– Чего ждут?
– Немца. Ты теперь мой коллега, имеешь право знать. – Вересов вытащил папку с докладной.
В документе описывались настроения нестойкой и враждебной части населения столицы начиная с июня 1941 года.
«Через три дня Гитлер будет в Москве, и интеллигенция заживет по-хорошему» (Данилов – служащий райдортреста Сталинского района)…
«Победа СССР в этой войне сомнительна. Советская власть довела народ до крайнего озлобления» (Курбанов – начальник стройуправления «Интурист»).
«Крестьяне с радостью встретят весть о войне, так как она освободит их от ненавистных им большевиков и колхозов. Россия хоть и сильна, но не для Германии, которая разбомбит ее мимолетно» (Мауритц – по национальности немка, арестована).
«В тылу СССР много людей, которые ждут только сигнала к выступлению и окажут Гитлеру большую помощь внутри страны» (Островский – педагог Института иностранных языков).
«Я рад этой войне с Германией, которая, безусловно, окажется победительницей. Не проводите светомаскировку – немцы и без того хорошо осведомлены обо всем» (Базанов – работник завода № 46).
«Гитлер свой народ бережет и рабочих не губит. Всех победит, и тогда мы ему расскажем, как народ жил при советской власти» (Крюгер – механик райпромкомбината».
– Вот же жуки навозные, – покачал я головой. – И что с ними делать? К стенке?
– Кого как. Некоторых, которые в душе враги, под суд. А других простить можно. Трусость – она такая, человека разума лишает. Кто-то ее преодолевает. А кто-то остается мокрицей до конца своих дней…
Помимо патрулирования мы еще и учились. Месячные курсы – больше не было возможности.
Занятия проходили в здании, расположенном в самом начале Ленинградского проспекта. В общих чертах я чекистскую «кухню» знал – в курсе, что такое агентура и как с ней работать. Но надо было получить представление о законодательстве, особенностях действий особистов во фронтовых условиях, ведении дел оперучета и обеспечении режима секретности. Давали нам также общие знания по вооружению, организации РККА и правоохранительной системы.
Премудростям прифронтовой работы учил нас худой, с обожженным злым лицом и рукой на перевязи капитан госбезопасности, воевавший с первого дня войны. Он был циничен и не стеснялся в выражениях. Говорил, что особисты обязаны знать истинное положение вещей и не испытывать иллюзий.
– Вы думаете, ваш главный враг – немецкий диверсант. Ничего подобного! Наш главный враг – это красный командир! Что, уши режет? А кто не выполнил приказ Москвы и не привел войска в боевую готовность перед началом войны? Кто разместил нашу авиацию в пределах досягаемости немецких бомбардировщиков, и мы остались без самолетов в самые тяжелые дни? Кто оставил танки без боеприпасов и горючего, так что мы бросали бронетехнику? Кто? Это разгильдяй и саботажник с командирскими петлицами. А кто позабыл сразу все, чему учили в военных академиях? Кто показал неспособность управлять войсками? Кто, черт возьми? Лентяй, карьерист и пьяница… Зря, что ли, командование Западного особого округа к стенке поставили? Да их десять раз за то, что они сделали, расстрелять надо было! А кто драпал первым, подавая пример красноармейцам? Трус-командир. Вот с них и надо начинать. За ними надо приглядывать. Как ни чистили мы армию, троцкистский дух в ней еще не изжит! Многие затаились и мечтают о нашем поражении!
Он сжимал кулак на здоровой руке:
О проекте
О подписке